Дик Фрэнсис - Осколки

На скачки в Челтнем мы ехали вчетвером, ехали в тот самый день, когда Мартин на них и погиб, упав вместе с лошадью на стипль-чезе.

Было 31 декабря, канун двухтысячного года, холодное зимнее утро. Мир стоял на пороге нового тысячелетия.

Сам Мартин, сев за руль своего БМВ, не терзался никакими предчувствиями. Он выехал еще утром и по пути забрал нас троих из наших берлог в Котсуолдских холмах. В свои тридцать четыре года уже известный жокей, он был уверен в себе и тверд духом.

К тому времени как Мартин подъехал к моему дому, прилепившемуся на склоне над популярной у туристов деревни Бродвей, в машине было не продохнуть от дыма его любимой сигары, которая заменяла ему еду. С каждым днем Мартин все больше просиживал в сауне, но все равно проигрывал бой с обменом веществ и лишним весом.

Он беспрестанно ругался с богатой пухлой болтливой женой Бон-Бон и откровенно игнорировал их четверых малышей. Глядя на отпрысков, он частенько хмурил брови, как бы пытаясь вспомнить, кто они такие. Однако благодаря мастерству, мужеству и знанию лошадей он часто выходил победителем. По пути в Челтнем он обсуждал с нами шансы своих лошадок на предстоявших в тот день двух коротких скачках с препятствиями и одной подлиннее. Пять километров препятствий давали ему возможность проявить свою сдержанную лихость, которая и делала его великим жокеем.

Утром в ту роковую пятницу Мартин забрал меня последним — я жил ближе всех к ипподрому. Рядом с водителем сидел тренер Прайем Джоунз — Мартин часто скакал на его лошадях. Прайем умел себя подать, а вот в том, когда лошадь достигает пика формы, разбирался неважно. Мартин сказал мне по телефону, что в нынешнем стипль-чезе жеребец Таллахасси просто обязан взять золотой приз. Но Прайем Джоунз, приглаживая редеющие — ему было под пятьдесят — светлые волосы, менторским тоном заметил владельцу жеребца, что Таллахасси пока лучше выступать на скачках полегче. Откинувшийся рядом со мной на заднем сиденье владелец — Ллойд Бакстер — слушал его без удовольствия, и я подумал, что лучше бы Прайем Джоунз оставил про запас свои преждевременные извинения.

Мартин обычно не сажал в машину владельца Таллахасси и тренера. Как правило, он подвозил других жокеев или меня одного, но Прайем Джоунз недавно разбил свою машину. Прайем, сердито сказал мне Мартин, воспринял как должное, что он, Мартин, его подвезет. К тому же ему пришлось захватить и владельца лошади, который прилетел на скачки с севера Англии и ночевал у Прайема.

Ллойд Бакстер не нравился мне так же сильно, как и я ему. Мартин заранее попросил меня очаровать сварливого, унылого миллионера, чтобы смягчить удар, если лошадь потерпит неудачу. Я видел лицо Мартина в зеркале заднего обзора — он ухмылялся, слушая, как я разливаюсь соловьем. Он с лихвой расплатился со мной за все свои долги, предоставляя себя, когда мог, в мое распоряжение вместе с машиной. Меня на год лишили водительских прав за то, что я выжал сто пятьдесят километров в час (четвертый прокол за превышение скорости), чтобы успеть доставить его со сломанной ногой к смертному ложу его бывшего садовника. Садовник после этого с грехом пополам протянул еще шесть недель — очередная маленькая ирония судьбы. Права мне должны были вернуть через три месяца.

Маловероятная на первый взгляд настоящая дружба между мной и Мартином завязалась больше четырех лет назад. Нас обоих выбрали в присяжные местного уголовного суда на слушание довольно простого дела о бытовом убийстве. В комнате для присяжных я узнал о тирании веса, подчиняющей себе жизнь жокея. Мартин в свою очередь вежливо поинтересовался:

— А вы чем зарабатываете на жизнь?

— Выдуваю стекло.

— Что-что?

— Делаю из стекла разные вещи. Вазы, украшения. И прочее в том же духе. — Я улыбнулся его изумленному виду. — Обычное занятие. Вещи из стекла делают не одну тысячу лет.

— Да, но… — он замешкался, — вы не похожи на человека, делающего украшения. Вы такой… мужественный.

Я был на четыре года моложе Мартина, сантиметров на восемь повыше и примерно такой же мускулистый.

— А еще я делаю лошадей, — спокойно заметил я. — Целые табуны.

— Кубок Хрустального жеребца? — спросил он, называя один из самых изысканных призов. — Ваша работа?

— Нет, не моя.

— Ну а имя у вас есть? Как, скажем, у Баккара?

Я криво улыбнулся:

— Не такое громкое. Джерард Логан.

— «Художественное стекло Логана», — кивнул он, больше не удивляясь. — Рядом с антикварными магазинчиками на Главной улице в Бродвее. Я видел.

— Магазин и мастерская, — подтвердил я.

Он тогда вроде бы не выказал особого интереса, но через неделю явился в мою галерею, сосредоточенно и молча целый час все осматривал, спросил, все ли экспонаты сделаны лично мной (в основном — да), и предложил отвезти на скачки. Со временем мы прекрасно притерлись друг к другу.

В тот день в Челтнеме Мартин победил в трехкилометровых скачках с препятствиями, опередив ближайшего преследователя на шесть корпусов, затем пошел в раздевалку надеть форму с черно-белыми шевронами, розовыми рукавами и розовой шапочкой — цвета Ллойда Бакстера. Конюх водил Таллахасси по демонстрационному кругу, и я наблюдал, как тренер, жокей и владелец оценивают статьи жеребца. По мнению букмекеров, шансы Таллахасси, очевидного фаворита, взять приз фирмы «Кофе форэвер» составляли шесть к четырем.

Ллойд Бакстер (проигнорировав опасения тренера) поставил на Таллахасси. Я тоже.

Перед последним препятствием у Таллахасси как-то странно заплелись ноги. Легко вырвавшись вперед на семь корпусов, он зазевался, в прыжке задел за стойку барьера, перекувырнулся и упал на спину, круша своей полутонной массой грудную клетку наездника.

Конь упал на пике финишного рывка, разогнавшись до пятидесяти километров в час. Несколько мгновений он неподвижно пролежал на жокее, переводя дух, а потом начал энергично раскачиваться вперед-назад, пытаясь подняться на ноги.

Приветственные крики побеждающему фавориту сменились выдохом ужаса. Победитель финишировал без положенных аплодисментов, а тысячи биноклей были прикованы к неподвижной фигуре с черно-белыми шевронами, распростертой на зеленой декабрьской траве.

Врач ипподрома и быстро подбежавшие санитары поняли, что Мартин Стьюкли умирает — острые концы сломанных ребер разорвали ему легкие. Еще живого, его погрузили в дежурную карету «скорой помощи». Но, не доехав до больницы, жокей тихо проиграл свой забег.

Обычно сдержанный, Прайем не стесняясь плакал, забирая из раздевалки личные вещи Мартина и ключи от его машины. Его сопровождал скорее раздосадованный, чем убитый горем Ллойд Бакстер. Прайем предложил сначала подвезти меня к мастерской в Бродвее, а потом уже ехать к Бон-Бон. Он успел позвонить ей и все сообщить. По его словам, известие сразило ее на месте.

Прайем добавил, что подбросит в Бродвей и Ллойда Бакстера. Он заказал для него последний свободный номер в гостинице «Вичвудский дракон». Все было устроено.

Поникший Прайем и хмурый Бакстер пошли к автомобильной стоянке, но тут за мной, окликая меня по имени, поспешил слуга Мартина. Я остановился и обернулся. Он сунул мне в руки легкое скаковое седло. При виде пустого седла Мартина я еще острее ощутил боль утраты.

Эдди, слуга при жокеях, был пожилым и лысым. Мартин считал его очень усердным и знающим. Эдди повернулся, чтобы идти в раздевалку, но вдруг остановился, пошарил в глубоком переднем кармане форменного фартука и извлек нечто, обернутое коричневой бумагой.

— Кто-то дал это Мартину, чтобы он передал вам, — сказал Эдди, — но теперь, — его голос дрогнул, — Мартина больше нет.

— Кто ему это дал? — спросил я.

Слуга не знал, но, по его словам, Мартин шутил, что сверток стоит миллион.

Поблагодарив его, я взял пакет и сунул в карман плаща. Мы помолчали, на миг объединенные глубокой скорбью, уже ощущая необратимость потери. Эдди повернулся и поспешил к раздевалке, где его ждала работа, а я пошел на стоянку.

Глаза Прайема при виде пустого седла снова наполнились слезами, а Ллойд Бакстер неодобрительно покачал головой. Однако Прайем пришел в себя и смог отвезти нас на машине Мартина в Бродвей, где высадил обоих у гостиницы «Вичвудский дракон». Затем он в скорбном молчании поехал к Бон-Бон и ее осиротевшему выводку.

Мой магазин художественного стекла располагается на другой стороне улицы, прямо напротив «Вичвудского дракона». Если смотреть от гостиницы, кажется, что окна галереи ослепительно сияют с утра до ночи.

Я перешел улицу, жалея, что вчерашний день не вернуть и ясноглазый Мартин больше не войдет в мастерскую со своими проектами совершенно невероятных стеклянных фигур. Моя работа вызывала у него глубокий интерес, ему, казалось, никогда не приедалось следить за тем, как я смешиваю основные ингредиенты.