Оливер Пётч - Дочь палача

Когда юноша пришел в себя, то почувствовал, как что-то стягивало грудь, ноги и руки. В голове стучало от боли, правый глаз не открывался – в него, видимо, затекла кровь и теперь засохла. Он сидел на том же стуле, что и прежде, но не мог пошевелиться. Окинув себя взглядом, Симон увидел, что его примотали к стулу веревкой от штор. Лекарь попытался закричать, но раздалось лишь невнятное бурчание. В рот ему затолкали тряпку.

Перед глазами возникло ухмылявшееся лицо Георга Августина. Он провел шпагой по кафтану Симона, так что отлетело несколько медных пуговиц. Юноша проклинал все на свете. Когда он увидел, что Маттиас Августин покинул праздник, он и думать не думал о его сыне, а мигом помчался к их дому. Молодой дворянин, должно быть, проследил за ним. И вот перед лицом маячила его надушенная, ухоженная шевелюра. Георг заглянул Симону прямо в глаза.

– Ты поступил опрометчиво, – прошипел он. – Ты здорово прогадал, врач! И не мог же ты просто заткнуться и сношаться со своей палачихой. Праздник там просто загляденье. Так нет ведь, тебе непременно надо кому-нибудь досадить…

Он чиркнул шпагой по подбородку Симона. Лекарь услышал, как где-то рядом застонал старый Августин. Он повернул голову на звук и увидел старика лежащим на полу возле стола; тот скорчился и царапал ногтями половые доски. Георг коротко взглянул на него, потом снова обратился к Симону.

– Отец нам больше не обуза, – бросил он небрежно. – Я успел изучить эти приступы. Боли становятся непереносимыми, но потом снова отступают. Когда они полностью утихают, он как пустое чучело – слишком изможден, чтобы сделать хоть что-то. Он уснет, а когда проснется, от тебя уже и мокрого места не останется.

Георг медленно провел шпагой по горлу Симона. Лекарь попытался закричать, однако от этого тряпка только еще глубже прошла в горло. Он стал задыхаться, и ему стоило больших трудов, чтобы успокоиться.

– Знаешь, – прошептал Августин-младший. Он снова наклонился к Симону, так что юношу обдало запахом дорогих духов. – Сначала, когда я увидел, что ты идешь к моему отцу, я проклял все на свете. Думал, наступил нам конец… Но теперь мне видятся довольно… неожиданные возможности.

Аристократ подошел к камину и вынул из него кочергу. Ее кончик раскалился докрасна. Он поднес ее к щеке Симона, и тот почувствовал исходивший от него жар. Георг самодовольно улыбнулся и продолжал:

– Когда в подвале нам позволили наблюдать за работой палача, я вдруг понял, что мне и самому бы это занятие понравилось. Крики, вонь мяса, умоляющие взгляды… Только вот ведьма не совсем мне по вкусу, а ты…

Он быстрым движением опустил кочергу и прижал к штанам Симона. Раскаленное железо прожгло ткань, и кожа на бедре зашипела. На глазах у Симона выступили слезы. Он громко взвыл, но через кляп во рту вырвался лишь сдавленный стон. Лекарь беспомощно заметался на стуле. Наконец Георг убрал кочергу и, холодно улыбнувшись, взглянул ему в глаза.

– Милые штанишки… Так это и есть новая мода… как их бишь называют? Ренгравы? Жалко, да. Ты, конечно, горлопан, но хоть в моде смыслишь. Ума не приложу, как вшивый лекарь раздобыл такую одежду. Но шутки в сторону…

Он пододвинул второй стул и, откинувшись на спинку, сел напротив Симона.

– То, что сейчас было, – жалкое подобие той боли, которую тебе еще предстоит познать. Я хочу… – Он указал кочергой в грудь Симону. – Хочу, чтобы ты сказал мне, где клад. Лучше скажи сразу. Рано или поздно ты все равно заговоришь.

Симон отчаянно замотал головой. Даже если бы он захотел, то не смог бы сказать. Он, конечно, догадывался, что палач нашел клад. Ведь Куизль сегодня весь день то и дело намекал ему на это. Но с уверенностью лекарь сказать не мог.

Георг расценил его движение как отказ. Он огорченно поднялся и снова направился к камину.

– Жаль, – проговорил он. – Тогда и замечательный кафтан придется попортить. Кто его вообще раскроил? Живет-то он точно не в Шонгау, да?

Дворянин сунул кочергу в огонь и стал ждать, пока та снова покраснеет. Через открытое окно до Симона доносились смех и музыка. Праздник был всего в двух шагах, но внимательный наблюдатель увидел бы снаружи лишь яркий свет и человека, сидящего на стуле спиной к окну. Георгу уж точно никто не сможет помешать. Все лакеи и служанки были сейчас на площади, и их, скорее всего, освободили до утра. Кто-нибудь другой войдет в этот дом не раньше полуночи.

На полу позади Симона с тихим стоном корчился Маттиас Августин. Боли, похоже, отступили, но подняться он был не в состоянии. Симон молился, чтобы старик не потерял сознание. Августин-старший был его единственной надеждой. Может, ему удастся образумить своего ополоумевшего сына. Ибо Симон понял, что с головой у Георга было явно не все в порядке.

– Отец всегда считал меня только пижоном, – сказал Георг. Он без конца поворачивал кочергу в углях и чуть ли не зачарованно смотрел на пламя. – Он никогда не верил в меня. Отправил в Мюнхен… Но идея со строительной площадкой была моей. Это я завербовал солдат в трактире Земера. Дал бургомистру кучу денег, чтобы тот молчал. Этот толстяк пропустил меня в заднюю дверь. Он-то решил, что я нанял солдат громить больницу, потому что иначе пострадает торговля… Только вот далась мне его торговля!

Он громко рассмеялся, затем вынул раскаленную кочергу и направился к Симону.

– Теперь отец убедится, что не такой уж я и пижон, каким он всегда меня считал. Когда я закончу, твоя палачиха тебя просто не узнает. Может, потом я и за эту шлюшку возьмусь.

– Георг… поберегись…

Старику удалось подняться. Он оперся на стол и захрипел, словно силился что-то сказать. Но боль снова заставила его скорчиться.

– Больше мне не указывай, отец, – прошептал Георг, не останавливаясь. – Через несколько недель все останется позади. И я буду сидеть здесь и управлять делами. Ты сгинешь, но наш дом, наше имя снова будет на высоте. На эти деньги я куплю несколько новых повозок и сильных лошадей. И тогда аугсбургцы узнают, что мы еще чего-то стоим.

Старик ткнул тонким пальцем в сторону двери за спиной сына.

– Георг, сзади…

Молодой дворянин взглянул на отца, сначала удивленно, потом явно перепугавшись. Тот все еще отчаянно тянул руку к входу. Когда Георг наконец обернулся, было уже слишком поздно.

Палач налетел на него, словно ночной призрак, и свалил на пол одним ударом. Раскаленная кочерга отлетела в угол комнаты и грохнулась об пол. Георг растерянно уставился на склонившегося над ним исполина. Тот схватил его обеими руками и поднял.

– Пытки предоставь мне, пижон, – сказал палач и врезал ему головой в лицо.

Дворянин безжизненно осел на стул. Из носа потекла кровь. Он завалился вперед и, потеряв сознание, сполз на пол.

Больше не удостоив Георга и взглядом, палач бросился к Симону, который принялся дергаться во все стороны на стуле. Якоб резко выдернул кляп у него изо рта.

– Куизль! – прохрипел лекарь. – Сам бог вас послал. Как вы узнали, что…

– Пришел на праздник, чтобы задать Магдалене взбучку, – проворчал палач. – Думал, опять застану вас вместе. А вы, как я слышал, вместо этого поругались. Тебе повезло, что она тебя окончательно не возненавидела. Дочь заметила, как ты вошел в дом. Она рассказала мне, где ты. Ты не выходил, и я решил проверить.

Палач показал на рваную штанину, из-под которой проглядывала красно-черная горелая кожа.

– А это что?

Симон взглянул вниз и увидел ожог. Боль тут же вернулась.

– Этот подлец прижег меня кочергой. Он уже готов был спалить меня заживо.

– Теперь ты хотя бы знаешь, что ожидает Штехлин, – проворчал Куизль. – А с этим что?

Он указал на старого Августина. Тот успел отдохнуть и сидел в кресле, уставившись на них полным ненависти взглядом.

– Вот заказчик, которого мы так долго искали, – сказал Симон, обвязывая на скорую руку рану. Он быстро рассказал палачу о произошедшем.

– Достойнейший Маттиас Августин, – проворчал Куизль в сторону старика, когда Симон закончил рассказ. – Вам все костров не хватает… Вам недостаточно тех, что когда-то разжег мой дед? Не наслушались женских криков?

– Господь свидетель, я этого не желал, – ответил Августин. – Все, что мне было нужно, – это клад.

– Эти ваши чертовы деньги, – проговорил палач. – На них нет ничего, кроме крови. Мне они не нужны. Вот они, можете хоть сожрать их.

Он вынул из-под плаща небольшой грязный мешочек и с отвращением швырнул его на стол. Мешочек развязался, из него по столу рассыпались монеты и покатились со звоном на пол.

Старик разинул рот. Потом склонился над столом и стал сгребать деньги к себе.

– Мое сокровище! Мои денежки! – просипел он. – Теперь я умру в почете. Мой дом спасен.

Он принялся пересчитывать деньги.

– А вообще жалко отдавать столько денег, да еще скряге вроде вас, – проговорил Куизль. – Я, пожалуй, заберу деньги назад.

Маттиас Августин испуганно поднял на него глаза. Он прекратил считать, пальцы задрожали.