Лев Портной - Акведук на миллион

Я развел руками.

— Послушай, Андрюша, ты мог бы поработать с нами, мы вдвоем не справляемся, — промолвил он, указав на кипы пожелтевших бумаг.

— А что это? — Я насторожился.

— Ты знаешь, голубчик, — вздохнул старый граф, — в петербургских тюрьмах столько народу томится. Почти пять тысяч дел.

— Четыре тысячи восемьсот сорок пять, — уточнил Яков Иванович.

— Многие совершенно безвинные, — продолжил старый граф. — А дела их не рассматриваются годами.

— Ах, так это дела и есть, — догадался я.

Граф Александр Сергеевич занимался ревизией заключенных. А привлекая меня к своему делу, он добивался обходным манером и еще одной цели — примирить меня с Поло: а куда бы я делся, работая в их доме?!

Честно говоря, я и сам не собирался долго дуться на Павла Александровича, но хотел хоть чуть-чуть выдержать характер. А старому графу относительно его занятий решил высказаться начистоту.

— Александр Сергеевич, Яков Иванович, — начал я. — Вы заняты благородным делом, но боюсь, что ваш кропотливый труд пропадет втуне. Сами судите. Сколько невинных человек удастся вам спасти из пяти тысяч несчастных? Десять? Двадцать? Пусть даже сто! А за это время в застенки попадут новые тысячи! Тут, Александр Сергеевич, нужно действовать…

Я хотел сказать «масштабно», но умолк, испугавшись, что произнесенное вслух слово обидит старого графа и штабс-капитана Репу. Они, пожалуй, решат, что я их занятие мышиной возней считаю. И я лишь потряс руками, изобразив, как нужно действовать, и чуть не взвыв от боли, поскольку, лишившись опоры, сполз на иссеченные ягодицы.

— Андрей Васильевич тысячу раз прав, — поддержал меня Яков Иванович. — Он молод, у него полно сил, энергии! Глупо тратить молодость на бумажную волокиту.

Я взглянул на штабс-капитана Репу с благодарностью. А про себя стал прикидывать: сколько же ему лет? Внешность столь представительных господ, как он, зачастую обманчива. В молодости они выглядят старше своих лет, зато в зрелых годах полнота разглаживает морщины, преуменьшая истинный возраст. Я решил, что господину Репе лет сорок — сорок пять. Не так уж и стар.

— Нельзя талант закапывать в землю, — назидательным тоном произнес старый граф. — Вот тебе, Яков, с твоей памятью на числа место в Министерстве финансов! Я обещал и обязательно добьюсь твоего назначения…

— Да что вы, право, — смутился Яков Иванович.

— Не все же тебе благотворительностью заниматься. Это удел стариков. Вот выйдешь в отставку, будут окружать тебя дети, внуки, тогда и вернешься к этому занятию. А пока есть силы, молодость…

— Да уж какая молодость, — отмахнулся отставной штабс-капитан. — Да и претендентов там без меня хватает…

Последние слова он произнес с некоторым сожалением, и я понял, что втайне Яков Иванович лелеет мысль о карьере на финансовом поприще.

— А тебе, кстати! — Александр Сергеевич повернулся ко мне. — Не пойти ли на службу в Министерство юстиции? Ты бы смог в полном объеме применить свои силы! Я бы поговорил с Гаврилой Романовичем…

— Покорнейше благодарю, Александр Сергеевич, — ответил я.

Голос прозвучал несколько резко. Но, признаться, теперь забота старого графа обижала меня. Я был противником официальных должностей, и Александр Сергеевич знал об этом. Собственно, и размолвка с Поло вышла из-за того, что тот вместе с графом Кочубеем возглавил Министерство внутренних дел. Я полагал, что действительные реформы можно провести, лишь оставаясь членами негласного комитета, не связывая себя по рукам и ногам устоявшейся рутиной.

На словах друзья соглашались со мной, но с месяц тому назад государь объявил манифест об образовании министерств, и одновременно для каждого из них сыскалось теплое местечко: Кочубей стал министром внутренних дел, Поло — товарищем, а Новосильцев получил должность статс-секретаря его величества, оказавшись по сути выше всех министров и членов Сената. Из всей партии молодых людей только Чарторыйский отказался от назначений. Правда, я подозревал, что князь Адам выторговывает себе особые условия.

Если бы теперь государь предложил мне должность, я согласился бы, все равно один в поле не воин, тем более что и в негласный комитет я никогда не входил. Потому-то забота Александра Сергеевича и уязвляла мое самолюбие. Друзей назначал сам император, а мне предлагалось довольствоваться тем, что за меня замолвят словечко министру. А еще я догадывался, что старый граф Строганов попросту хочет польстить мне, делая предложение изначально бессмысленное, ведь назначение товарища министра — прерогатива императора.

— Между прочим, это как раз Гаврила Романович и назвал нас «якобинской шайкой», — напомнил я.

— Гаврила Романович человек порядочный, глубоко порядочный. А что про вас не очень лестно отозвался, так исключительно из-за радения за дело. Уж больно молоды вы, опыта не имеете, это и смущает Гаврилу Романовича, — промолвил старый граф с большой озабоченностью в голосе.

Появился лакей и доложил, что Новосильцев ждет меня в павильоне.

— Позвольте откланяться, Александр Сергеевич. — Я поднялся из кресла.

— Ступай, голубчик, ступай, — сказал старый граф и, задумчиво кивнув на стол, добавил: — Всего тут…

И перевел вопросительный взгляд на Якова Ивановича.

— Четыре тысячи восемьсот сорок пять человек, — сказал тот.

— Да, вы говорили «почти пять тысяч», — кивнул я.

— «Почти пять тысяч дел» — это так, статистическая прикидка, — усмехнулся Александр Сергеевич. — А четыре тысячи восемьсот сорок пять человек — это живые люди, оказавшиеся в нечеловеческих условиях. И у каждого есть родители, у многих жены и дети. Все эти люди тоже несчастны. Вот посмотри…

Александр Сергеевич взял несколько папок, лежавших отдельной стопкой, и протянул мне. Яков Иванович вздрогнул и странно двинул руками, как если бы пытался остановить старого графа, но в последнее мгновение не решился. Последовавшие слова Александра Сергеевича объясняли реакцию штабс-капитана.

— Видишь? Здесь пять дел. Ими занимался Яков Иванович. Пять человек вернулись на свободу, для них закончился ад, в котором они оказались при попустительстве власти. Пять человек. Вроде немного. Но ты подумай! Пять жен обняли своих мужей! Дети приголублены отцами! А у многих и родители живы! Какое счастье для стариков! А все наш скромный друг Яков Иванович…

Штабс-капитан Репа замахал руками, застенчиво улыбаясь.

— Полно вам, полно, Александр Сергеевич! — воскликнул он. — Моя заслуга совершенно невелика! Вот вы! Вы настоящий спаситель!

По глазам Якова Ивановича я видел, что в действительности он доволен — очень доволен! — словами старого графа. И я подумал, что это как раз тот случай, когда в подобном довольстве нет ничего предосудительного. Дай бог каждому падкому на лесть человеку заслужить эту лесть столь благородным делом.

— Только вообрази. — Старый граф поднял одну из папок. — Несчастный томился в застенке только за то, что посмел посвататься к барышне против воли ее родителей. Папаша девицы упек его. Будь моя воля, я бы этого тестя самого месячишко в каземате подержал.

— Ну, в крайности не стоит впадать, — смущенно промолвил штабс-капитан.

Чтобы польстить Якову Ивановичу еще больше, я не спеша перелистал каждое дело и даже пробежал глазами документы. А затем вернул все пять папок ему, с чувством пожал руку и сказал:

— Слава богу, есть такие люди, как вы! И я обязательно подумаю над предложением Александра Сергеевича.

Я не кривил душой, я действительно завидовал Якову Ивановичу, потому что он делал благое дело, сознавал это и получал удовлетворение от содеянного. А я покидал кабинет старого графа с тяжелым чувством, словно сам и был виноват в несчастьях людей, чьими судьбами занимались Александр Сергеевич и Яков Иванович.

Но я твердо знал, что в первую очередь необходимо обуздать таких, как тот генерал, что истязал меня в своих владениях.

Николай Николаевич в шлафроке из китайского шелка принял меня в кабинете.

— Садись поближе к камину. — Он указал на кресло, а сам прилег на оттоманку.

Раны измучили меня, и я с большей охотой постоял бы, но возвышаться колонной над Николаем Николаевичем показалось неловко. Целую вечность с болезненной осторожностью опускался я в кресло. Новосильцев, заметив мои ухищрения и страдальческие гримасы, спросил:

— Что с тобой, братец?

— Пустяк, — махнул я рукой. — Последствия романтического свидания интимного, так сказать, свойства.

Николай Николаевич изумленно вскинул брови.

— Хотя, собственно, и не пустяк! Очень даже не пустяк! Именно потому и пришел я к вам с утра пораньше! Странная история приключилась со мною ночью! Я столкнулся с таким произволом! Надо бы положить конец подобному самодурству!