Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов

Он хлопнул себя по колену.

— Вы слышали, как П-почтальон вчера, на Ходынке, увидев вас, крикнул «Зюкин»?

— Разумеется, слышал.

— А откуда он, собственно знал, что вы — Зюкин? Разве вы с ним з-знакомы?

— Нет, но он видел меня на почтамте и, естественно, запомнил.

— Кого он видел на почтамте? — Эраст Петрович вскочил на ноги. — Чиновника министерства земледелия и государственных имуществ. Почтальон должен был решить, что это переодетый Фандорин. Однако он каким-то образом понял, что это вы, хотя никогда п-прежде вас не видел. Откуда, спрашивается, такая сверхъестественная проницательность?

— Ну, очевидно, ему позднее разъяснил Линд, — предположил я.

— Хорошо, это очень даже возможно. Но откуда доктор-то знал о вашем участии в операции? Письмо, в котором я назначал встречу, было написано от моего имени, без какого-либо упоминания о вас. Разве вы кому-нибудь г-говорили, что стали моим помощником в этом рискованном деле?

Я немного поколебался и решил, что в таком ответственном деле скрытничать ни к чему.

— Когда мы проникли в Эрмитаж, я рассказал о наших планах двоим. Но когда я вам объясню, как это произошло, вы поймёте, что другого выхода…

— Кому? — быстро спросил Эраст Петрович. — Имена!

— Её высочеству…

— Вы видели Ксению? — взволнованно перебил он меня. — Что она сказала?

Я сухо ответил:

— Ничего. Она спрятала меня, и этого довольно.

— А кто был второй? — вздохнув, спросил Фандорин.

— Мой московский помощник Сомов. Он оказался благородным человеком. Не только не выдал, но и обещал помощь…

И я пересказал содержание своего разговора с Сомовым, стараясь припомнить всё в точности.

— Ну так Сомов и есть тот самый шпион, — пожал плечами Эраст Петрович. — Это яснее ясного. Он обосновался в Эрмитаже ещё до вашего прибытия из Петербурга. Знал в доскональности и дом, и расположение комнат. Наверняка отлично изучил парк и присмотрел места для засады. Легко было д-догадаться, что после утомительного переезда ребёнка поведут гулять. А о том, что вы действуете со мной заодно, кроме Сомова сообщить Линду никто не мог.

Я молчал. Возразить на слова Фандорина было нечего, однако я уже составил о Сомове мнение, расставаться с которым мне не хотелось.

— Я вижу, вы сомневаетесь? Что ж, д-давайте удостоверимся. Вы сказали, что Сомова переселили в вашу комнату? Значит, у него там есть телефон. Позвоните ему. Скажите, что мы в отчаянном положении и что нам нужна его помощь.

— А что дальше?

— А дальше передадите т-трубку мне.

Я назвал барышне номер, Эраст Петрович приложил к уху отводную трубку и мы стали ждать. Очень долго раздавались лишь сигналы, и я уж было решил, что Корней Селифанович хлопочет по хозяйственным делам где-нибудь в дальней части дворца, но минуты через три послышался щелчок и запыхавшийся голос Сомова произнёс:

— Эрмитаж. У аппарата.

— Слушайте и ничего не говорите, — сказал я. — Вы меня узнали?

— …Да, — после паузы ответил он.

— Вы по-прежнему готовы нам помогать?

— Да. — На сей раз ни малейшего промедления не было.

— Нужно встретиться.

— Я…я сейчас не могу. Вы не представляете, что здесь творится! Мистер Карр обнаружен мёртвым! Только что! Я вхожу, а он лежит у себя в комнате, и в груди торчит нож! Кухонный, для разделки белой рыбы! Полиция перевернула весь дом, рыщет по саду!

— Спросите, давно ли убит, — шепнул Эраст Петрович.

— Давно ли он убит? — повторил я.

— Что? Откуда же мне… Хотя нет, знаю! Я слышал, как господа из дворцовой полиции говорили, что тело ещё совсем тёплое.

— Этот Линд не человек, а дьявол! — шепнул я, прикрыв трубку ладонью. — Он продолжает сводить счёты, несмотря ни на что!

— Спросите, вернулась ли Эмилия.

— Скажите, Корней Селифанович, не объявилась ли госпожа Деклик?

— Мадемуазель? А разве она нашлась? — Голос Сомова дрогнул. — Вы что-нибудь про неё знаете?

Неспроста, ох неспроста он так взволновался. Я сразу вспомнил, как он докучал Эмилии со своими французскими уроками. Может быть, Фандорин не так уж и не прав в своих подозрениях на его счёт!

— Неужели Бзнвилл посмел тайно проникнуть в Эрмитаж? — спросил я у Эраста Петровича. — Это просто невероятно!

— Разумеется, невероятно, — хладнокровно заметил он. — Карра зарезал Сомов. Уж он-то в кухонных ножах отлично разбирается.

— Я ничего не слышу! — раздалось в трубке. — Афанасий Степанович, где вы находитесь? Как мне вас найти?

Фандорин забрал у меня переговорную воронку.

— У аппарата Фандорин. Здравствуйте, Сомов. Это я хочу с вами встретиться. Если вам д-дорога жизнь его высочества, немедленно выходите из дома через чёрный ход, пройдите парком и через тридцать минут, никак не позже, будьте на Донском кладбище, у противоположной от входа стены. Промедление подобно смерти.

И, не дожидаясь ответа, разъединился.

— К чему такая спешка? — спросил я.

— Я не хочу, чтобы он встретился с Эмилией, которая п-прибудет в Эрмитаж с минуты на минуту. Как бы Сомову не взбрело в голову устранить опасную свидетельницу. Вы ведь слышали, как он забеспокоился. Судя по дерзости, с которой Сомов убил Карра, ваш бесценный помощник в любом случае собирался уносить ноги.

Я покачал головой, вовсе не убеждённый, что Карра убил именно Сомов.

— Всё, Афанасий Степанович. — Фандорин положил в карман свой маленький револьвер, вынул из саквояжа ещё один, повнушительней, и засунул его за пояс. — Теперь наши с вами д-дороги расходятся. Я встречусь с Сомовым и как следует с ним побеседую.

— Что значит «как следует»?

— Скажу ему, что он раскрыт и предложу выбор: пожизненная к-каторга или помощь в поимке Линда.

— А если вы ошибаетесь и он ни в чем не виноват?

— Я пойму это по его п-поведению. Но Сомов — шпион, я уверен.

Я ходил за Эрастом Петровичем по комнате, следя за его приготовлениями. Всё происходило слишком быстро — я никак не успевал собраться с мыслями.

— Но зачем нам расставаться?

— Затем, что если Сомов — человек Линда, то весьма вероятно, что в эту самую минуту он телефонирует своему шефу, и меня ждёт на кладбище более г-горячая встреча, чем я рассчитываю. Правда, у них совсем нет времени на п-подготовку. Но место там удобное, уединённое.

— Тем более я должен идти с вами!

— Нет, Зюкин. Вы должны оставаться здесь и стеречь вот это.

Эраст Петрович сунул руку в карман и вынул обёрнутый платком бриллиант. Я благоговейно подставил ладонь и ощутил странное тепло, исходившее от священного камня.

Развернувшись на каблуках, Фандорин вышел в коридор. Я не отставал от него ни на шаг. У порога кухни Эраст Петрович присел на корточки, подцепил одну из досок пола, приподнял её, и в следующее мгновение в руках у него оказалась знакомая шкатулка.

— Ну вот, Зюкин, теперь я дому Романовых ничего не д-должен. Вы ведь можете считаться полномочным представителем августейшей фамилии? — Он коротко улыбнулся. — Главное — никуда не отлучайтесь от аппарата. Я непременно вам протелефонирую.

— Откуда?

— Пока не знаю. Из какой-нибудь г-гостиницы, ресторана, почтового участка.

У самых дверей он обернулся и посмотрел на меня. Взгляд был непонятный — будто Фандорин не решается мне что-то сказать или же колеблется, как поступить. Мне это очень не понравилось — по правде сказать, я испугался, что он передумал и намерен забрать драгоценности с собой.

Отступив назад и покрепче сжав шкатулку, я сказал:

— Вы не успеете. Путь ведь не близкий. Вдруг Сомов вас не дождётся?

— Дождётся, — рассеянно ответил Фандорин, явно думая о другом.

Уж не жалость ли была в его глазах?

— Послушайте, Афанасий Степанович…

— Что? — насторожился я, почувствовав, что сейчас он сообщит мне нечто очень важное.

— Нет… Ничего. Ждите звонка.

Повернулся и вышел.

Что за гнусная манера!

Я расположился у аппарата самым обстоятельным образом.

Рассудив, что в ближайший час Фандорин мне уж во всяком случае телефонировать не сможет, я взял денег (Эраст Петрович оставил на столе целый пук кредиток), сходил на Мясницкую и купил свежих саек, замечательной московской ветчины и газет. Шкатулку взял с собой. Крепко прижимал локтем и зорко поглядывал по сторонам — не вертится ли поблизости какое-нибудь ворьё. «Орлов» висел у меня на шее, в специально сооружённой ладанке из суконного носка.

Моя уставшая от потрясений душа закалилась и подчерствела. Ещё несколько дней назад я вряд ли смог бы в такой день преспокойно сидеть, попивать чай, закусывать и листать газеты. Как говорится в народе, обкатали Савраску крутые горки.

Про Ходынскую беду городские газеты не то чтобы умалчивали — поди-ка умолчи, когда по всей Москве вой и плач, но писали уклончиво, больше налегая на благотворительные и милосердные поступки высочайших особ. В этом ощущалась уместная деликатность и забота об авторитете августейшего дома.