Алексей Макеев - Ищите девочку

Дождь падал с полуночи. Густой, пронизывающий, стылый – то ускорялся, хлестал, словно боялся, что не успеет вылить за сутки всю свою месячную норму, то на время затихал, оставляя в воздухе колючую изморось. Тучи клубились, ворочая друг дружку – словно ленивые борцы-сумоисты, – плавно смещаясь на юг. Северный ветер гнул деревья, тормошил последнюю листву.

К девяти утра в сплошной облачности наметились просветы – ненастье повернуло на спад. Рассветало. Плотную мглу разодрал свет фар. С насыпной дамбы, разделяющей пересохшую протоку, спустилась серая машина с тонированными стеклами. Порычав в раскисшей низине, обогнула поникшие камыши, жухлые заросли тальника и, прибавив скорость, въехала на грунт. Позади остались символические ворота небольшого дачного кооператива. Водителю пришлось притормозить – дорога состояла из сплошных колдобин. Благо гравий, насыпанный много лет назад, не совсем ушел под землю и позволял транспорту небольшие маневры. Поселок небогатый – одинаковые серенькие домишки, приземистые оградки, компактные участки по четыре сотки на пайщика. Застройка советских времен, когда земли на всех не хватало, частную собственность подменяли «личной» и возводить большие загородные дома запрещалось. Серая иномарка медленно огибала рытвины. Проехав метров семьдесят, свернула с основной дороги и втиснулась в узкий переулок. Оттуда – в соседний, протащилась мимо ржавой колонки с отвернутым краном, мимо приземистой подстанции, прогнившего вагончика с надписью: «Продам эту дачу». Свернула еще раз – выехав на тесную улочку. Шаткие ограды с выбитыми штакетинами, облезлые дома, пунцовые гроздья рябины – традиционное украшательство калиток. Ни души в поселке – самые стойкие дачники съехали еще в начале октября. Несерьезно оставаться без нужды в тридцати верстах от города, без воды и электричества, под дождем и постоянной угрозой нарваться на дачных воришек…

Но кто-то был в этом поселке – вопреки логике. Проживал или прибыл погостить – дело туманное: рычание машины, берущей приступом очередной ухаб, привлекло внимание. Рука отодвинула застиранную занавеску. В узкую щель было видно, как мимо ограды проползает серая иномарка. Стекла мутные, сидящие в салоне не просматривались. Машина проехала. Человек сменил позицию, сплющил нос о стекло. Любопытно стало. Иномарка проследовала еще пару строений и остановилась на противоположной стороне улочки. Мигнули тормозные огни. Из машины показалась мужская фигура в короткой куртке. Хлопнула дверца. Прибывший распрямил спину, пытливо осмотрелся. Наблюдатель отошел от окна и подвинул занавеску. Щелка осталась. Человек, стоящий у машины, сплюнул на штакетник и что-то сказал, сопроводив слова небрежным жестом. Распахнулась задняя дверца – показалась еще одна мужская фигура. Перекинулись парой слов. Первый распахнул калитку, второй принялся извлекать из салона продолговатый мешок – наподобие тех, что используют для перевозки трупов. Второй подхватил свободный конец, подождал, пока напарник впишется задним местом в калитку. Мешок был полон. Но, видимо, не очень тяжелый. Без особых затруднений парочка втащила ношу на территорию и поволокла мимо бревенчатой избы – во внутренний дворик, где просматривались стены покосившихся сараюшек. Скрылись за углом. Буквально через минуту один из них вернулся. Запер калитку и внимательно осмотрелся. Послал через дорогу густой харчок и побежал обратно.

Наблюдатель протянул руку к занавеске, чтобы закрыть окно, но что-то остановило его. Словно чувствовал… Машина. И действительно, вскоре вернулся шофер. Отворил в стороне от калитки длинную створку, сливающуюся с оградой, сел в машину. Действовал по-хозяйски. Натужно пыхтя, иномарка вползла на участок и подалась в объезд вспаханных грядок к сараюшкам. Первая часть шоу, судя по всему, подходила к концу. Наблюдатель, поколебавшись, задвинул занавеску. Хватит.

Упругий дождь забарабанил по крыше. Тяжелые свинцовые тучи заволокли просвет, сплотили ряды, началось очередное светопреставление…

Днем ранее. 21.50

– Если в кране нет воды… – задумчиво проговорил Максимов, выслушав утробное урчание открытого крана.

– Значит, жива еще российская интеллигенция, – хихикнула Екатерина из соседней комнаты.

– Ничего подобного, – возразил из кладовки Вернер. – Скончалась российская интеллигенция, мир ее праху. В Москве воздвигли памятник рукотворный – напротив фонда Сахарова – конь с крылышками. Сам видел. Так и назвали – памятник российской интеллигенции.

– А при жизни не могли? – удивилась Екатерина.

– А при жизни не могли, Катюша. При жизни у нас только первому лицу памятники ставят.

– А ты вообще где? – осторожно осведомился Максимов.

В полумраке кладовой что-то рухнуло с полки – покатилось с бронзовым дребезжанием. Жгучий шипящий глагол сопроводил неловкость.

– В романтический поход отправился, – тихо засмеялась Екатерина.

– У старушки тут чего только не пылится, – завистливо прошептал из глубин времен Вернер. – Какие-то киммерийские сосуды, скифские росписи золотом по бронзе…

– Муженек-то при жизни ректором исторического трудился…

– Да и сама в археологии работала, – вспомнил Максимов. – Дочь рассказывала – всю страну объездила еще при Советах, два десятка исследовательских работ – по раскопкам Херсонеса, по шумерам… Одна из первых привела убедительные доказательства, что сражение на Куликовом поле происходило в действительности не под Тулой, а практически в Москве, а побоище на Чудском озере – вообще какая-то веселая залипуха, не имеющая ни одного материального подтверждения. Говорят, в психушку за такой «авангард» чуть не загремела…

Пыль забилась в нос. Максимов зарылся ноздрями в рукав и сдержанно чихнул. На втором уровне необъятной квартиры было пыльно, жутковато и не было воды в кране. Очевидно, этой частью жилища давно не пользовались. А, в общем-то, логично. Надо сказать, что подобных жилых апартаментов в типовых городских домах Максимов никогда не видел. Дом возводился очень давно – в те угрюмые времена, когда активно электрифицировали колючую проволоку, прибавляя ее к советской власти и объявляя все это социализмом. Покойный папа нынешней клиентки, очевидно, был при жизни персоной значительной. Да и дедушка – не из последних крестьян. Родословной Ольги Немышевой Максимов не интересовался. Квартиры в этом сталинском доме сами по себе были огромные – так ведь кому-то из семьи удалось еще присовокупить к апартаментам точно такие же этажом выше! – связав их двумя лестницами и механическим подъемником для доставки продуктов питания из кухни в обеденный зал! Для семьи из пяти человек! Получалась замкнутая «экосистема» – набитая тем, что в нынешние времена принято называть понтами. К двадцать первому веку, впрочем, от былого великолепия осталось немного. Клиентка жила небогато, на верхний уровень почти не ходила. Трудилась в рекламном агентстве, спуская половину зарплаты на оплату жилья и коммунальных услуг. И хотя для своих нужд использовала лишь три нижние комнаты, продавать квартиру не спешила.

И не страшно ей тут?

За пятнадцать минут пребывания в этих пропыленных, попахивающих гнильцой помещениях Максимов чувствовал, что на голове начинают шевелиться волосы. Призраки скользили по облезлым стенам, притворяясь бликами от уличных фонарей. Какие-то скрипы в простенках, шебуршание… Олежка Лохматов, убывший на охрану нижней прихожей, окончательно выпал из реальности (давно от него не было вестей). Екатерина, уподобляясь привидению, бродила из комнаты в комнату, изображая какие-то зловещие па. Вернер знакомился с «антиквариатом». Он наткнулся на бар в недрах старого трюмо: два десятка запыленных причудливых сосудов, к которым годами не прикасалась рука человека. Покойный отец привозил из загранпоездок, а будучи человеком непьющим, не находил лучшего применения, как оставлять в коллекции. А Ольга про богатство и не знала. Обрадовавшись как ребенок, Вернер тут же отхлебнул из заплесневелой емкости и вынес авторитетное экспертное заключение – в сосуде кашаса: популярная в Бразилии самогонка из сахарного тростника. Хороша, зараза.

– Тридцать пятое китайское предупреждение, – напомнил Максимов. – Если не оставишь в покое эти свои штучки…

Помещения второго уровня осмотрели более чем внимательно. Пыльные ковры, громоздкая мебель. Можно было спускаться. Если развернутся этой ночью события, то на первом ярусе – по крайней мере, на это надеялись.

Проживала в квартире когда-то семья: мама, папа, две дочери и сын-балбес. Старичок скончался пятилетку назад, сынуля Вадик в легкую жизнь ударился, с последнего курса медицинского загремел, оскотинился. Подсел на метадон и ни в какую не желал слазить. На эту тему Олежка хорошо выразился: когда-то от морфия лечили – героином (им же и от насморка), потом от героина – метадоном; настало время от метадона что-то изобрести. Старшая дочь Светлана тоже с мамой чего-то не поделила. В общем, конфликт назрел. Наркомана выставили без выходного пособия – на край города, в съемную хату (крутого нрава была старушка). Светлана сама ушла – муж удачно подвернулся. Только младшенькая, Ольга, с матерью осталась – послушная дамочка и почти бесконфликтная. Ей мамаша и завещала квартиру. А каких-то три месяца назад вдруг скончалась как-то странно старушка – выпила сердечное лекарство и почувствовала себя неважно. До такой степени неважно, что «Скорая», не заезжая в больницу, прямо в морг ее и повезла. А лекарство, которое Ольге Вадик для матери всучил («эффективное и жутко дефицитное»), самым странным образом из квартиры испарилось – а пропажу Ольга обнаружила случайно. Заявился скорбный Вадик со взором горящим и подменил флакончик на очень похожий. Думал, не заметят. Но Ольга женщина наблюдательная, вот и зароились в ней первые подозрения. Обращалась во внутреннее ведомство, но то уж чересчур оказалось внутренним – не достучалась. Нанесла визит в агентство «Профиль», поделилась опасениями. Идиотская совершенно ситуация. Две недели назад ее машина чуть не сбила – чудом увернулась. По квартире кто-то ходил – в Ольгино отсутствие. И спина уж больно часто чешется…