Курт Ауст - Судный день

– И вот кто оказался нашим спасителем! Правда, с благодарностью придется подождать до завтра. – Он засмеялся и отхлебнул пива.

Сзади послышались шаги, Альберт с шумом уселся на скамью и положил на стол пасторскую Библию.

– Так мы и не узнаем, где он раздобыл эту мерзость, – проговорил конюх, подвинув книгу к профессору.

Томас погладил немецкие буквы на переплете.

– Нам это уже известно. Пастор столько рассказал, что обо всем остальном нетрудно догадаться.

Он полистал книгу, а затем открыл на последней странице.

– Это старая католическая Библия, но не на латыни, а на немецком. Роскошная вещь. Она могла принадлежать монастырю или передаваться по наследству в каком-нибудь княжеском роде. Вот здесь написаны цифры MDLIX[32] и слова “Михельсбергский монастырь”. Если мне не изменяет память, именно так называется доминиканский монастырь неподалеку от Гейдельберга. В свое время этот монастырь прославился рукописными книгами, и некоторые из них перевели на немецкий, что для того времени было в новинку. Эти тома нередко украшали удивительной красоты…

Я сильно закашлялся, Томас озадаченно посмотрел на меня. Потом уныло потер подбородок.

– Итак, видимо, я не ошибусь, если скажу, что книга принадлежала нашему юному соседу герцогу Готторпскому. Когда я высказал такое предположение, пастор не стал отрицать. К тому же если выстраивать логическую связь, то лучшего объяснения не придумаешь.

Трактирщик встал и подошел поближе.

– Думаю, – задумчиво продолжал Томас, – события развивались следующим образом: пастор Фриш, потеряв семью, осиротел, и лишь ненависть поддерживала в нем жизнь. Во всех постигших его семью несчастьях он обвинял короля, которому и решил отомстить. Однако в одиночку такой замысел не осуществить, и пастору понадобилась помощь. Итак, кто же мог поддержать такое отчаянное и противозаконное дело? Ответ напрашивается сам собой: даже здесь, в южной Ютландии, всем и каждому известно, как люто и неистово ненавидели датскую королевскую семью герцоги Готторпские, на протяжении поколений подогревавшие свою ненависть. Рассказав герцогу о своих замыслах, пастор Фриш заручился полной поддержкой готторпского правителя. Нам и самим довелось понять, насколько красноречивыми бывают пасторы, а герцога едва ли пришлось долго убеждать. Руками пастора герцог хотел поднять в Дании смуту, причем без особой опасности для себя. Герцог Фредерик Кристиан прекрасно понимал, что, если молодого короля убьют, новый наследник престола отыщется не сразу. Начнется борьба за корону, и страна на долгие месяцы останется без правителя – такова уж слабая сторона единовластного правления. И в этом случае герцогу с его шведским свекром – королем Карлом – проще будет воевать против датской армии. – Томас аккуратно закрыл Библию. – Полагаю, что все закончилось бы нападением.

– Но зачем, – поинтересовался трактирщик, отхлебнув чаю, – этому графу д’Анжели, который, по вашим словам, вовсе не был графом, зачем ему понадобилось убивать пастора?

– Это и есть самый сложный вопрос, на который я не нахожу однозначного ответа и который не нарушал бы логических умозаключений. Здесь мне остается лишь догадываться, – глубокомысленно ответил Томас и потянулся к жилетной пуговице, – очевидно, граф и герцог были знакомы, и, тем не менее, граф намеревался разрушить герцогский замысел. Как он сам сказал… э-хм… Марии, он хотел “отрубить одну из длинных рук герцога”, – профессор мельком взглянул в сторону кухни, мимо трактирщицы, – граф даже не скрывал своей симпатии к герцогу, и, насколько я успел узнать графа, герцога это характеризует не с самой лучшей стороны. И тогда тем более удивительно, что д’Анжели действовал против герцога.

Томас отхлебнул пива и пустился в дальнейшие рассуждения:

– Смею предположить, что граф получил деньги от некоего фон Бергхольца, герцогского врага, которому стало известно о кознях герцога. Возможно, это купец из Любека или Гамбурга – судя по тому, что вы, фон Хамборк, нам рассказали. Кто-то, кто собирался извлечь выгоду, разрушив герцогский замысел. Таково мое первое предположение, которое мне самому кажется наиболее вероятным. Другое – более надуманное предположение, но не будем исключать и его… – Томас огляделся, словно засомневавшись вдруг, что подобные мысли уместно высказывать при собравшихся. – Мне известно, что короли – как новый, так и прежний – всегда пытались внедрить в герцогскую свиту осведомителей или, если угодно, шпионов, – чтобы предотвратить поползновения герцога. Однако дело это непростое: герцог по натуре своей подозрителен и окружает себя в основном немцами и шведами. Но, несмотря на это, не стоит исключать, что сейчас в его ближайшее окружение затесался осведомитель, который что-то разнюхал о кознях пастора и герцога и отправил весточку в Данию. Ведь кто-то здесь поручил графу убить пастора и сорвать герцогские планы… Независимо от того, какое из этих двух предположений верное, мне не дает покоя один вопрос. А именно… – он на миг умолк, а по лбу у него пролегла глубокая морщина, – как в вещах графа оказалось шведское ружье? Этот факт наголову разбивает все мои теории. Хотя с другой стороны, – профессор сконфуженно улыбнулся, – ученым порой приходится довольствоваться недоказанными теориями. И это вовсе не означает, что они неверные.

Он умолк. Мы тоже молчали – версии лучше ни у кого из нас не имелось.

– И зачем только граф хранил при себе расписку, – спросил я наконец, – ведь она могла бы его выдать?

– Да, – согласился Томас, – возможно. Думаю, из осторожности. Капитан Риго понимал, что его заказчик, этот фон Бергхольц, впоследствии сможет обвинить его в краже и попытается вернуть деньги. И в этом случае лучше иметь при себе доказательство, что деньги получены законно. Возможно также, капитан сохранил расписку, чтобы позже потребовать еще денег. А откажись фон Бергхольц платить, Риго пошел бы на шантаж и принялся бы угрожать, что покажет расписку, например, герцогу и донесет тому, почему сорвался план нападения на короля. Возможно, фон Бергхольц не желал огласки и не хотел, чтобы кто-то узнал, что за убийством пастора стоит именно он. По этой причине Риго потребовал расписку, с которой потом не расставался. Однако здесь нам, конечно, остается лишь догадываться, – Томас пожал плечами, словно извиняясь, – но вряд ли мы когда-нибудь докопаемся до истины. Естественно, когда мы доберемся до Рибе, я постараюсь выяснить, кто такой этот фон Бергхольц, но едва ли мы получим ответ на все вопросы.

Мы надолго замолчали, вдыхая доносящийся из кухни запах горячего супа.

Тишина прячется в стенах, давящая, всепоглощающая. Даже моя одышка становится частью этой тишины, мое дыхание тонет в тишине. Хорошо, что я лежу в постели – уж слишком велико желание встать и пройтись по комнате, нарушить молчание, привлечь внимание князя, заставить его говорить. А так я могу тихо лежать и наблюдать за ним. Прочитав последнюю страницу рукописи, князь Реджинальд долго молчал, устремив в пространство невидящий взгляд. А затем ухватился было за пуговицу, но тут же выпустил ее из рук, словно обжегшись. Я улыбнулся. Даже спустя много лет после собственной смерти Томас Буберг продолжает совершенно удивительным образом завоевывать человеческие души. Он никогда не умрет, – думаю я, плотнее прижимая к ногам грелку.

Внезапно князь вскочил и направился к двери, но у порога остановился и, наградив меня недоумевающим взглядом, кивнул и махнул рукой, очевидно, желая сказать, что скоро вернется.

Да что с ним такое?

Мне хочется спать. В последнее время я работал дни напролет и сейчас, закончив повествование, чувствую притаившуюся в суставах усталость. Я, как говорится, устал до мозга костей.

И, тем не менее, я ощущаю облегчение. Укладываясь спать, я иду навстречу ночи с открытым сердцем. Воспоминания о том, что я увидел в прачечной, уже давно не тревожили меня.

Однако зима еще не закончилась, и душа моя ищет успокоения. Думаю, мне уже не дождаться весны. Но меня это не волнует. В моей жизни было немало вёсен. Я устал.

Я вспоминаю последние исписанные страницы.

На следующее утро, в первый день нового столетия, нас разбудили лучи яркого солнца – они буквально слепили нас, а их жар проникал до самого сердца. Погода словно извинялась за ужасное ненастье минувших дней.

Целое утро Томас вел себя как-то торжественно – улыбался и держался отстраненно. За завтраком он попросил налить всем водки и важно поднял бокал:

– Я желаю произнести тост!

Мы прекратили жевать и понимающе улыбнулись, ожидая, что же он скажет.

– В этот самый день, ровно шестьдесят два года назад, родился один из величайших датских ученых.