Николай Свечин - Московский апокалипсис

– Боятся? Но чего? Корпус Мортье уже за Дорогомиловом. Им нужно лишь сдаться.

Пётр кивнул себе за спину, туда, где лежали изувеченные трупы:

– Вот этого они боятся. И имеют основания! Казаки берут пленных крайне неохотно, вы же знаете… Пусть Бенкендорф даст легкораненым гарантии, что их не убьют и обеспечат защиту. Иначе прольётся ещё много крови.

– Вы правы, – согласился штабс-капитан. – Пойду, предложу его превосходительству ваш план и себя в качестве парламентёра. Русская армия с ранеными воевать не должна!

Ельчанинов ушёл, и вскоре стрельба с обеих сторон прекратилась. А ещё через полчаса французы начали по одному переходить из кор-де-ложа в квадратный корпус, складывая на пороге оружие. Вернулся Егор Ипполитович, он был чем-то сильно расстроен.

– Тридцать упрямцев отказались.

– Но почему?

– Они не верят слову генерала. А может, сами за эти сорок дней натворили такого, что боятся отдаться в наши руки…

– Что с ними будет?

– Я сделал всё, что мог, – только и сказал штабс-капитан.

Действительно, скоро небольшая группа французов вышла из кор-де-ложа. Они встали на дворе в круг и ощетинились штыками. Казаки со зверскими лицами отбросили ружья, выхватили сабли и бросились на эту горстку. Ахлестышев не выдержал и отвернулся от окна.

– Пётр Серафимович, – тронул его за рукав штабс-капитан. – Я сейчас же отбываю в действующую армию. Мои дела в Москве закончены.

– А как же мы с Сашей?

– Пока вы, к сожалению, беглые арестанты. Первое, что я сделаю – займусь этим вопросом. Обещаю! Ваши заслуги таковы, что дают вам право надеяться.

– Эх, Егор Ипполитович… Ставка далеко, а здесь Яковлев станет решать мою судьбу! Может, и мы с вами, а? Боюсь, честно скажу. Боюсь, что власти забудут все наши заслуги. Это так по-русски!

– Вы правы: у нас легко сорят людьми. И забывают быстро. Но не в этот раз! Вот вам бумага и карандаш. Напишите с Батырем ходатайства на имя Кутузова о приёме вас на военную службу охотниками.

Партизаны быстро составили заявления и вручили их штабс-капитану.

– Значит, ждать?

– Да. Скоро в город вернётся полиция. Вытерпите некоторое время, пока обер-полицмейстер не получит распоряжения на ваш счёт. А я дам в ставке ход вашим ходатайствам.

– Опять нам скрываться? То от чужих, то от своих…

– Увы. Но уже в последний раз и ненадолго. Где вас искать, ежели что?

– На Остоженке.

– Ну, до встречи, Пётр Серафимович!

– До встречи!

Ельчанинов обошёл всех партизан и простился с ними по-доброму. Сила Еремеевич попросил штабс-капитана сообщить о нём в полк. Тот пообещал – и уехал.

Особняк на Остоженке под руководством Ахлестышева превратился в ночлежный дом. Пётр обосновался на втором этаже и звал остальных разделить с ним компанию. Но все дружно отказались. Остальные – это Саша-Батырь, Отчаянов, Степанида со своим мужем-инвалидом, и Марфа с ребёнком и раненым французом. Кончилась уравнявшая всех война, и Пётр снова ощутил, что между ним и так называемым простым народом есть дистанция… Никто из вчерашних его товарищей не решился поселиться в барских комнатах. Ему начали было опять говорить “ваше благородие”, но это беглый каторжник решительно пресёк. На войне субординация требовала, а сейчас ни к чему!

Мирная жизнь давалась нелегко. Слишком велики были пережитые людьми ужасы, слишком резко стёрлись сословные рамки. Одиннадцатого октября в городе уже не осталось ни одного вооружённого француза. Через два дня вернулся к своим обязанностям обер-полицмейстер Ивашкин. Роль наружной полиции выполняла драгунская команда. Ей пришлось выдержать настоящие бои с уголовными, с потерями с обеих сторон. Три сотни головорезов, замечательно чувствовавших себя при захватчиках, были отловлены и посажены в Бутырку. В городе сразу стало спокойнее.

Москва походила на огромную свалку при скотобойне. На улицах подобрали 11 959 трупов людей и 12 546 – лошадей. Ещё больше мертвецов оставалось лежать в бесчисленных погребах, колодцах и подвалах. За сорок дней французская армия потеряла в черте города 20 000 солдат и офицеров! Всех их унесла ночная партизанская война. Множество мёртвых тел находилось и на окраинах, ими были забиты овраги, рвы и каменоломни. За пять вёрст до городских застав подъезжающие ощущали невыносимый трупный запах. Вот-вот должна была начаться эпидемия.

Разрушения в Москве тоже были огромны. Сгорели три четверти жилых домов; целые части[85], такие как Пятницкая, Якиманская или Таганская, представляли собой сплошные руины. Дотла сгорело 127 московских храмов. По улицам ходили толпы бездомных голодных людей и просили хлеба.

Пётр медленно втягивался в мирную жизнь. Он боялся выходить из дома, зато наконец-то смог отдохнуть и отоспаться. Ему каждый день топили баню и меняли бельё – забытое удовольствие! Голода тоже не было. Запасы Барыковых прежние постояльцы истребить не успели. Кроме того, ночью Ахлестышев с Батырем перетащили в дом провизию и вино из “отчаянного” подвала. Они могли теперь ни в чём себе не отказывать – и не отказывали. Саша занимался преимущественно двумя делами: руководил шайкой вардалаков и ждал Мортиру. Днём на улицу он тоже не выходил, наведывался в родовую вотчину только по ночам.

Сила Еремеевич быстро шёл на поправку. Он оказался живуч, как кошка. Контузия от взрыва была очень сильной, но егерь успешно перебарывал её и собирался вернуться в полк. Отчаянова сердило, что товарищи воюют без него. Неожиданно на шестой день в дом явился обер-офицер лейб-гвардии Егерского полка. Он привёз приказ о присвоении Силе Еремеевичу фельдфебельского чина и награждении вторым Георгиевским крестом. При офицере была повозка. Сияющий егерь уселся в неё с неразлучными штуцером и кортиком, и уехал к своим. О Петре известий из ставки по-прежнему не было.

Степанида с Саловаровым готовились к свадьбе. Они временно покинули квартиру на Поварской, чтобы помочь Ахлестышеву дождаться хороших вестей. Невеста очень гордилась, что её жених потерял руку при спасении Кремля. Она окружила калеку такой заботой, какой тот не видел никогда в жизни. Зосима Гуриевич заикнулся было, что увечному воину должны охотнее подавать на паперти… Баба вспыхнула от обиды за него, но Пётр остановил вдову.

– Никаких папертей! Ты герой, а не пьяный нищеброд. Вот увидишь, Ельчанинов и тебе Георгия выпишет. Ты что тогда, с крестом будешь руку тянуть?

Бывший староста нищей артели смутился.

– Да это ж я так… для ради поболтать…

– Нечего язык мозолить! Ольга Владимировна вернётся, мы с ней обвенчаемся и назначим тебя дворецким. Знаешь, сколько дармоедов до войны тут ошивалось? Камердинер, буфетчик, ламповщик, повар с поварятами, кухарка для прислуги, кондитер, швейцар, истопник, садовник, дворник, буфетный мужик, выездной лакей, ливрейный лакей, кухонный мужик, экономка, поломойки, швеи, прачки, горничные… Кого-то наверняка забыл. Этой толпой управлять надо! Степанида Фроловна кухаркой пойдёт. Будем жить тут, все вместе. Достаточно на вашу долю лишений…

Будущая чета Саловаровых посмотрела на Петра как-то странно, и разговор на этом прекратился. Лишь позже каторжник понял, что они подумали. Сначала с собой разберись, будешь ты тут мужем хозяйки или станешь в рудниках тачку катать!

Марфа выхаживала своего француза (его звали Андрэ) тоже успешно. Когда женщине привезли его полуживого на Поварскую, она была вне себя от радости. Видно, этот мужчина ещё на развалинах запал ей в сердце… Плечо француза быстро заживало. Добряк с любовью ласкал спасённого им малыша: намечалось создание нового семейства. Но всех беспокоило, что будет с Андрэ дальше. Пленных отсылали в поволжские губернии, где приставляли к тяжёлым работам. По пути многие из них гибли от голода и лишений. Россия напрягала все силы в войне, и ей было не до сантиментов с захватчиками. Кроме того, в плен угодили десятки тысяч людей, их просто невозможно было всех прокормить и обеспечить. На совете решили купить Андрею паспорт и тихонько прописать. Пока что он принял православие и начал учить русский.

Наконец, двусмысленность своего положения сделалась для Ахлестышева невыносимой. Кто он, чёрт возьми? Герой или беглый каторжник? Пять недель Пётр просидел в подвале, прячась от французов. Но вот враги ушли, а он опять скрывается… Сколько можно жить в подполье?

Одевшись поприличнее, Пётр отправился к Красным воротам в дом обер-полицмейстера. Там была жуткая толчея. Драгуны тащили куда-то связанных людей со знакомыми по тюрьме лицами. В коридоры набились посетители. Люди стояли с длинными списками погибшего имущества или требовали справки о признании родственников погибшими. Несчастные погорельцы пытались выяснить насчёт ссуды. Вдовы привели с собой детей, рассчитывая вызвать у властей жалость, но это мало помогало. Ахлестышев начал пробираться сквозь толпу к кабинету обер-полицмейстера. И вдруг нос к носу столкнулся с сыщиком Яковлевым! Тот ахнул, а потом заревел: