Илья Стогов - Проект "Лузер"

— Наручники и увезти.

Постовой в форме пытался надеть лилипуту наручники. Да только руки у мужчины свободно пролезали через зажимы — слишком тоненькие, слишком детские. Постовой пытался их отрегулировать, подогнать размер, и даже оцарапал режиссеру запястья, а тот просто стоял, вытянув руки вперед, и молчал.

Барменша выставила перед ним бокалы. Стогов кивнул и тут же выпил один из бокалов до дна. Вечером, шагнув из Театра лилипутов прямо под дождь, он в первом же попавшемся заведении заказал самого дешевого и забористого из того, что отыскал в меню. Потом шел через весь город пешком, в наушниках играла музыка, а он время от времени заходил в двери с тусклыми вывесками над входом и заказывал что-то еще. Так что теперь перед глазами заметно плыло, но это было и не плохо. Потому что ради чего еще он и пил все эти омерзительные жидкости, как ни ради того, чтобы окружающий мир потерял бы, зараза, свою невыносимую четкость и стал бы лишь неопасным мутным пятном перед глазами?

Иногда дверь хлопала. Кто-то приходил, кто-то наоборот, выходил под дождь. Девица из-за столика у самой двери иногда улыбалась Стогову через весь зал. В ее улыбке не хватало некоторых коренных зубов. Когда режиссера увели, а рассыпанные по полу деньги собрали, переписали номера купюр и тоже унесли, он еще какое-то время оставался с администраторшей. Та чуть не плакала. Он пытался ее утешить.

Взяв со столика в гримерке пустые ножны, он спрашивал у нее:

— А шпага у него была? Или одни только ножны?

Администраторша смотрела на него отсутствующим взглядом, а потом произносила:

— Слушайте, это же все не правда.

— Что не правда?

— Куда его увезли? Он же ни в чем не виноват. Вы же понимаете, что он ни в чем не виноват, а?

— Я не знаю.

— Объясните там у себя, что все было вообще не так. Вы можете им объяснить?

Стогов прикуривал сигарету от догоревшей предыдущей и отвечал:

— Не могу. Я ведь даже и не милиционер. Я всего лишь консультант по вопросам истории и искусствоведения.

Прежде чем покинуть место преступления, майор взял его за рукав и четко проговорил:

— Иди домой. Ни во что тут не лезь. Сегодня твои услуги явно не понадобятся. Мы уж без тебя как-нибудь, понял?

Он понял. Именно поэтому он и сидел теперь в том же самом заведении, в котором сидел вчера, и будет сидеть завтра. В котором, наверное, проведет и всю жизнь. Потому что, куда еще ему было идти? Куда бы он ни пришел, там уж как-нибудь разберутся и без него.

В кафе играло радио. Стогов знал эту частоту: джазовое «Радио Эрмитаж». Пошлые штучки, типа саксофонных соло, но в такую погоду ничего другого слушать и не хотелось. По столу ползла наглая, не желающая никуда улетать муха. Стогов накрыл ее бокалом и посмотрел, как она растерялась. Потом приподняв аккуратно край бокала он пустил внутрь струйку дыма и по секрету сказал мухе:

— Добро пожаловать в мой мир, дружище. Теперь ты тоже будешь всю жизнь долбиться головой в невидимые стены. А потом умрешь, и никому не будет до тебя дела.

Судя по всему, последний бокальчик был лишним. Стогову казалось, что это понимает даже муха. Барменша подошла убрать грязную посуду. Ее на столе скопилось довольно много.

— Еще принести?

— Да, принесите. Два по сто пятьдесят.

— Что-нибудь закусить? Салат? Пиццу?

— Денег нет.

— Девушка вон та про тебя спрашивала.

— Вы же знаете, мне последнее время как-то не до девушек.

Дождь все еще барабанил в окна. Почему этот город построили именно здесь? — мучался он. Хотя бы чуточку ближе к теплым и солнечным краям — почему именно здесь? Дождь в Петербурге идет всегда, а работы для такого парня как я, в Петербурге просто нет, — думал он. Только консультировать черт знает кого, по вопросам, в которых никто не желает разбираться. И ладно бы только отсутствие перспектив, так ведь еще и этот чертов вечный дождь. Круглый год осень, и хотя в этом году осень довольно теплая, но даже самая рекордная жара у нас, — все равно холоднее, чем зима где-нибудь на Карибах, откуда к нам притекает Гольфстрим, а наша собственная зима длится восемь месяцев в году, и пусть девушки на улице ходят пока с загорелыми голыми ногами, — не успеют они и глазом моргнуть, как на ноги придется натянуть чулочки, а сверху еще и джинсы, а если зима выдастся совсем уж серьезной, то может быть даже и валенки. А потом снег растает, и сразу начнется дождь… а потом я стану совсем старым и никому не нужным, а дождь все не кончится… впрочем, вряд ли я кому-то нужен даже сегодня.

Из-за столика у входа выбралась улыбчивая девушка. Вблизи она оказалась еще менее симпатичной, чем казалась издалека.

— Скучаешь?

— Не настолько.

Он был уже так пьян, что поднять на нее глаза смог лишь с трудом. Она все равно села к нему за стол.

— Да ладно тебе. Я смотрю ты тоже совсем один.

Стогов усмехнулся и залпом допил все, что еще оставалось в бокале.

— В каких отношениях ты состоял с исчезнувшим актером?

— В каких-то состоял.

— Конкретнее.

— Что вы хотите услышать?

— Я хочу, чтобы ты сказал правду.

— Вы действительно этого хотите? Мне вот кажется, вы хотите просто меня посадить и закрыть дело.

— Давай не будем заниматься демагогией?

— Давайте.

— У тебя в кабинете обнаружена целая куча денег, принадлежащих пропавшему.

— Допустим.

— И я хочу, чтобы ты рассказал мне, как они там появились.

— Это рассказать я как раз могу.

— Отлично. Капитан вы записываете?

— Вчера, перед тем, как исчезнуть, он пришел ко мне в кабинет.

— Зачем?

— По личному делу. Пришел с этой самой пачкой денег в руках. И стал кричать на меня…

— Почему?

— По причинам личного характера. А в конце беседы швырнул мне эти деньги в лицо, ушел к себе в гримерку, заперся там и больше его никто не видел.

— И это все, что ты можешь рассказать?

— Все.

— Дурака из меня решил сделать, да?

— Почему?

— «Пришел, кинул мне в лицо годовую зарплату, а потом, чтобы не доставлять хлопот, просто растворился в воздухе!».

— Но вы хотели правду. Это правда.

Перед капитаном Осиповым лежал чистый бланк протокола допроса. Осипов успел заполнить шапку и дошел до фразы «По сути заданных мне вопросов могу показать следующее…». Теперь он ждал, когда же можно будет записывать дальше. Иногда вынимая из кармана телефон, он нажимал кнопку вызова. Стогов, как обычно опаздывал на службу, но Осипов не терял надежды хотя бы дозвониться до него.

Он нажимал кнопку, и сигнал послушно шел через соты сотовой связи, отыскивая в пятимиллионном Петербурге нужного абонента. У Осипова был довольно дорогой телефон, а аппарат, на который поступал его вызов, был старым, царапанным, потрепанным немилосердной судьбой. Джинсы Стогова валялись в ванной, а телефон лежал в переднем левом кармане этих джинсов. На мониторчике высвечивалась надпись «О»: записывать фамилию абонента дальше Стогову было лень. Хозяин аппарата лежал в комнате на диване и не слышал звонка.

Осипов нажал кнопочку «Завершение вызова» и положил телефон на стол перед собой. Несколько раз переложил с места на место дешевые шариковые ручки, поднял глаза на майора. Рукава на рубашке майор закатал и всем телом теперь нависал над особенно маленьким в этой ситуации режиссером.

Насчет того, что режиссер расколется, Осипов не переживал. Технологию допроса его шеф освоил блестяще. Знал, как именно себя вести, чтобы добиться результатов. Где нужно, майор повышал голос, где нужно, свирепо бил кулаком в стену, сыпал смутными угрозами, и усмехался так, чтобы у допрашиваемого кровь стыла бы в жилах. Все это выходило у него просто отлично. Единственной проблемой было то, что сегодня с утра допрашивать ему выпало карлика и от этого безотказные приемы выходили какими-то вымученными. Даже самому себе майор казался актером дурацкого шоу.

— Я последний раз предлагаю тебе оформить явку с повинной. Это облегчит жизнь нам и на суде послужит обстоятельством, смягчающим твою вину. Ты же хочешь, чтобы суд принял во внимание твое искреннее раскаяние, правда?

Обеими ладонями режиссер потер опухшие веки. Первая ночь в камере явно далась ему тяжко.

— Бред какой-то. Все, что вы делаете, очень нехорошо.

Майор наклонялся к нему поближе и почти шептал:

— А кто тебе сказал, что я собирался быть хорошим?

Капитан вздохнул и еще раз попробовал дозвониться до Стогова. Гудки выходили долгими и невеселыми. Осипов насчитал их приблизительно восемь, а потом на том конце все же послышалось хриплое «Але?». Капитан встал, вышел из кабинета, плотно закрыл за собой дверь и только после этого спросил:

— Ты где?

— Не знаю. Не исключено, что в аду.