Кэролайн Роу - Снадобье для вдовы

Девочка покачала головой.

— А ты вообще где-нибудь живешь?

— Нет, господин. Пожалуйста, отпустите меня, — заныла Клара, пытаясь повернуться у него на плече так, чтобы половчее спрыгнуть.

Однако мужчина крепко стиснул ее лодыжки.

— Посиди-ка минутку спокойно. В тот монастырь таких маленьких ребятишек не берут. Если тебе некуда пойти, тебе нужно в тот, что стоит через дорогу. Сестры там очень милые и добрые женщины. — Он зашагал сквозь толпу, расступающуюся перед ним, как туман, и, поставив девочку у каких-то ворот, позвонил в колокольчик, но едва они распахнулись, отпрыгнул в сторону и исчез, словно застыдившись своего внезапного порыва помочь.

Четыре монахини, собравшиеся в маленькой прихожей, с подозрением смотрели на Клару.

— Наверное, тебе велела прийти сюда твоя мать, — усталым голосом сказала одна из них.

— Не совсем так, святая сестра, — покачала головой Клара. — Мама сказала, чтобы я пошла к сестрам, а они знают что делать.

— Не обязательно повторять все слово в слово, — сказала усталая монахиня. — Ты только отнимаешь у нас время.

— Как тебя зовут, дитя? — спросила монахиня, стоявшая возле окна и явно наблюдавшая за чем-то снаружи.

— Клара, сестра.

— Ты будешь обращаться к настоятельнице, как к преподобной матери, Клара, — сказала Скучная (как девочка уже мысленно ее окрестила).

— Прошу прощения, преподобная мать, — склонилась та в реверансе. — Меня зовут Клара.

— Просто Клара? И никак по-другому?

Строгий материнский наказ «никому ничего не говорить» все еще звенел в ушах. Никогда прежде она не видела мать, охваченную таким страхом. Лучше совершить великий грех, солгав монахиням, чем предать этот дрожащий голос.

— Не знаю, преподобная мать.

— Понятно. — Настоятельница отвернулась от окна. — Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Ты уверена? — удивилась Усталая. — На вид тебе не больше восьми-девяти.

— Мне одиннадцать, сестра. Мама говорит, что я очень маленькая для своего возраста.

— Что ты умеешь делать?

— Делать? — с растущей паникой в голосе переспросила Клара.

— Хоть что-нибудь? Чему тебя учили?

— Читать и писать, — ответила Клара, — немного… Еще я умею шить, но…

— Не очень хорошо, — нетерпеливо перебила настоятельница.

На сей раз Клара была слишком напугана, чтобы ей перечить.

— И ты никогда не ходила на работу?

— На работу? — прошептала она. — Нет, сестра.

— И у тебя нет денег, — сказала настоятельница, но куда более мягким голосом.

— Это мне дала мама, прежде чем она и… прежде чем она уехала. — Клара достала кошель и протянула его Усталой.

— Сколько там, сор Доменика? — спросила настоятельница.

— Пять су, преподобная мать.

— Бедняжка, — вздохнула та. — Наверное, она отдала все, что у нее было.

Клара горько расплакалась.

— Ну-ну, успокойся, моя дорогая, — голос настоятельницы потеплел. — Все мы в руках Божьих. Сор Доменика, подозреваю, что Кларе нужны ужин и постель. До завтра нам не стоит принимать никаких решений.

На следующее утро, сразу после тирсов, Клара столкнулась в прихожей с настоятельницей. Сделав свой лучший реверанс, она пожелала настоятельнице доброго утра, как ее учили дома.

— Что ж, Клара, — с улыбкой сказала та, — стало быть, ты утверждаешь, что тебе одиннадцать. Полагаю, ты все же можешь ошибаться, но сегодня утром я намерена поговорить с тобой не как с одиннадцатилетней, а как с девушкой четырнадцати или пятнадцати лет. Посмотри в сад.

Слегка напуганная, Клара выглянула в окно. Под лучами утреннего солнца копошилось множество детей: одни играли, другие сидели молча, некоторые ссорились по каким-то лишь им известным детским пустякам. Ребята постарше пытались поддерживать порядок с помощью двух молчаливых монахинь, которых она видела вчера.

— Да, преподобная мать?

— Два года назад половину наших воспитанников унесла чума, а на следующее лето — еще четверть. Еще несколько из нас умерли два месяца назад. Теперь здесь четыре монахини с двумя послушницами, которые присматривают за малышами — это самые старательные работники во всем христианском мире. Ты такая же, что и все эти дети, которых ты видишь. Отец, мать или оба родителя умерли. И, как и у тебя, у них нет никого, кто бы мог о них позаботиться. Мы принимаем их к себе больше, чем можем, но ведь кто-то же должен это делать! Будь моя воля, Клара, я бы оставила тебя здесь навсегда. Похоже, ты умная, хорошая девочка, быстрая и усердная работница. Не сомневаюсь, что ты станешь для нас замечательной помощницей.

— Я бы хотела стать монахиней, — вставила Клара.

— Должна тебя огорчить, но это невозможно. У тебя нет приданого, а мы не можем позволить себе кормить этих несчастных созданий, да и себя тоже, если будем брать в сестры девиц без приданого. Прости, если это звучит жестоко, но такова жизнь. Хлеб стоит денег. А без него наши дети умрут.

— Что же мне тогда делать? — беспомощно спросила девочка.

— Работать, как и надлежит большинству женщин. Мы найдем тебе место, хотя если тебе одиннадцать, ты старше, чем большинство необученных служанок. Если хочешь, мы положим твои пять су в нашу казну на хранение, помеченные твоим именем. Потом, когда ты начнешь зарабатывать, эти деньги прибавятся к твоим пяти су и положат начало твоему приданому. Время от времени некоторые сердобольные люди делают нам пожертвования, чтобы увеличить приданое для девочек с такой же судьбой, что и у тебя. Я позабочусь о том, чтобы ты получила свою долю сполна, и когда тебе исполнится восемнадцать, ты будешь иметь достаточно, чтобы вступить в брак с каким-нибудь достойным человеком. Ты понимаешь, о чем я тебе толкую?

— Я должна уйти отсюда и работать, — кивнула Клара, вспоминая бледную тощую кухарку в материнском доме… то есть в бывшем доме ее матери…

— Не стоит так пугаться, дорогая. Этого не произойдет прямо сейчас. Ты пробудешь с нами еще несколько месяцев, а тем временем мы подыщем тебе работу получше. А пока мы тебя научим кое-каким вещам, и ты поможешь нам присматривать за малышами.

— Могу ли я полюбопытствовать, чем вызвано беспокойство Вашего преосвященства? — Лекарь Исаак стоял на пороге кабинета епископа Жиронского, слегка касаясь плеча своего ученика.

— Входите, мастер Исаак, — улыбнулся епископ. — Ничто не беспокоит. Хвала Господу нашему, тело мое здорово, да и личные заботы не одолевают. Ничего пока не случилось… но может случиться…

— Мой господин, следует ли мне подождать снаружи, пока я не понадоблюсь? — с готовностью предложил Юсуф, ибо, несмотря на природную склонность к любопытству, уже успел побывать свидетелем такого количества диспутов на политические и философские темы между этими двумя весьма уважаемыми им людьми, что почти утратил интерес к каким-либо дискуссиям.

— Нет, Юсуф, — покачал головой Беренгер. — Ты в самой гуще этих событий, поэтому тебе лучше остаться. Сказать по правде, ты и есть источник, если не сама первопричина этого беспокойства.

— Я, Ваше преосвященство?! — воскликнул Юсуф, с тревогой глядя на своего покровителя. — Что же такого я натворил?

— Сейчас узнаешь, — махнул рукой Беренгер и позвал: — Бернат! — В тот же миг из соседней двери в кабинете появился его личный секретарь Бернат са Фригола. — Принеси мне те письма от дона Видаля. — Маленький францисканец исчез и, почти тотчас же появившись вновь со свитками документов, принялся раскладывать их по порядку на столе Его преосвященства. На стол легли три листа лучшей изготовленной в Жироне бумаги, покрытых письменами. Они были еще из тех запасов, которые дон Видаль де Блан, аббат Сан-Фелиу, а ныне — временный прокуратор его величества, захватил с собой в Барселону, отправляясь туда на королевскую службу.

— Письма, Ваше преосвященство, — почтительно пробормотал Бернат.

— Прочти нам отрывок из последнего — насчет Юсуфа.

— Слушаюсь, Ваше преосвященство, — отозвался Бернат. — «В отношении доминиканца, излеченного от злокозненной лихорадки вашим лекарем и мальчиком-арабом, Юсуфом. Как я и опасался, молодой человек имел беседу с отцом Сальвадором, который ныне поднимает вопрос относительно статуса Юсуфа».

— Статуса? — удивился Исаак.

— Сейчас поймете, — усмехнулся Беренгер. — Продолжай, Бернат.

— «Отец Сальвадор желает знать, не является ли этот молодой человек рабом, и если да, то почему он проживает в обществе свободных людей».

— Поскольку всем известно, что Юсуф как воспитанник короля не может быть рабом но определению, то подобный вопрос я расцениваю как чисто зловредный, — сердито буркнул Беренгер. — И он прекрасно осознает все сложности, к которым приведет крещение.