Нэнси Бильо - Чаша и крест

Если меня убьют сегодня ночью здесь, на улицах Кентербери, бравый констебль Джеффри, который столько раз оказывал мне неоценимую помощь, будет свободен. Наши с ним отношения, так долго и столь сильно удручавшие этого мужественного человека, наконец-то закончатся, и он сможет начать новую жизнь. Джеффри двадцать девять лет, он на два года старше меня. Молодость уже прошла, но и до старости далеко. Казалось бы, мысль о том, что мой добрый друг сможет обрести счастье, должна была придать мне сил, однако на самом деле все, увы, оказалось наоборот. Сердце мое отчаянно заколотилось в груди, голова закружилась, и я прислонилась лбом к холодному могильному камню.

— Братья, и ты, сестра, пора, — скомандовал брат Освальд.

Все вышли из своих укрытий. Брат Освальд решительно двинулся вперед. Одной рукой упершись в памятную надпись, а в другой зажав острый каменный осколок, я оттолкнулась от надгробия и заняла свое место в цепочке товарищей, потянувшейся в сторону собора.

Наш вожак толкнул калитку. Она со скрипом отворилась, и он вышел на улицу.

— Идут! — громко прошептал кто-то.

Внутри собора действительно было заметно движение, мелькали огни, по стенам метались тени.

Вдруг по камням мостовой громко застучали копыта, и на узенькой улице показался верховой. Я узнала эту форму: зеленое с белым, цвета Тюдоров. Когда остальные королевские солдаты проследовали внутрь собора, этого, должно быть, оставили на страже. Увидев выстроившихся перед ним неровной шеренгой монахов, часовой резко натянул поводья.

И тут стоявший рядом со мной брат оглушительно свистнул. Свист подхватил другой, потом — третий.

Солдат, разинув от изумления рот, заерзал в седле. Совсем еще мальчишка: лет восемнадцати, не больше. Наверняка бывшие монахи в длинных изорванных плащах и рясах, невесть почему громко свистевшие и шипевшие на него, казались парнишке привидениями, настоящими исчадиями ада.

Он судорожно дернул поводья и пришпорил коня, желая, видимо, развернуть его, поскакать к собору и предупредить своих. Но тут брат Освальд бросился на солдата, а за ним — и все остальные.

Брат Эдмунд тревожно переводил взгляд с меня на своих товарищей и обратно.

— Ну же, давайте, — прошептала я, задыхаясь. — Чего вы ждете? Вперед! — С этими словами я подтолкнула колеблющегося брата Эдмунда в спину.

Слава богу, он повиновался без слов. Но сама я идти за ним не смогла. Ноги внезапно словно одеревенели. Луна в небе, казалось, медленно вращается вокруг своей оси.

Откуда-то донеслись глухой стук открываемой двери и слабый крик. Я все прекрасно слышала, все до малейшего звука, доносившегося от паперти собора, но в глазах было темно: я ничего не видела. Потом слух мой заполнил какой-то пульсирующий шум. Словно бы где-то совсем рядом бились о берег волны бушующего моря. Начался снегопад, порывы обжигающе ледяного ветра усилились. Я высунула язык, пытаясь поймать холодные снежинки… все, что угодно, лишь бы не упасть в обморок.

Я кое-как доковыляла до стены собора. Откуда вдруг взялась эта страшная слабость? Ведь я знала, на что иду, и понимала, что мое участие в этом деле необходимо.

«Ведь это чистейшей воды безумие! Неужели вы не понимаете, Джоанна, что этим все равно решительно ничего не измените?!» В ушах все еще звучали слова Джеффри Сковилла, насмешливые и вместе с тем умоляющие. Такое чувство, словно бы он, находясь сейчас за многие мили отсюда, лишил меня силы и решимости. Я отчаянно продвигалась вперед, хватаясь за кирпичи стены. Я должна драться — плечом к плечу с братом Эдмундом и остальными. И совершенно неважно, что случится потом: я наконец решилась, перестала прятаться от своего будущего.

Из последних сил я дотащилась до конца стены.

По обе стороны от входа ярко пылали два факела. В дверях съежился пухлый настоятель, закрывая ладонями лоснящееся лицо. О наших планах на эту ночь он ничего не знал, равно как и о приказе короля надругаться над ракой с мощами Томаса Бекета. Солдатам не составило труда ворваться в собор и безжалостно ограбить его. Король Генрих всегда этим пользовался: беспомощностью и полным бессилием монахов, нашей неспособностью сопротивляться разрушению католичества — ведь мы никак не могли до конца поверить, что все это происходит на самом деле, окончательно и бесповоротно. Но так было только до этой ночи. Сегодня мы поклялись взять судьбу в собственные руки, мы во всем доверились воле Божьей и уже не сомневались, что именно этого хочет от нас Господь. Останемся мы живы или погибнем, было уже не столь важно. Главное — достичь поставленной цели.

Из-за спины настоятеля вышло четверо королевских солдат. Я думала, что их будет больше. Один из солдат держал в руках продолговатый ящичек, раку с мощами святого. Трое его товарищей, увидев полукругом выстроившихся на улице монахов, бросились с паперти вниз по лестнице, чтобы оказать им сопротивление.

— Именем Его Святейшества Папы, — грозно воскликнул брат Освальд, — приказываю вам немедленно прекратить святотатство!

Капюшон съехал с головы нашего вожака на плечи. В свете факелов его невероятно бледное лицо альбиноса в ореоле бесцветных волос сияло, как рождественская свеча из белоснежного воска.

Я привыкла к внешности брата Освальда, но доблестных вояк его вид перепугал до смерти.

— Господи помилуй… кто это?! — в ужасе вскричал один из них.

Мое же внимание было приковано к старинной раке в руках стоявшего наверху солдата. Мгновение — и головокружения как не бывало. Меня вдруг охватила обжигающая ярость, все мое существо пылало, каждая его клеточка пела. Все, что мне удалось узнать в Лондоне, оказалось чистой правдой: в ночь накануне годовщины смерти Томаса Бекета люди короля похищают его святые мощи.

Разве можно позволить им совершить столь страшное злодеяние? Крепко сжимая в правой руке острый камень, я птицей взлетела вверх по ступенькам Кентерберийского собора.

«В этом городе все когда-то началось, — думала я, подбегая к двери, — здесь же все и закончится».

Кентербери, 25 сентября 1528 года.

Наши лошади почуяли неладное задолго до того, как поднялись первые порывы яростного ветра. Каким-то непостижимым образом животные заранее догадались, что надвигается страшная буря.

Но, пожалуй, лучше будет рассказать все по порядку. Мне было семнадцать лет, когда, оставив свой родной дом, Стаффордский замок, я отправилась вместе с родителями в долгое путешествие. Путь наш лежал в Кентербери. Отец мой каждый год в начале осени ездил по семейным делам в Лондон, но нас с матушкой раньше никогда с собой не брал. Не хотел он этого делать и в конце того памятного лета: весь юг страны был охвачен эпидемией загадочной лихорадки, которую именовали «потливая горячка», и батюшка справедливо опасался, что мы можем заразиться этой страшной, смертельной болезнью. Но на матушку никакие разумные доводы не действовали. Она упорно твердила, что я непременно должна искупаться в целебных водах Кентерберийских источников, дабы избавиться наконец от черной меланхолии. Матушка считала, что сей недуг угрожает жизни ее дочери не в пример больше, чем какая-то там лихорадка.

Когда мы втроем добрались наконец до Лондона, отец остался в нашем доме на Стрэнде, чтобы заниматься делами, а мы в сопровождении двух слуг отправились дальше, в Кентербери. На следующий день после прибытия туда матушка, радостно взволнованная и буквально ликующая, повела меня на берег моря. Именно тогда я впервые в жизни увидела эти серые, огромные, величаво перекатывающиеся и бьющиеся о берег валы. Помню, как настроение матушки вдруг резко переменилось. (Она сама не видела моря с тех пор, как юной, четырнадцатилетней девушкой в качестве фрейлины Екатерины Арагонской приехала в Англию из Испании.) Матушка помолчала минуту, а потом на глазах у нее вдруг показались слезы. Она плакала все сильнее и громче, пока не разразилась горькими, мучительными рыданиями. Не зная, что сказать, я в полной растерянности просто стояла рядом. Потом осторожно тронула матушку за плечо, и рыдания сразу прекратились.

На третий день пребывания в Кентербери меня повели на лечение. На одной из улиц, застроенной богатыми фешенебельными домами, позади какого-то высокого строения располагалась древняя пещера. По каменным ступеням мы спустились вниз, под ее своды, где две статные молодые женщины раздели меня и опустили в каменную ванну. Она до краев была наполнена бьющей из родника и покалывающей тело водой. Помню, как я сидела в ванне не двигаясь. В глубине, под колеблющейся поверхностью воды, на самом дне, виднелись какие-то странные цветные узоры: ярко-коричневые с красноватым оттенком, темно-синие с сероватым отливом. Оказалось, что это мозаика.