Андрей Сеченых - Эхолетие

Несколько лет назад, после окончания университета, Поль предъявил родителям диплом преподавателя французского языка и литературы. Велико же было его удивление, когда они взамен предъявили ему ключи от его будущей однокомнатной квартирки на улице Виктор Гюго, той, что упирается в Ботанический сад. Это было здорово. Настоящая взрослая жизнь. Отец стал крупнее на четыре размера, а мама, отвернув глаза, просто прижала его к себе…

И вроде всё пошло хорошо. Работа в настоящем коллеже, где теперь уже Поль учил детей, новые друзья, незамужние преподавательницы всех мыслимых и немыслимых наук с многозначительными взглядами, сдержанные, теперь уже взрослые вечеринки с половинкой бокала бордо или бургундского. Только чего-то явно не хватало. Как будто мчишься по широкому гладкому автобану с дорожной разметкой, сверкающей рекламой, а дорожных указателей нет. Вернее, они есть, но совершенно пустые, без надписей…

Однажды, после занятий, он зашел к матери в магазин, выбрал наугад книгу со стеллажа «русская литература» и присел за столик у окна для неторопливых покупателей. Катрин нашла сына там же минут десять спустя, собралась подойти к нему и чмокнуть в щеку, но что-то её остановило. Этим что-то оказались две вещи, книга, которую Поль так и не открыл и еще его отстраненный взгляд, направленный в сторону аллеи каштанов, застывших в ожидании осени.

– Привет, Полюшка, рада тебя видеть, – она приблизилась к нему почти вплотную.

– Привет, мама, – Поль привстал и поцеловал ее в щеку. Полюшкой его называл единственный человек в мире. И всегда между собой они говорили на русском языке. В детстве это был тайный код между двумя близкими людьми, который никто не сможет понять, а чуть позже это вошло в привычку. Мама и в свои пятьдесят лет прекрасно выглядела – небольшого роста, подтянутая, свежая, с безупречной осанкой, в черных брюках и деловом пиджаке синего цвета – она могла запросто выступить лицом любого парфюмерного бренда. Каштановые волосы едва касались плеч, тонкие брови подчеркивали идеальный овал лица, а в светло-серых глазах было столько глубины, что от них не было никакой возможности оторваться.

– О чём грустишь? – она шутливо поцеловала его в ответ и при этом внимательно посмотрела в глаза.

– Всё о'кей, мама. – Поль решил не отражать взгляд и открыл книгу.

– Поль, рассказывай, – мать закрыла книгу перед его носом. – У тебя вроде не было от меня секретов…

– Мам, всё в порядке. – Поль улыбнулся. – Не о чем беспокоиться. Просто кризис среднего возраста.

– Что-что?! – мать весело рассмеялась. – У кого из нас?

– Мам, а почему вы расстались с отцом? – Сын посмотрел упор на мать. Та, хоть ей было и не просто, выдержала его взгляд и спросила:

– Это единственный вопрос?

– Нет, есть еще несколько.

– Хорошо, – мать обернулась и, найдя взглядом помощницу, обратилась к ней:

– Claire, je vais reposer pendant quelques minutes pour boire un cafe, restez pour moi s' il vous plait. (Клэр, я отойду на чашку кофе, замените меня, будьте добры).

Катрин встала из-за стола. Француженка, чуть старше тридцати, повернулась к ней и с милой улыбкой ответила:

– Biensure, madame, sans problemes. (Да, конечно, мадам, без проблем).

Взяв под руку слабо возражающего сына, Катрин отправилась в бистро Пьера, за углом, где она обычно обедала. Они присели за столик, притаившийся в тени каштана, напротив стеклянной витрины ресторана. Катрин достала сигарету и, нервно прикурив, спросила:

– Итак, дружок, что именно тебя мучает?

Поль выждал паузу пока подойдет официант:

– Cafe au lait s' il vous plait, espresso et croissants. (Пожалуйста, кофе с молоком, эспрессо и круассаны) – официант с вежливым поклоном отошел. – Мам, я спросил о причине развода. – Полю было неудобно говорить на эту тему, но что-то внутри него злилось и нетерпеливо требовало ответа.

– Мы разные, малыш, если коротко. – Катрин затянулась. – Ну, а если подробнее, француз должен жениться на француженке, а русская должна выходить замуж за русского. Ты удовлетворён?

– О'кей, – Поль заставил себя улыбнуться, – а что тогда делать мне, наполовину русскому, наполовину французу?

Катрин внимательно посмотрела на сына, веселая искорка блеснула в глазах, и она с совершенно серьезным лицом ответила:

– Смотри, – она указала на поверхность стола и положила левую руку на его левый край. – Здесь Франция, а вот здесь, – она указала на его правую плоскость, – Россия. Вывод?

Поль внимательно смотрел на стол, но ничего не понимал:

– Какой?

– Поскольку ты полукровка, значит, твоя невеста ждет тебя где-то посередине. Вероятно, в районе Польши, – Катрин рассмеялась весело и звонко. Случайные посетители кафе тоже неожиданно заулыбались.

Когда Поль понял, что его провели, как ребёнка, он решил обидеться, но потом рассмеялся вместе с матерью, а отсмеявшись, снова загрустил:

– Понимаешь, мам, мне двадцать шесть лет. Скоро пора жениться, заводить детей, а я ничего не успел сделать. Учу детей родному языку и литературе – и всё. И ничего в моей жизни больше не происходит. И сто процентов – ничего не произойдет. Я подсчитал, съем еще около пятнадцати тысяч ежедневных круассанов – и в последний путь… Твоя жизнь, хоть ты часто грустишь, и я не пониманию почему, намного интереснее моей. – Поль замолчал и потупил взгляд.

Катрин посмотрела на сына, протянула руку и нежно приподняла его лицо. «Какие у него все-таки удивительные глаза. Такие во Франции редко встретишь». А вслух произнесла:

– Дружок, всё не так плохо в этой жизни, если ею с умом распорядиться. Да, я понимаю тебя. Ван Гогами рождаются раз в сто лет, и Гагариным можно было стать единожды. Но не надо гневить Бога, у тебя прекрасная жизнь. Ты не знаешь ужасов войны, ты не терял родных, близких людей, ты не знаешь что такое голод… Жизнь – это как подарок – разверни, поставь на полку и наслаждайся, а если из любопытства попытаешься понять, как он устроен, и нечаянно сломаешь его – всё, нет больше подарка и нет больше радости. Какой подарили, такому и радуйся. – Она взъерошила ему волосы на голове и улыбнулась.

Поль бережно отвёл её руку в сторону и неожиданно спросил:

– Мам, а расскажи мне про своё детство там, в СССР. Ты никогда и никому не говорила об этом. Но я видел всегда, что эта тема тебе неприятна. Почему?

– Поль, да и рассказывать, в общем-то, нечего. Я была совсем ребенком и мало что помню, – Катрин машинально прикурила вторую сигарету, но, сделав пару затяжек, затушила ее в пепельнице. – Я родилась в небольшом провинциальном городке, Лисецке, это ты знаешь. Помню нашу квартирку, помню свою плюшевую игрушку. У зайца не хватало одного глаза, и я за это звала его Пиратом. Помню, как часто меня брал на руки отец, я всегда кололась о его бороду и усы и плакала. Помню, как он называл меня Кашей и говорил, что будет называть меня Катюшей, когда я вырасту. А если я не буду есть кашу, то так сокращенной Кашей и останусь. Я снова плакала и быстро ела. А мама всегда смеялась. Потом неожиданно всё сломалось. Отца арестовали, мы с мамой убежали в Ленинград, оттуда в Финляндию и только после войны смогли перебраться сюда. Моя мама, твоя бабушка Элизабет, или Лиза, всю жизнь пыталась выяснить судьбу мужа. Писала письма в МИД СССР, в Красный Крест, обращалась в наши министерства, но сведений было крайне мало. Всё, что она смогла найти за десять лет: после ареста, спустя полгода он был казнен, как террорист, потом, правда, спустя еще двадцать лет, был реабилитирован. Главное, что она хотела найти это место, где его похоронили. Я, к сожалению, тоже так и не смогла это выяснить. Мы же русские, и для нас это важно. А я не грущу, нет, просто, когда думаю об отце, то думаю одновременно о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы его не арестовали и мы бы все вместе смогли прожить эту жизнь на родине. А то, что касается моего молчания, сам подумай, я дочь террориста, ты его внук. Зачем кому-то всё рассказывать, чтобы потом перед кем-то оправдываться?

– Мама, я не понял, – Поль наморщил лоб и сложил ладонь в кулак у своего носа. – Как такое может быть? Сегодня ты террорист, тебя расстреливают, а завтра оправдывают. Если это судебная ошибка, то зачем бежать? Вам была положена с бабушкой компенсация, как минимум…

– Ты смешной, – Катрин не удержалась и прикурила снова, – какая компенсация? Там три миллиона было арестовано и посажено в те годы и около миллиона из них расстреляно. Могли бы расстрелять и на два человека больше вместо компенсации, только мы вовремя сбежали, – мадам Дюваль грустно пошутила.

– Мама, я немало прочитал про историю России и про её более поздний этап, СССР, – речь Поля стала более живой и решительной, – я понял, что цари наследовали престол по крови, и не о какой демократии не могло быть и речи. Но позже, после революции, у них появился парламент, появилась республика – и как люди могли выбрать такого вождя, который их же и расстреливал? За триста лет тирании Романовых казнили триста человек, а в демократическом СССР казнили по триста человек в день, как так? И почему при этом многие писали, что Сталин был прав? Что – в СССР со всего мира съехались террористы?..