Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа

У подобной травли была вполне ясная цель: уничтожить стратега. Однако свалить великого оратора и народного любимца оказалось не так-то просто. Но чтобы погубить женщину, хватило бы и сплетни. А кто решился бы вступиться за честь Аспазии, рискуя всем? Разумеется, Перикл.

Аспазию обвиняли в непочтении к богам и дурном влиянии на мужа, а Перикла — в распутстве и пренебрежении афинскими обычаями. Сначала афиняне не верили скверным слухам, но голоса недругов стратега звучали все громче, роняя в сердца горожан зерна сомнения в честности правителя и справедливости его правления.

Враги Перикла не прогадали. В конце концов стратег предстал перед судом. Истцами выступили одни из главных его противников — сочинители комических стихов Гермип[26] и Эстемпсихор. Перикл не собирался подыгрывать своим врагам: вместо того чтобы защищать доброе имя жены, он заявил, что подобное разбирательство представляет опасность для демократии как таковой, обвинители пытаются подорвать доверие народа к правителю и государству, но, не в силах предоставить весомые доказательства, пускают в дело сплетни и гадкие стишки, выставляя самих себя на посмешище. В подтверждение своих слов он при всех прочел несколько особенно грязных строф, после которых никто уже не заподозрил бы его обвинителей в излишней заботе о нравственности. Чтение стихов произвело на публику ошеломляющее впечатление: недаром Перикл отбирал и заучивал самые цветистые строки. Накануне верный соратник стратега тайком передал ему непристойные рукописи. Декламировал Перикл великолепно, без единого оттенка фальши. Ему удалось вернуть расположение афинян с помощью старого, проверенного средства: хлесткой насмешки. Гермипу и Эстемпсихору прежде и не снился такой успех: каждую строчку толпа встречала оглушительным хохотом. То, безусловно, был их звездный час. С Аспазии сняли все обвинения, а власть Перикла только окрепла.

УЖЕ который год тянулась жестокая, кровопролитная война. Тяжкие напасти поражали Афины одна за другой. Крысы разносили чуму, чума привлекала крыс. Мириады грызунов метались от селения к селению, атаковали амбары, спасались из горящих хижин, прогрызали дыры в городских стенах, шныряли по улицам, рылись в кучах мусора, сверкали глазами из темных углов, прятались в подвалах и винных погребах, забивались под ложа больных в пропахших потом и гноем комнатах, карабкались на потолочные балки и всюду сеяли заразу. Смерть поджидала людей и на полях сражений, и в родном доме. На пожарищах хозяйничали мародеры. Морская торговля пришла в упадок, и казалось, город вот-вот рухнет, не устояв перед новым бедствием.

Обескровленным бесконечной войной Афинам все труднее было сдерживать натиск спартанцев и разоблачать козни внутренних врагов. Народ хотел знать, кто виноват в его несчастьях. Когда Перикл, прославленный стратег и всеобщий любимец, умер от чумы, проводить его собрались сотни людей: друзья, родичи из клана Алкмеонидов[27], товарищи по демократическому крылу, члены Ареопага, все, кто знал политика и трудился на благо города бок о бок с ним. Пришли и стратеги, и архонты[28], и представители городского совета. К несчастью, память и благодарность народа недолговечны. Вскоре по Афинам поползли слухи, что это Перикл прогневал своей гордыней Зевса, владыку бурь, ненастий и мора. Прежде стратег слыл великим оратором и дерзновенным политиком; теперь его речи многим казались безумием, а дела — кощунством.

Аспазия осталась совсем одна.

Новые заботы помогли Продику превозмочь душевную боль. Софиста назначили кеосским посланником как раз в тот момент, когда кровопролитная война превратила Эгейское море в кипящий котел. Крошечный островок Кикладского архипелага, в гавань которого не часто заходили большие суда, внезапно оказался в самом пекле великого противостояния. Чрезвычайно выгодное расположение делало Кеос лакомым кусочком для сцепившихся за торговые пути держав, а принадлежность к Делосской лиге[29] и союз с Афинами не позволяли ему остаться в стороне. Маленький кусочек суши посреди свирепого моря мужественно противостоял напастям, подобно скалам Харибды, о которые разбивались высокие волны.

Оказалось, что политика — лучшее лекарство от любовной тоски. Не успел Продик окунуться в упоительный мир дипломатических склок, как боль его начала утихать. Лучший ученик Протагора использовал все свое красноречие, чтобы защитить интересы Кеоса. По Афинам Продик скучал, но побывать там не решался, опасаясь чумы.

Весть о смерти Перикла пробудила в сердце софиста давно позабытую тоску. Он понимал, какая страшная утрата постигла Аспазию: она лишилась верного друга, поддержки, надежды на будущее. Продик решил, что настало время навестить возлюбленную, утешить ее в страшном горе и выполнить обещание, данное много лет назад.

Знаменитая вилла Аспазии, построенная милетским зодчим Гипподамом[30], располагалась к востоку от Панафейской дороги[31], неподалеку от агоры[32]. Окна виллы выходили в обширный тенистый сад, где размещались колодец, конюшни и помещения для рабов. Архитектор создал хитроумную конструкцию из трех зданий разной высоты, соединенных крытыми галереями. Во внутренних покоях, отделанных мрамором, царили покой и прохлада. Окна покрывали тончайшие слюдяные пластины, и проникавшие сквозь них лучи солнца наполняли комнаты нежно-розовым светом. В боковых крыльях виллы располагались два огромных пиршественных зала, украшенных ионийскими колоннами и дорогими коврами.

Аспазия из Милета так обрадовалась старому другу, что невольно пробудила в софисте давно угасшие надежды. Оказалось, что все эти годы она с нетерпением ждала его книгу. Возраст и тяжкая утрата придали Аспазии особую красоту, утонченную и печальную. Храбрая одинокая женщина из последних сил противостояла бесчисленным несчастьям. Продик вернул ей давно забытую радость.

Продик из Кеоса собирался провести на гостеприимной вилле один день, но в результате остался на всю зиму. Его затянуло, словно в водоворот. Софиста всегда восхищали люди, не привыкшие отступать в борьбе за самые дерзкие мечты.

За стенами виллы продолжала свирепствовать чума, безжалостно разя людей своими невидимыми стрелами. Домашний лекарь Аспазии распорядился каждый день драить весь дом горячей водой, чтобы прогнать заразу; ковры и занавеси сожгли, лошадей принесли в жертву, стены тщательно вымыли и выскребли, рабов заставили ходить на рынок в холщовых повязках, а по возвращении держали их несколько дней взаперти, в специально отведенной комнате. Между тем, на улицах поселился страх, люди старались пореже покидать свои дома, но зараза продолжала собирать трофеи. Многие предпочли смерть в бою и поспешили отправиться на войну со Спартой. И все же щедрые жертвоприношения, в конце концов, остудили гнев богов, и мор пошел на спад, хотя никто не поручился бы, что через пару месяцев эпидемия не вспыхнет с новой силой.

Чувства, которые Аспазия питала к своему гостю, совсем не походили на привычное любовное томление. Юность безвозвратно ушла: обоим сравнялось тридцать шесть лет. Теперь Аспазия стремилась к единству душ, не оскверненному влечением плоти. Она любила Продика, но по-своему, не так, как других мужчин. Друзья никогда не говорили о будущем. Софист не признавался Аспазии в любви, не пытался остаться с ней наедине, не входил к женщине, если знал, что она переодевается или принимает ванну; его выдавал только взгляд, полный любви и муки. Но его возлюбленная слишком сильно тосковала по Периклу, слишком остро переживала обиды, чтобы заметить страдания Продика.

В обещанной Продиком книге говорилось о воззрениях Протагора на природу релятивизма. Софист полагал, что в мире нет и не может быть абсолютной истины: слова размывают действительность, как вода глину.

Прочитав книгу, Аспазия засыпала друга восторгами и весьма меткими замечаниями. Их долгие беседы и жаркие споры вдохновили Продика вновь засесть за работу и создать к весне новое произведение в особом, неповторимом стиле, по форме — свободные рассуждения, а по содержанию — апологию релятивизма. Теперь Продик не подражал Протагору, но отдавал должное великому учителю.

Каждый вечер, после ужина, в пиршественном зале разгорался настоящий философский диспут. Аспазия приглашала прославленных афинских мыслителей (из тех, кто не боялся скомпрометировать себя дружбой с женщиной такого рода), и благодаря ей Продик сблизился с Аристофаном, Еврипидом[33], Сократом[34] и софистом Горгием. Гости вели долгие, увлекательные беседы, а порой и спорили до хрипоты. Еврипид и Аристофан вечно ссорились и подначивали друг друга; один с грубоватой прямотой, другой с неизменным изяществом и изрядной долей яда; Демосфен[35] с рассеянным видом произносил блестящие речи; Горгий хохотал не переставая и ловил собеседников на слове быстрее, чем кот ловит мышь; Аспазия направляла течение разговора, изредка уступая это право Демосфену, а Сократ ставил спорщиков в тупик внезапными каверзными вопросами.