Антон Кротков - Загадка о русском экспрессе

Тем не менее штабс-капитан равнодушно воспринимал подобные выходки «француза». Назвать Сапогова таким прозвищем придумали поручик Гурдов и подпоручик Чернышев. При этом они вкладывали в эту кличку в основном негативный, пренебрежительно-язвительный смысл, нежели имея в виду недолгую службу Сапогова во французской армии.

Сергей платил своим недоброжелателям той же монетой, высмеивая их с помощью тонкого сардонического юмора.

Похоронившего его заживо в бумагах командира Сергей называл не по фамилии и не штабс-капитаном, а всегда только — барон. Это еще больше раздражало кадровых офицеров — поручика Гурдова и подпоручика Чернышева. Они были офицерами старой школы, а после гибели в 1914–1915 годах тысяч офицеров «последними из могикан», которых принято было называть «бурбонами». По своей психической структуре эти волкодавистые служаки являлись полной противоположностью «вольному художнику», чья юность и молодость пришлись на прекрасную поэтическую эпоху «belle époque».[3] Ведь Сергей ушел на войну прямо из belle époque, принеся в окопы возвышенное рыцарское отношение к жизни. Поэтому он терпеть не мог обычных казарменных вечерних разговоров сослуживцев о бабах. Примитивным солдафонским шуткам и развлечениям Сергей предпочитал занятия живописью и поэзией.

Естественно «белая ворона» вызывала раздражение у сослуживцев. Особенно его философствования. Порой Сергей специально говорил что-нибудь крамольное, зная наперед, что это вызовет резкое недовольство «бурбонов». Обычно так бывало, когда он не желал оставаться в долгу у сослуживцев, чем-то в очередной раз задевших его чувство собственного достоинства.

Последний такой случай произошел накануне вечером. В отместку за насмешки Сергей заявил гордящимся своей подчеркнутой мужественностью усачам, что управлять миром и руководить армиями в будущем должны поэты и женщины. Первые, как самые благородные и бескорыстные люди на земле, вторые же, как от природы более мягкие и тонко чувствующие гармонию, наделенные природной мудростью создания, сотворенные природой для рождения жизни, а не для ее истребления.

— Как! Тонкошеих болтунов и баб в политики и генералы?! — возмутились мускулинные вояки. — Да вы издеваетесь над правительством и офицерством!

Выяснение отношений на повышенных тонах едва не закончилось дуэлью. Зато Сергей от души потешался над атакующими его господами, ибо их яростные нападки были столь же прямолинейны, как все их поведение.

Пожалуй, только сорокачетырехлетний прапорщик Кривошеин с удовольствием поддерживал интеллигентские разговоры Сергея. Как уже было сказано, в армию он был призван из запаса. Хотя в своей довоенной жизни Кривошеин был всего лишь мелким финансовым деятелем на мебельной фабрике в Москве, он очень почтительно относился к литературе, и в особенности к поэзии. По всем резонам служить Кривошеину следовало на спокойной должности в какой-нибудь штабной финчасти, и только по какому-то чудовищному невезению он угодил в окопы.

Блаженно прикрыв близорукие глаза, этот милый толстяк с мучительной улыбкой слушал, как Сергей цитировал знаменитое стихотворение о солдатском отпуске молодого и очень популярного поэта Саши Черного «Эй, Дуняша, королева, глянь-ка, воду не пролей! Бедра вправо, бедра влево, пятки сахара белей. Тишина. Поля глухие. За оврагом скрип колес. Эх, земля моя Россия, да хранит тебя Христос!»

— За такую Россию и воюем, Сережа, — стыдливо утирая мокрые глаза, с благодарностью говорил Сапогову расчувствовавшийся Кривошеин.

Сергею было радостно найти в этом пожилом и не слишком образованном человеке родственную душу, и он снова в который раз с удовольствием цитировал ему Гумилева:

Еще за ужином, когда денщики накладывали в тарелки плов, открывали мясные и рыбные консервы, нарезали батоны белого хлеба, швейцарский сыр и великолепную домашнюю колбасу, у Сергея возникло странное ощущение, что эта роскошная трапеза напоминает поминальный ужин по самим себе. У обычно не страдающего отсутствием аппетита молодого мужчины кусок не лез в горло. Сергей лениво ковырял вилкой в тарелке и с безучастным видом смотрел на появляющиеся на столе все новые разносолы. Неприятное предчувствие томило его.

Потом в блиндаже появился ефрейтор Боков со своим подстреленным голубем. Если бы с любопытством разглядывавшие окровавленную птицу обитатели блиндажа только знали, какие трагические последствия будет иметь для них этот эпизод с перехватом шпионской депеши!

После ухода ефрейтора жизнь в блиндаже потекла обычным порядком. Штабс-капитан с ближайшими офицерам сел играть в карты. Юлик Никонишин достал шахматную доску, начал расставлять на ней фигуры. Для разогрева он быстренько поставил мат прапорщику Кривошеину, а затем скрестил копья с Сергеем. Они играли на длинной лежанке Никонишина, прозванной «купеческой» за широту и основательность ложа, а также за близость ее к печке. Юлик сидел напротив Сергея в гимнастерке навыпуск в позе мыслителя. Подперев лоб рукой и закинув ногу на ногу, Никонишин неспешно обдумывал свой следующий ход, покачивая ступней, одетой в самодельную войлочную чувяку. Еще зимой Юлик смастерил себе из старых валенок такие теплые домашние тапочки, в которых всегда было тепло и удобно ходить по неструганому полу землянки. Точно такие же Юлик сделал и для Сергея, страдающего после своей французской эпопеи ломотой в ногах.

Сын сельского священника Юлик был прекрасно приспособлен к самостоятельной жизни. Сергей не сомневался, что даже когда Никонишин станет офицером, он спокойно сможет и далее обходиться без денщика, ибо всегда сам пришивал себе свежие подворотнички и штопал кальсоны. Этот парень принадлежал к одному из исконных провинциальных русских родов, в которых тяга к знаниям, природная доброта и порядочность, верность Отечеству и долгу веками передавались из поколения в поколение как главное наследство. Юлик был значительно младше Сергея, но этой разницы меж ними не чувствовалось, ибо Никонишин рано возмужал, был не по годам рассудительным и глубоко видел жизнь.

Вообще-то играть с Юликом в шахматы было неинтересно, ибо этот крупноголовый паренек самым безжалостным образом быстро и решительно разбирался с любым противником, не делая скидку даже для старших по званию и возрасту. При наличии в их блиндаже такого «гроссмейстера» шахматы были обречены на непопулярность.

Правда, сегодня приспособившемуся к манере игры приятеля Сапогову все же удалось свести партию к ничьей, чему он был очень рад.

После шахмат Юлик сел за написание писем домой. Завтра утром командир роты распорядился отправить в штаб полка вестового с перехваченным шпионским донесением. Заодно вестовой мог прихватить с собой и личную корреспонденцию. Для родителей письмо у Юлика уже было готово. Теперь он сочинял послание невесте. Хотя Сергей давно начал чувствовать, что приятель обдумывает его. Иногда по вечерам у Юлика становилось такое задумчивое сосредоточенное лицо, словно он мысленно разговаривает со своей девушкой.

На правах близкого друга Сергей был посвящен в некоторые тайны приятеля и знал, что его возлюбленная является слушательницей учительских курсов. Юлик познакомился с ней на торжественном вечере, которое уездное губернское собрание устраивало в честь уходящих на фронт новобранцев.

Низко склонившись над листом бумаги, Юлик бойко скрипел по нему пером. В тусклом свете настольной лампы глубокие тени залегли на лбу и щеках товарища. Неожиданно, всего на несколько коротких секунд, Сергею вдруг почудилось, что вместо лица у Никонишина череп. Видение маски смерти продолжалось всего несколько мгновений, но было очень отчетливым и неприятно поразило Сапогова. Сергею стало ужасно стыдно, и он торопливо вышел из блиндажа, чтобы даже выражением глаз не выдать своих мыслей товарищу.

Вырвавшись из прокуренной атмосферы блиндажа, подышав свежим воздухом, Сергей более спокойно взглянул на случившееся: «Чего не привидится от накопившейся нервной усталости. На войне у многих потихоньку начинает ехать крыша».

Пока Сапогов стоял у входа в блиндаж, рядом пролетело несколько шальных пуль. И каждая имела свой неповторимый голос. Одна свистнула совсем рядом коротко и пронзительно. Другая на излете пела долго и нежно, постепенно затихая вдали. Третья яростно взвизгнула после рикошета о какой-то сучок и басовито загудела, должно быть, вертясь в воздухе. Но в общем опасности от этой музыки было немного, и никакого впечатления она на Сергея не производила. Он знал, что очень маловероятно, чтобы путь такой одинокой случайной пули пересекся с ним.