Антон Чиж - Пять капель смерти

Теперь таких изумительных личностей вы не найдете. Выродились совсем. А Лебедев был скала. Аполлон Григорьевич отличался отменным здоровьем, обожал жутчайшие сигары, красивых женщин и брал от жизни все. Но мало кто знал, что балагур, произносящий роскошные тосты, занимается вскрытием трупов, определением ядов и поиском причин смерти жертв разнообразных преступлений.

Лет двадцать назад он принял активное участие в создании первого в России антропометрического кабинета при Департаменте полиции. Там проводились измерение и фотографирование преступников по системе Альфонса Бертильони, именуемой бертильонажем. Замерив человека по одиннадцати параметрам, его фотографировали анфас — профиль и составляли учетную карточку. С помощью бертильонажа Аполлон Григорьевич выявил несколько преступников, живших под чужими именами.

А еще Лебедев живо интересовался новинками криминальной науки, особенно дактилоскопией. В Европе дактилоскопия уже стремительно вытесняла бертильонаж, а у нас с начала века появилась лишь пара обзорных статей. Лебедев начал снимать отпечатки пальцев и пытался сам построить систему их распознавания.

Одним словом — великий человек. Ну что-то я увлекся. Вы и сами все это не хуже меня знаете. Так вот. Попиваем гусарский чаек, тут меня Лебедев спрашивает:

— Ну и что вы думаете, Эммануил Эммануилович?

Прямо вот так, как равного. Мне, конечно, польстило. Отвечаю с почтением:

— Надо разносторонне обдумать.

А он мне:

— Что тут думать? Сами все видите. Крайне интересный случай, да. Не закурить ли нам по сигарке? У меня отличные…

Тут я, признаться, смутился. По инструкции категорически запрещено курение в любых помещениях участка, а особенно во врачебной части и мертвецкой. Так ведь Лебедев курил такие особые сигарки, что даже в мертвецкой вынести их дух нелегко. Думаю, ладно, ради такой чести вытерплю и на себя все возьму.

Спасло меня появление господина Ванзарова.

Считаю необходимым сказать об этом малоприятном господине следующее… Ах да, вам же, Николай, говорить бесполезно. Для вас Ванзаров — свет в окошке. А сколько вас гонял… Ладно, ладно, не обижайтесь.

Зашел ваш обожаемый Ванзаров, ни здрасьте, ни до свиданья, а сразу с порога:

— Что нашли?

Господин Лебедев не растерялся, а смахнул простыню, обнажив тело до пояса, на котором свежие следы вскрытия уже зашиты суровой ниткой:

— Прошу к нашему столу!

Ванзаров смотрит искоса и спрашивает:

— Отогревали?

— Вечно от вас поступает лежалый товар! — отвечает ему. — Только не в этот раз. Тело не успело окоченеть. Почти что теплое.

— Когда же мистер дипломат умер?

— Если судить по температуре тела — часа два назад.

— То есть когда его пристав обнаружил, он был еще жив?

— В том-то и дело, что нет.

— Аполлон Григорьевич, что за загадки, — вижу, Ванзаров сердится.

— Пока не могу сказать. Одно наверняка: у погибшего была ненормально высокая температура тела. Что, как подозреваю, помогло ему продержаться до утра.

— Это все?

Лебедев мне подмигивает:

— Ну как, коллега, расскажем этому наглому господину, что мы нашли?

Мне-то что, я вежливо молчу. Лебедев продолжает:

— Начнем с того, что вас должно больше всего интересовать: причина смерти…

— Безусловно, — говорит Ванзаров.

— Таковой не обнаружено.

— Я не очень расположен к шуткам.

— Факты таковы: на теле нет следов от ударов или порезов. Внутренние органы не подвергались воздействию. Кровоизлияния нет ни в брюшной полости, ни в легких, ни в черепе. Никаких признаков удушья. Позвоночник не поврежден. Явных следов отравления или употребления алкоголя нет. Нет даже признаков обморожения. Такое впечатление, что здоровый организм выключили. Будто фокусник приказал: «Умри!» — и кролик послушно сдох.

— В таком случае обрадуйте, что удалось установить.

— В желудке найдены следы жидкости, поступившей туда незадолго до смерти.

— Яд?

— В том-то и дело, что нет. Перед самой смертью он пережил нервное возбуждение, которое привело к резкому увеличению физических сил.

— Это вы про застывшую улыбку?

— Это я про то, что перед кончиной он скакал, как горная козочка, и парил в небесах от радости…

Лебедев помахал руками, изображая птичку. Прямо сказать: довольно массивная птичка, точно не взлетит. Улыбнуться я не посмел.

— А потом его выключили и оставили умирать на льду? — спрашивает Ванзаров.

— Именно так.

Совсем помрачнел господин Ванзаров. Не обрадовали его новости. Выходит, что дипломат вел себя крайне странно. И зачем на невский лед поперся? Вот пусть и мучается над загадкой.

Господин Лебедев заметил смущение его и говорит:

— Поверьте, это беспокоит и меня. Если появилась жертва, которая умерла непонятным образом, я могу сделать вывод, что… — Тут он ко мне обращается: — Помогите-ка мне, коллега…

— Кто-то нашел способ убийства, при котором не остается улик, — говорю.

— Вы представляете, что это значит? — закончил он.

Ванзаров даже поклонился, чего от него не ожидал, и говорит:

— Благодарю, Аполлон Григорьевич, сделали подарок под Новый год.

— Мы с доктором Борном всегда рады вам услуживать, — отвечает криминалист. — Это только начало чудесных сюрпризов. Взгляните-ка сюда…

Поначалу Жбачинский едва слушал. Потом решил, что Совка сошла с ума или нагло врет. Но чем больше она рассказывала, тем мрачнее становилось на душе штабс-ротмистра. Он понял, что поймал не просто удачу, это дело может стать фантастическим успехом. Даже если в рассказе барышни, хлюпающей носом, половина правды, Особому отделу удастся не только утереть нос охранке, но и предотвратить такую беду для государства, по сравнению с которой все революционные террористы — шаловливые детки. Под конец рассказа Жбачинский забыл о приеме в «Дононе».

Совка взирала на него со страхом и надеждой:

— Вы мне верите, Юрий Тимофеевич?

— Не знаю, что и сказать. Слишком фантастично.

— Значит, нет?

— Поверит ли начальство, вот в чем вопрос. Что еще можно предъявить, кроме ваших показаний?

Совка поставила на стол флакончик темного стекла, какой продается в любой аптеке. Внутри плескалось что-то мутное. Разглядывая, Жбачинский спросил:

— Это оно?

— Да…

— Выглядит безобидно… Есть еще?

— Кажется, да…

— Где хранится?

Совка беспомощно развела руками.

— Велись записи?

— Не знаю. Кажется, секрет смеси доступен каждому, потому что зашифрован в древнем гимне. Его надо только правильно понять.

Жбачинский задумался: если один человек смог расшифровать состав, значит, сможет и другой. Нужны срочные меры, чтобы все осталось в строжайшей тайне.

Но что делать с Совкой? Барышня стала тайным агентом случайно. Год назад приехала в Петербург учиться в Женском медицинском институте, чтобы получить диплом провизора. И вот как-то раз на Литейном проспекте она видела, как хулиган напал на пожилую даму, вырвал сумочку и скрылся в проходном дворе. Городовой побежал за вором, утомился и махнул на это рукой.

Совка зашла в полицейский участок, сообщила о возмутительном происшествии и заявила, что хочет поступить в отделение охраны порядка. Дежурный чиновник чуть чернильницу не проглотил, но в участке как раз оказался Жбачинский.

Обычно в Особый отдел не брали тех, кто предлагал свои услуги. Со времен легендарного Леонида Ратаева[10] в агенты по личной инициативе не был принят никто. Этого порядка мы придерживались свято. Одними отдел интересовался и приглашал. Другим делалось предложение, от которого нельзя было отказаться. К примеру, подследственному прямо в камере предлагались свобода и заработок. Но решительная девушка чем-то приглянулась Жбачинскому, и Юрий Тимофеевич решил вылепить из нее агента. При этом агента «слепого», который не должен догадываться, кому помогает. Штабс-ротмистр отвел Совку в кафе и предложил, прежде чем поступить в отделение охраны, выполнить несколько поручений. Девица с жаром согласилась.

Жбачинский придумал барышне забавный псевдоним и прочитал краткий курс начинающего агента. Как полагается, штабс-ротмистр доложил о новом агенте только мне. Именно я предложил доверить ей для начала слежку за профессором Окунёвым. Без жалованья, естественно.

И тут мелкий агент приносит такие сведения!

— Хуже всего, Юрий Тимофеевич, — сказала Совка тихим голосом, — что профессор планирует в ближайшее время устроить публичное испытание.

Аполлон Григорьевич тычет указательным пальцем в грудную клетку, как раз туда, где имеется особая деталька. А деталька эта довольно хитрого свойства: черная звездочка, криво, но точно изображенная. Вроде как простейшая татуировка.