Филипп Ванденберг - Тайна предсказания

Можно лишь гадать, какое стечение небесных или земных обстоятельств свело вместе этих двух людей, но, вероятно, за тем скрывался закон физики, согласно которому противоположности испытывают самое большое притяжение, в то время как согласие и гармония отталкиваются, как одинаково заряженные магниты. И если Марту считали красавицей и святой, то трактирщика с Отмели называли высокомерным, тщеславным, низким мошенником, для которого его заведение было лишь игрушкой. Обычно он разъезжал по стране, устраивая множество сделок и следуя своему любимому девизу: «Делай деньги с помощью денег». Шлюссель любил игру, радости застолья, прекрасный пол, и люди шептались, что благородную Марту он держит в своем доме лишь для того, чтобы украсить себя ею как драгоценностью. Во всяком случае — и это ни для кого не было секретом — страсти свои он утолял с распутной аристократкой по имени Людовика, которая была полезна и архиепископу, — вероятно, по той же причине.

Перед своей женой Шлюссель попытался выглядеть радушным, что ему не слишком удалось, когда он сказал:

— Вот они, сироты с Гавани!

В этих словах было столько высокомерия, что Леберехт готов был развернуться и бежать вон. По крайней мере, с этого момента юноша знал, что он здесь не задержится. Он молод, крепок и не дурак. Чтобы выжить, он не нуждался в Шлюсселе.

В знак приветствия госпожа взяла Леберехта и Софи за руки и пожала их. Леберехт наслаждался теплом, исходившим от Марты.

— Я не могу быть для вас матерью, — сказала трактирщица, — но я буду заботиться о вас, как если бы была вам сестрою.

— Правильно! — вмешался трактирщик. — Наверху, под крышей, подготовлена комната. Марта вам покажет.

По пяти крутым лестничным пролетам они поднялись наверх. Рядом с голубятней, там, где были и спальные места прислуги, находилась маленькая каморка с кроватью из узловатой древесины и крохотным окошком с видом на Домберг — Соборную Гору. От широкого камина, стоявшего посреди убогой комнатки, распространялось приятное тепло.

Леберехт и Софи огляделись. Комната только для них двоих! Даже у родителей они не имели отдельной комнаты. Отец, мать и двое детей спали на одной кровати — в квадратном ящике с деревянным навесом над ним для защиты от холода, который шел сверху, и от насекомых, которые ночью могли упасть с потолка.

— Теперь все будет хорошо, — мягко произнесла Софи, когда хозяйка удалилась.

Леберехт покачал головой, как будто не верил ее словам. Затем он сказал сестре:

— Не верю я в доброту этого Шлюсселя. Должно быть, у него есть какая-то причина, чтобы с такой готовностью стать нашим опекуном. Трактирщик с Отмели ничего не делает без собственной выгоды!

— Ну, может, так захотела его жена. Хозяйка — женщина добросердечная. Это ведь каждому ребенку известно. Слава Богу, трактирщик избавил нас от сиротского дома.

Самой большой заботой Леберехта было продолжение своего обучения. Откуда ему взять те двенадцать гульденов платы в год, которые требовал Карвакки?

Вечером, за общим супом, трактирщик с Отмели в присутствии жены Марты и сына Кристофа объявил, как он представляет себе будущее приемных детей. Софи должна занять место служанки — без оплаты, но за харч и одно новое платье в год. Плату за учение Леберехта в течение двух лет Шлюссель возьмет на себя, в счет тех денег, которые будут получены из наследства покойного Адама Фридриха Хаманна, оцененного трактирщиком, после выплаты всех издержек, примерно в тридцать пять гульденов.

В то время как Якоб Генрих Шлюссель не торопился пускаться в дальнейшие объяснения по поводу того, что касалось опекунства, Марта смущенно помешивала суп.

— Разумеется, у вас может возникнуть вопрос, почему именно трактирщик с Отмели взял опеку над вами… — произнесла женщина.

— Ваша доброта всем известна, — перебила ее Софи.

Та опустила глаза и продолжила:

— Господь Всемогущий послал нам лишь одного сына. Такова была его воля: покарать нас за наши грехи и не дать другого потомства. Всякому виден позор греха, висящего над нашим домом, — единственное дитя. И, взяв вас в приемные дети, мы хотим стереть это позорное пятно. Отныне вы принадлежите к нашей семье.

Казалось, Марта испытала облегчение, объяснившись. Однако трактирщик и его сын выглядели довольно растерянными. Слова женщины — и это было очевидно — вызвали у обоих неприятное чувство.

После паузы Шлюссель провел ладонью по волосам своего толстого сына и гордо заявил:

— Зато этот единственный отпрыск доставляет нам много радости. Кристоф посещает иезуитскую школу. Он штудирует латынь, математику и учение Эвклида об элементах. — И обратился к сыну: — Скажи что-нибудь по-латыни, чтоб они видели, какой ты умный! Скажи что-нибудь!

Кристоф смущенно начал:

— Gallia omnis est divisa in tria partes…

— Partes tres! — прервал его Леберехт. — Gallia est omnis divisa in partes tres![5]

Трактирщик рассмеялся:

— Подмастерье каменотеса пытается поучать ученика иезуитской школы!

— Почему бы и нет? — дерзко произнес Леберехт. — Если он умеет лучше говорить по-латыни…

— Ты? Ты?! — Старый Шлюссель стал смеяться еще громче. — Ты утверждаешь, что знаешь латынь? И кто же тебя научил?

— Мой отец, — коротко ответил Леберехт, а Софи гордо кивнула.

— Могильщик?

— Да, могильщик.

Шлюссель продолжал трястись от смеха.

— А кто же, с позволения сказать, учил его, могильщика?

— С позволения сказать, монахи Михельсберга.

Трактирщик в изумлении осекся. Толстый парень выглядел сначала растерянным, затем возмущенным, и в конце концов плаксивым голосом заявил:

— Монахи с Михельсберга не держат латинской школы!

— Не держат, — подтвердил Леберехт, — но у них большая библиотека с множеством латинских книг. Я сам видел.

Парень запальчиво крикнул:

— Неучам не положено читать книги!

Леберехт наморщил лоб.

— Это кто сказал?

— Святая Матерь Церковь. Она позволяет читать лишь те книги, которые написаны в христианской вере. А чтобы распознать, что книга содержит христианское учение, надо быть образованным.

— Таким, как ты. — Да.

— Но Гай Юлий Цезарь был язычником!

— Совершенно верно!

— Однако ты читал его сочинения.

— Я читал их, осознавая, что его сочинения языческие. А неуч читает их безо всякой критики. Это опасно для веры.

Леберехт вскинул брови, но промолчал. Однако с этого часа он испытывал к зажравшемуся пузану одно лишь презрение и знал, что рано или поздно это должно привести к столкновению.

На следующее утро — это было пятое воскресенье поста — Марта Шлюссель отправилась на мессу в собор вместе с Кристофом, своим родным сыном, и Леберехтом, сыном приемным. Софи же должна была заняться работой на кухне.

Новость о благородном решении трактирщика с Отмели взять к себе сирот распространилась с быстротой молнии, и этот неожиданный шаг нашел всеобщее одобрение. Марта, которая столь же охотно выставляла напоказ свою красоту, сколь и свою набожность, для защиты от мартовского холода прикрыла плечи черной накидкой. Под ней было зеленое шерстяное платье с широкими вертикальными полосами из бархата — наряд, в равной степени вызывавший восхищение и женщин, и мужчин.

Миновав ворота Георгия, они вступили в собор через обращенные к городу ворота Милости. Мессу читал пробст[6]. Сам же епископ скорее безучастно следил за происходящим со своего красного кресла в затянутых черным хорах Петра.

После оглашения Евангелия к пятому воскресенью поста на каменную кафедру взошел проповедник Атаназиус Землер. Поднялось волнение, а затем прихожане как прикованные уставились на маленькую тощую фигуру над их головами. Землер наслаждался благоговейным ожиданием; его бесконечно долгий взгляд скользил по толпе верующих, словно он выискивал грешника.

Наконец Землер своим тонким голосом тихо произнес:

— Да будет Господь милостив к вам, бедные грешники, к вам, жалкие, греховные создания, к вам, орудия дьявола и злых сил, которых вы, прах, — голос его звучал все громче и громче, — изгоняете изо дня в день с помощью даров Господних. Но Господь Всемогущий покарает вас вечным адским пламенем. Слуги сатаны будут жарить вас на раскаленном железе и четвертовать зазубренными мечами, и вопли ваши будут громче труб иерихонских, и будут они заглушать гром небесный…

В соборе царила мертвая тишина. Люди стояли, склонив головы. Марта набросила черную накидку на голову и судорожно сжала ее края под подбородком. Леберехт, на которого исступленные слова проповедника произвели небольшое впечатление, видел, что Марта пристыженно опустила глаза. К его изумлению, даже Кристоф принял покаянный вид.