Мэтью Перл - Тень Эдгара По

Пожалуй, вы уже догадались — Питер противился главным образом потому, что я не сумел внятно ответить на его вопрос о гонораре. Пресса зачастую характеризовала Эдгара По как человека практически нищего. «Какой же резон браться за дело, которое других стряпчих не интересует», — повторял Питер. Напрасно я доказывал, что деньги станет приносить новый журнал, которому, без сомнения, гарантирован успех!

На самом деле мне хотелось сказать совсем другое, а именно: «Послушай, Питер, неужели тебе не претит все время заниматься только доходными делами? Забудь о гонораре. Разве не правильно было бы защитить нечто великое, но попираемое невеждами и стяжателями? Разве не прекрасно было бы что-то изменить в этом мире — пусть даже себя самого?» Однако я понимал, что к этим аргументам Питер останется глух. Смерть Эдгара По вполне устраивала Питера, ибо устраняла самый предмет спора.

Устраняла — но только не для меня. Чем больше я читал статей, очерняющих По, тем сильнее становилось желание защитить хотя бы его имя. Я, как никогда раньше, чувствовал себя обязанным это сделать. Пока Эдгар По был жив, он мог защищаться сам. Эти критики, эти навозные черви не просто снабжали отвратительными подробностями каждый неприятный факт из жизни По — нет, они буквально слетелись на его труп, точно алчные мухи, и это, с моей точки зрения, было омерзительнее всего. По их логике выходило, что обстоятельства смерти были предсказуемы и даже символичны для человека столь безнравственного. Жалкий конец Эдгара По как бы подтверждал наличие темных пятен в его биографии, а заодно и сомнительную литературную ценность его опусов, раскрывающих нездоровые наклонности автора.

«Только подумайте, что за ужасный конец, — усмехалась одна газета, — что за ужасный конец!»

Почему бы не подумать о беспримерной гениальности По или о его литературном мастерстве. О том, как он умел расцветить жизнь отчаявшегося читателя. О том, как недостойно спихивать мертвое тело в канаву, как подло пинать холодный лоб покойника!

«Приезжайте в Балтимор, посетите могилу По, — призывала та же газета, — и в самом воздухе ощутите предостережение вести жизнь, подобную жизни этого бумагомарателя».

Однажды я заявил, что далее ждать нельзя — нужно действовать. Питер расхохотался:

— Ну и кто станет подавать в суд? Истец-то давно в земле! У тебя нет клиента как такового! Пусть себе покоится с миром, а у нас других дел хватает. — И Питер принялся насвистывать популярную песенку. Он всегда насвистывал, когда бывал недоволен; мог начать свистеть даже посреди беседы.

— Знаешь что, Питер? Мне надоело за деньги говорить и делать то, что я не считаю правильным. Я решил представлять интересы мистера По. Я дал ему обещание. И не пытайся убедить меня, будто обещания теряют силу со смертью адресата.

— А знаешь что, Квентин? Твой По согласился принять помощь исключительно, чтобы ты от него отстал. — Питер заметил, что задел меня, и добавил, подпустив в голос сочувствия, однако тоном человека, уверенного в собственном умении читать в чужой душе: — По крайней мере этот вариант не исключен — не правда ли, дружище?

Я же вспомнил фразу из письма Эдгара По: «Мое предназначение — учредить “Стилус”. И я доведу дело до конца, если успею». В следующем абзаце По просил меня больше не оплачивать вперед почтовые услуги. И подписался: «Ваш друг».

Этими же двумя простыми словами я подписал свой ответ, и мне казалось, что чернила скрепили клятву в верности до гроба. А значит, никто не посмеет сказать, что я теперь свободен от клятвы.

— Нет, — ответил я Питеру. — Эдгар По знал, что я смогу его защитить.

Зловещее предупреждение я получил в понедельник днем. Ко лбу мне не приставили пистолет, никто не размахивал ни кинжалом, ни шпагой, не грозил виселицей (да эти опереточные уловки и не испугали бы меня). Нет, потрясение оказалось куда более впечатляющим.

В тот период я был завсегдатаем читального зала в балтиморской публичной библиотеке. Мы занимались делом одного известного человека, погрязшего в долгах, и потому собирали вырезки из разных газет. Когда намечался крупный процесс, Питер дневал и ночевал в конторе, вовсе не видел солнечного света — иными словами, обязанность бегать в читальный зал ложилась на мои плечи. Я же заодно искал статьи об Эдгаре По и его смерти.

Типичная краткая биография По (напечатать которую после его смерти считало необходимым каждое издание) включала названия самых известных его стихотворений («Ворон» и «Улялюм»), название гостиницы, где По был найден («У Райана», на перекрестке Хай-стрит и Ломбард-стрит; кстати, закусочная при этом заведении в тот день служила избирательным участком). Также упоминались день смерти в больнице (воскресенье, седьмое октября) и тому подобные факты. Статьи об Эдгаре По стали мелькать в крупных изданиях Нью-Йорка, Ричмонда и Филадельфии, отдающих предпочтение новостям с привкусом сенсации. Мне удалось найти несколько таких статей в нашем читальном зале. И что же было в них?

Эдгар По — человек, достойный всяческого сожаления; наделенный могучим умом и разменявший сей дар по мелочам; прихотливые стихотворения и странные рассказы слишком часто отражали роковые, прискорбные события жизни автора. Эдгар По был алкоголиком. Умер как алкоголик, как подлец, своими опусами расшатав моральные устои общества. Едва ли найдутся люди, что станут скорбеть о нем, написал один нью-йоркский журнал. Едва ли память о нем переживет его.

Судите сами:

Эдгар Аллан По мертв. Обстоятельства смерти неизвестны. Смерть была неожиданной; из того факта, что случилась она в Балтиморе, следует вывод, что По возвращался в Нью-Йорк. Данное сообщение шокирует многих, но вряд ли кого опечалит…

Я не мог спокойно смотреть, как оскверняют имя Эдгара По. Хотелось отвернуться, и в то же время я поймал себя на намерении прочесть все статьи о нем, даже откровенно лживые. (Скажу иначе, и пусть читатель задумается о странностях человеческого ума: заведомая ложь только укрепляла мое желание увидеть ее воочию, а самая черная клевета убеждала в необходимости ознакомиться с ней!)

И вот настал тот памятный день — холодный, с моросью; один из тех дней, когда небосклон одинаково сер что в шесть утра, что в полдень, что в шесть вечера. Город был захвачен туманом. Словно липкие пальцы, туман касался лиц, лез в глаза и в горло.

Я возвращался из читального зала, и вдруг меня толкнул некто. Человек этот был одного со мной роста, по возрасту же показался мне ровесником моего отца. И задел он меня не случайно, ибо странно, неестественно изогнулся, так что локти сами собой растопырились. Нет, то был не удар — скорее легкий, едва заметный толчок. Я приготовился выслушать извинения, однако с уст незнакомца сорвалась угроза:

— Глупо, очень глупо, мистер Кларк! Не следует тревожить напева похорон.

Взгляд его вскрыл, подобно молнии, сырую пелену, и, прежде чем я опомнился, незнакомец исчез в тумане. Я обернулся, как будто угроза могла относиться к другому человеку.

Но нет, он отчетливо сказал: «Кларк». Имел ли он в виду меня, Квентина Гобсона Кларка, двадцати семи лет от роду, стряпчего, чью практику составляли в основном дела о долговых расписках? Определенно. Мистер Кларк был не кто иной, как я; мне только что угрожали.

Я не представлял, что делать. От неожиданности я выронил блокнот, он упал на землю и открылся. Именно в это мгновение, спеша поднять блокнот прежде, чем толпа втопчет его в грязь, я осознал, сколько усилий было потрачено мной на поиски информации об Эдгаре По. Фамилия По мелькала на каждой странице. Странные слова незнакомца обрели вдруг пугающе ясный смысл. Угроза касалась моего расследования.

Признаюсь, моя реакция изумила меня самого. Я вдруг ощутил небывалое спокойствие, мозг заработал с непривычной четкостью; пожалуй, Питер пожал бы мне руку — конечно, если бы дело касалось какого-нибудь другого клиента, а не Эдгара По. Я знал: мне не стать адвокатом вроде Питера — характер не тот. Питер питал истинную страсть даже к самым мелким тяжбам; чем мельче была тяжба, тем охотнее Питер брался за дело. Я правда тоже не жаловался на вялость ума, но за мной и не числилась тяга к заучиванию наизусть целых страниц из Блэкстона и Коука[3]. Однако теперь у меня появились и клиент, и дело, и я не собирался отказываться ни от того, ни от другого. Я вдруг представился сам себе лучшим адвокатом всех времен и народов.

И вот я бросился в толпу, пестрящую зонтиками, и вскоре узнал своего обидчика со спины. Он заметно сбавил шаг, словно фланировал по бульвару в погожий летний день! Увы, я ошибся.

Вернувшись к действительности, я заметил: в тумане абсолютно все выглядели как мой зловещий незнакомец — даже самые прелестные дамы и самые темнокожие рабы. Стелющийся туман перемешал нас всех вместе и скрыл каждого в отдельности; на улицах больше не было привычного порядка. Казалось, каждый прохожий старательно имитирует осанку и походку моего фантома.