Сергей ГОРОДНИКОВ - Алмаз Чингиз-хана

А Мещерин, избавясь от его слежки, поднялся на холм, к разрушенным древней войной и неумолимым временем крепостным воротам. Он не подавал вида, что удивлен и недоволен неожиданной встречей: привалясь спиной к остаткам испещрённой ветрами стены, на каменном обвале сидел Борис. Глаза сидящего были закрыты. Лицо и драконью пасть на груди, обращённые к большому у края земли солнцу, заливало красным светом, который придавал загорелой коже бронзовый оттенок. Лук и две стрелы покоились на раздвинутых коленях. Вид у него был странным, неестественным, будто не до конца пробудившийся бронзовый страж из прошлых веков охраняет священные развалины. С данного места хорошо просматривались окрестности вдоль реки, и можно было следить за отрядом, оставаясь незамеченным.

— Ты что, крадёшься за нами?! — холодно сказал Мещерин, когда приостановился напротив, между ним и тёплыми лучами готового уходить на ночной покой светила.

Борис не шевельнулся, ни одно веко не дрогнуло на его лице.

— Не только я, — туманно ответил он с невозмутимым спокойствием.

Мещерину было не до размышлений над странным ответом. Он был поглощен тем, что осматривал безжизненные руины, выискивал какие-то приметы. Наконец взгляд застыл на разрушенном храме. Он ступил вперёд и преодолел кучу камней.

— Не ходи туда, — посоветовал Борис, так и не приоткрыв глаза.

Мещерин постоял, борясь с нахлынувшими сомнениями, потом решительно шагнул в проход между нагромождениями каменных завалов. Сделав несколько шагов, он очутился внутри крепости, оглянулся через плечо. Борис оставался снаружи, и он опять стал осматривать развалины, в волнении угадывать нужные ему знаки. Взгляд снова остановился на храме, который сохранился лучше других древних строений.

Тем временем молодой степняк монгол в чёрном боевом одеянии, который повстречался Мещерину на углу узкой улочки в Бухаре, придержал лёгкую поступь тёмно-серого скакуна. Он выехал с противоположной воротам крепости стороны холма, где виделась задняя часть развалин. Сторона эта создавала трудности для доступа к крепости из-за крутого откоса склона, подножием заставляющего речку делать заворот и отделяющего всадника от привала стрельцов. Монгол всмотрелся в неровную, всю в трещинах, как будто её изгрызло чудовище, стену крепости, обнаружил в ней достаточно широкую дыру. Привстал в стременах, чтобы убедиться, что стрельцы его не могли заметить, и кроваво-красное солнце осветило из-за пологого гребня холма его черноволосую голову, отбросило её тень на другой берег.

— Благодарю, — тихо произнес он кому-то невидимому. — Ты привел меня вовремя. Я выполню древнюю клятву моего рода.

Медленно, с чуть слышным шорохом стали, он вынул из оправленных серебром чёрных ножен остро заточенную восточную саблю и бесшумной кошкой спустился с коня. Оставив послушного коня внизу некогда обрывистого склона, он стал взбираться по наиболее пологому участку наверх, к широкой дыре в стене, уверенный, что вскоре сможет получить окончательный ответ на вопрос, кто этот человек, за которым он незаметно следил от самой Бухары.

— … Восемь, девять, десять, — прерывистый шепот разгонял подозрительную тишину в полумраке разрушенного храма, и при каждом слове ноги в мягких сафьяновых сапогах осторожно делали размеренный шаг по пыльному щебню, оставляя на нём отчётливые следы; при слове "десять" они приостановились. На месте повернули вправо и увереннее добрались до выступа уцелевшей стены. Довольно тонкие для мужчины, но сильные пальцы нетерпеливо ощупали шершавые камни древней кладки. Подрагивая от волнения, на уровне лица наткнулись на камень с отколотым вглубь стены углом.

Камень долго сопротивлялся попыткам расшатывать его втиснутым в щелку кладки кинжалом. Вытащить его удалось с трудом. В открывшемся взору углублении Мещерин, а это был он, нащупал и сковырнул в ладонь изъеденный веками обломок лезвия ножа. Достал из кармана, порывисто развернул дрожащими от волнения руками платок из плотного сукна. Рогатый олень прыгнул и в прыжке застыл в виде золотой рукояти от охотничьего ножа скифа, — вот что было в развёрнутом платке. Он живо приставил обнаруженное в щели лезвие к неровному облому возле рукояти. Время не пощадило стали, однако нетрудно было представить, что некогда лезвие и рукоять были одним целым.

На мгновения Мещерина объял трепет от почти ощутимого соприкосновения с миром кровавого прошлого. Ему представился неопределённый образ ТОГО, кто века назад, заросший и грязный, загнанный, как обложенный безжалостными охотниками зверь, стоя, где он сейчас, с безмерным ужасом и с сожалением просунул лезвие ценного ножа меж камнями, и рывком сломал его, чтобы в следующее мгновение испуганно дернуться от предательски резкого звука ломающейся стали… Мещерин резко встряхнул головой, отогнал видение. От выемки, в которой обнаружил лезвие, отсчитал семь камней влево и три книзу. Тайна, ради которой он выхлопотал это поручение в Бухару, оказалась не вымыслом и была скрыта в этом самом месте. Он принялся поспешно, один за другим, выковыривать камни, которые мешали ему вытянуть нужный.

Бог весть, как опаснейшая тварь очутилась в развалинах, — крупная родственница индийской кобры со злобным шипением распустила капюшон и метнулась ему в лицо. Только долей мгновения змею опередила просвистевшая стрела. Задев оперением его шею, она пронзила, отбросила голову кобры и пригвоздила к кладке, так что наконечник застрял в трещине, из которой змея появилась.

Бледный даже в полумраке Мещерин обернулся, переступив неуклюже, как от внезапного опьянения. В проёме входа храма Борис опускал к бедру лук кочевника. Ноги не держали Мещерина, он присел на ближний уступ растрескавшегося постамента. Суконный платок стал влажным, когда он вытер со лба и шеи проступивший холодный пот. За стеной вдруг сорвался и глухо стукнул о выступы у основания храма мелкий камень; послышался странный шорох, который внезапно затих. Борис выскочил из храма, на ходу наложил на лук вторую стрелу. Вокруг не было ни души. Но, сделав обход, он обнаружил на земле следы босых ног. По ним можно было судить, что среднего роста неизвестный сначала приближался к развалинам храма и делал это крадучись, затем кинулся бежать прочь к разлому в крепостной стене. Внизу крутого склона послышались шуршание растревоженного песка, затем перестук копыт легконогого скакуна, который быстро отдалился. Борис не сделал попытки бегом очутиться у разлома в крепостной стене, чтобы увидеть скрывающегося неизвестного, словно уже имел о нём определённое представление.

Вернувшись к входу в храм, он ничем не выказал удивления поведением Мещерина. Тот вполне пришёл в себя и быстро выходил ему навстречу, явно стараясь увести из храма, закрывая собою полумрак угла противоположной стены и развороченную там кладку под обвисшим телом пригвожденной стрелой змеи. Платка в его руках не было.

Красные зарницы осветили вытянутые облака на западе небосклона, и начали опускаться сумерки. Мещерин подходил к освещенному весёлым пламенем костра привалу, не заметив, как потерял Бориса, — тот неслышно отстал и призраком растворился за склоном холма. Мещерина это обстоятельство слегка озадачило, но не надолго, мысли его были заняты другим.

За сумерками наступила прохлада вечера и светлой ночи. После ужина усталые стрельцы быстро затихли, разлеглись на плащах и скоро уснули под россыпями низких звезд, которые гляделись в зеркальную гладь речки и не могли наглядеться.

Ночь дарила прохладу, пока не брызнул лучами, не заалел восток. Вот-вот должен был показаться овал солнца. На серо-голубом небе не осталось ни облачка, что предвещало опять день жаркий и душный. Возле тихой речки дремали лошади, пофыркивали и вздыхали, как будто во сне видели пастбища с зелёной и сочной травой. Серые угли костра еще дымили, напротив них сидел, опирался в полудрёме о своё ружье стрелец-часовой. А за спиной часового, в походном небольшом шатре блекнущий огонь свечи продолжал отбрасывать на полог неясную тень единственного, кто бодрствовал, Мещерина. Однако ничто не тревожило покой отряда, и некому было задаваться вопросом о причине бодрствования царского посланника.

Полог серого шатра был плотно задёрнутым. Мещерин сидел на украшенном серебряной чеканкой седле, бездумно уставившись воспаленными после бессонной ночи глазами на разостланный в ногах платок и золотую плашку на нем. Потускневшая, с множеством необъяснимых царапин, как если бы с ней обращались крайне небрежно, плашка двенадцатью равными гранями да знаками, которые были на обратной стороне, заключала в себе какое-то сообщение. Но прочесть это сообщение мог только посвящённый в смысл царапин и знаков. Мещерин, в который уже раз, положил ее на ладонь, осмотрел и перевернул. На обратной стороне отчетливо различался знак ли, символ в виде непонятного китайского иероглифа, и значительно меньший по размерам рисунок напоминал свинью. Знак иероглифа занял середину плашки, а рисунок теснился к одной из двенадцати граней…