Сергей Зверев - И слух ласкает сабель звон

Во время войны Штрассер лично участвовал в рейдах дирижаблей. Прошло всего три года, и под его началом дивизион превратился из команды авантюристов с одним маленьким цеппелином в элитную боевую часть, название которой произносили с одинаковым уважением и немцы, и их противники в Первой мировой войне.

— Теперь по Англии. Здесь я уже могу говорить, как участник, — приосанился капитан. — Дирижабли, после рандеву над Северным морем, взяли курс на Лондон. В бой шла внушительная воздушная армада — пять цеппелинов, длиной сто шестьдесят метров каждый, несшая вместе более четырехсот сорока зажигательных и фугасных бомб.

— Как встретили? — поинтересовался начальник генштаба.

— Нас никто не ждал, и поэтому Лондон сиял огнями, как рождественская елка. Ни один луч прожектора не поднялся нам навстречу, ни один выстрел не прозвучал до тех пор, пока мы не начали сбрасывать бомбы, — довольно говорил капитан. — Искусно уклоняясь от зенитного огня и лучей прожекторов, мы около пятнадцати минут кружили над городом. Мы сбросили свой смертоносный груз на различные цели, в том числе на доки и заводы в северной части города, не говоря уже о том, что и над центром города поработали неплохо. Были вызваны значительные разрушения и пожары. Так закончился первый массовый налет дивизиона воздушных кораблей на Лондон.

Внешне капитан Штрассер меньше всего походил на матерого воздушного волка. Небольшого роста, с широко посаженными глазами и смешной козлиной бородкой, он скорее напоминал мелкого железнодорожного клерка. И только люди, хорошо знакомые с ним, понимали, насколько обманчива эта добродушная внешность. Капитан был знающим и жестким командиром. Начиная какое-нибудь дело, он отдавался ему с энтузиазмом, переходящим в одержимость. Штрассер не мог работать вполсилы и требовал того же от подчиненных. Кроме того, командир дивизиона не терпел малейших проявлений недисциплинированности или беспечности, что, учитывая в прямом смысле взрывоопасный характер его новой службы, было несомненным плюсом.

— Мы готовы к тому, чтобы превратить Лондон в руины, — уверенно заявил Штрассер.

— А что англичане?

— Система ПВО в очередной раз дала осечку. Из пяти самолетов, поднятых по тревоге, два разбились на посадке, а зенитные батареи стреляли «в белый свет, как в копеечку».

В Штрассере удивительным образом в равной степени уживались сентиментальность и жестокость. Наряду с крайней жестокостью к врагам Германии он являлся отличным семьянином, любителем Шумана и Брамса.

Мольтке, сдвинув брови, внимательно слушал вдохновенный доклад капитана, пока никак не выдавая своей реакции.

— Я бы хотел сказать, господин генерал, что цель бомбардировок Англии и Франции заключается не только в физическом разрушении ее военной промышленности и инфраструктуры, а в подрыве боевого духа противника, создании паники в тылу врага. Результаты налетов немецких воздушных кораблей оцениваются не только количественными показателями, — горели от возбуждения глаза Штрассера. — Чтобы отбиться даже от одиночного воздушного рейдера, англичанам придется попотеть.

— А именно?

— Строить новые аэродромы, отводить с фронта эскадрильи истребителей, так необходимые на Западном фронте, оборудовать прожекторные и звукоулавливающие станции, постоянно увеличивать число зенитных батарей, прикрывающих крупные города и центры военной промышленности. Соответственно мероприятия по затемнению нарушат ритмичность работы промышленности и транспорта, что негативно скажется на выпуске военной продукции. В обществе будет нарастать недовольство бессилием военных и их неспособностью предотвратить жертвы среди мирного населения, — развивал «сумасшедший капитан» свои идеи. — Моральный дух жителей столицы и крупных городов Англии упадет. Люди будут эвакуироваться на север страны или в сельскую местность. Еще немного, и в стане врага начнется самая настоящая паника.

— Потери? — Мольтке напоминал бухгалтера, скрупулезно учитывающего все.

— А что касается возможных потерь, так ни одно сражение не может быть выиграно без крови и жертв. К сожалению, в военных действиях это неизбежно, господин генерал. Но пока, как видите, их вообще не было. Я и мои подчиненные являются верными солдатами кайзера и готовы умереть, если это потребуется. Боевой дух в дивизионе воздушных кораблей необычайно высок, материальная часть находится в полном порядке!

Несмотря на такой натиск и приведенные факты, Мольтке, однако, был не слишком доволен. Слушая собеседника, начштаба взял лист бумаги и арифмометр и стал педантично подсчитывать, сколько стоит один вылет цеппелина.

— Я думаю придать большее значение зажигательным бомбам, наполненным бензолом, и сейчас разрабатываю операцию по сбросу шести тысяч десятикилограммовых бомб на Лондон с привлечением двадцати дирижаблей. Во время горения температура пламени достигает три тысячи градусов, что создает большие проблемы с их тушением, — выложил новый проект «сумасшедший капитан».

— Я понимаю, — процедил Мольтке. — Зажигательные бомбы — вообще вещь ненадежная. Насколько я знаю, обычно четверть из них не срабатывает.

— Мы усовершенствуем их…

— Все это очень дорого, — махнул рукой генерал. — Германия, особенно теперь, в момент наивысшего напряжения сил, не может себе позволить тратить деньги налево и направо. Убито примерно… ну скажем, двести пятьдесят французов и англичан. То есть, — продолжил он, — одна вражеская смерть стоит пятьдесят две марки и двадцать три пфеннига, что недопустимо для казны. Мы с вами, дорогой капитан, в трубу вылетим с такой арифметикой. По моему мнению, жизнь врага, будь он француз, британец, русский, — вообще ничего не стоит. Вот если бы удешевить убийства врагов до минимума…

Штрассер удивленно глядел на генерала, напоминавшего сейчас бездушную счетную машину. Ответ не находился.

— А такой способ, кажется, есть, — закончил начштаба.

Потерев висок, Мольтке надавил кнопку электрического звонка, вжав ее до отказа в полированную поверхность стола. Ожидание не оказалось долгим. Спустя двадцать секунд на пороге появился адъютант. На физиономии лейтенанта было написано подобострастное желание выполнить распоряжение высокого начальства.

— Послушайте, Вилли, приведите этого… посетителя. Ведь он уже битый час дожидается, не правда ли?

— Так точно, господин генерал, — кивнул офицер. — Ждет.

Мольтке откинулся на спинку кресла, прищурившись и глубоко вздохнув. Задуматься было о чем: война, ставшая позиционной и затяжной, похоже, не предвещала быстрой победы.

Вновь открывшиеся двери кабинета явили офицерам посетителя.

— Гельмут Эккенер, — представил адъютант гостя.

— Здравствуйте, господа, — осклабился плюгавый мужчина в потертом сюртуке.

Посетитель оказался химиком со стажем, несколько «повернутым» на своем деле. В чем-то он даже походил на Штрассера — в своей фанатичности и энергии. Чего-чего, а этого у Эккенера оказалось с избытком. Горя желанием применить на практике свои измышления, он с ходу взялся за дело. Предложение химика с лисьей мордочкой сводилось к следующему: если бомбы, которые будут сбрасываться с дирижаблей, наполнять не взрывчатым веществом, а ипритом, уже успешно использовавшимся против французов, то результаты могут превзойти все ожидания.

Офицеры кое-что знали об этом веществе, но Эккенер прочел им подробную лекцию. Впервые иприт был применен Германией в июле 1915 года против англо-французских войск у бельгийского города Ипр, откуда и произошло его название. Вещество обладает поражающим действием при любых путях проникновения в организм. Поражения слизистых оболочек глаз, носоглотки и верхних дыхательных путей проявляются даже при незначительных концентрациях иприта. При более высоких концентрациях наряду с местными поражениями происходит общее отравление организма. В тяжелых случаях развивается воспаление легких, смерть наступает от удушья. Особенно чувствительны к парам иприта глаза. Попадание в глаза иприта в капельно-жидком состоянии может привести к слепоте. Антидота при отравлении ипритом нет.

— Вот это другое дело, — удовлетворенно произнес начштаба и, потрещав арифмометром, сделал подсчет. — Дешево выходит. Особенно, если использовать начиненные ипритом бомбы против массового скопления войск.

— Вот и я о том же, — хихикнул Эккенер.

Штрассер, слушая разговор, кивал, всем видом демонстрируя, что готов сбрасывать бомбы туда, куда прикажут — будь то школа, казарма или больница.

— Недавно на французские позиции прибыли русские бригады — помогать лягушатникам, — задумчиво сказал Мольтке. — Но пока нам неизвестно точное место их дислокации. Я думаю, иприт наверняка отобьет у русских желание тут воевать. А если нам удастся с помощью иприта пробить брешь в Западном фронте, то возможно и наступление… А то ведь как-то странно получается: мало того, что мы этих русских вынуждены видеть и, так сказать, осязаемо ощущать на наших восточных границах, так извольте — и во Франции они присутствуют. Нет, это уж слишком, — монотонным, скрипучим голосом вещал Мольтке. — А так двух зайцев убьем: деморализуем и отобьем у русских всякую охоту выполнять свои союзнические обязательства. Ну, и поубиваем этих свиней как можно больше, а в результате прорвем фронт и переломим ход войны на западном направлении. Так что очень даже неплохой расклад вырисовывается.