Наталья Андреева - Правая рука смерти

Телефон звонил не переставая. Звук был нудный, вибрирующий, словно в окно бился огромный шмель, отчего дрожало стекло, трясся подоконник, ходуном ходили занавески. Либо его надо выпустить, либо прихлопнуть, этого назойливого мутанта – шмеля. Но жужжащий звук на одной ноте раздражал Брагина меньше всего, он устал от всяких там «Мурок» или «Танцев маленьких лебедей», этих наиболее часто выбираемых всякими дебилами рингтонов. Вообще от людей. Номер, высветившийся на дисплее, не определялся, но Анатолий подумал, что его может добиваться так настойчиво потенциальный клиент, и на звонок все же ответил. В трубке раздался приятный женский голосок:

– Здравствуйте, Анатолий Борисович! Ох и непросто же до вас дозвониться! Из банка беспокоят.

– Из какого еще банка? – спросил он, разочарованно зевая.

– Из банка, которому вы денег должны.

– Слушайте, вы меня достали! – заорал он, раздражаясь. – Звоните и звоните! Домой звоните, на работу звоните, бывшей жене, дочери, соседям и тем звоните! И днем и ночью! Телефоны меняете, чтобы я трубку брал! Достали, суки!

– Это вы нас достали! – повысила голос и девушка. – Вы нам деньги должны, и немалые, учитывая набежавшие проценты! А платить не хотите!

– Я вам сто раз говорил: нет у меня денег! Заказчик меня кинул! Моя фирма работу сделала, а ей не заплатили! Заказчик обанкротился! И как я, по-вашему, могу вернуть кредит, да еще с вашими грабительскими процентами?!

– А мы вам в сотый раз отвечаем: это ваши проблемы! Судитесь с заказчиком, получайте деньги по исполнительному листу и переводите их нам! Мы подождем.

– Да как я буду с ним судиться, если он в Прибалтике?!!

– А о чем вы думали, господин Брагин, когда заключали контракт?

– О том, что либо я сдохну, либо вы разоритесь, суки!

– Как видите, мы не разорились. Терпеливо ждем, когда вы образумитесь. Я вас в последний раз спрашиваю: платить будете?

– Нет. А станете доставать – обанкрочу свою фирму. Или закрою ее здесь, в Москве, а перерегистрирую, блин, в Чечне. Или в Хабаровске. Но денег вы от меня хрен получите. Нет их у меня, понятно? Концы с концами едва свожу.

– Как вам не стыдно, Анатолий Борисович! Мы ведь прекрасно знаем, что вы живете в центре Москвы в огромной четырехкомнатной квартире, которая стоит не один миллион долларов! Если хотите, мы вам предоставим оценщика и покупателя сами найдем. Поменяйте вашу квартиру на меньшую, где-нибудь на окраине, и без проблем рассчитаетесь с долгами. Еще и на жизнь останется.

– Иди ты на х…

Анатолий Брагин со злостью отшвырнул мобильный телефон. Ишь, чего захотели! Чтобы он отдал за долги свою квартиру?! Да он ее годами собирал, как мозаичное панно, по кусочкам! Сколько сил на это потрачено, сколько нервов! А денег?! Одна перепланировка чего стоила! Чтобы теперь на нее все облизывались: не квартира ведь, а конфетка!

Сначала это была коммуналка. Хоть и в центре Москвы, но все равно: коммуналка. Со всеми вытекающими. Четыре комнаты, стены толстенные, словно в каком-нибудь средневековом замке, потолки высоченные, коридор длиннющий и узкий, как кишка. Крохотная кухня, где ютились шаткий стол с тремя колченогими табуретками, плита с тремя работающими конфорками и холодильник с тремя полками, каждая подписана, а каждый сверток на ней промаркирован. Кое-кто колбасу линейкой замерял: сколько осталось съедобных сантиметров. Потому что желающие поживиться за чужой счет имелись в избытке. Это потом каждая семья обзавелась собственным холодильником и запирала его в своей комнате вместе с едой, когда все обитатели коммуналки стали жить в относительном достатке. Но плита по-прежнему была общей, и конфорок на ней только три. Как хочешь, так и крутись!

Один сортир на всех, одна ванная комната, в которой вечно кисло белье, постоянные споры о том, кто нажег больше электричества. В одной из комнат, самой большой, жила многодетная семья, и их сопливые отпрыски приходили с прогулки грязные, как свиньи. Они все были свиньи, и фамилия у них соответствующая: Кабановы. Трое младших Кабановых вечно были голодными, они залезали грязными пальцами в чужие кастрюли, пытаясь подцепить кусок мяса или хотя бы картофелину, без зазрения совести отрезали от чужого батона колбасы, таскали чужое печенье и чужие конфеты. Повсюду оставались их грязные отпечатки и следы крепких, безжалостных зубов, которые способны были крошить и камень, если бы камень этот оказался съедобным и мог насытить их бездонные желудки.

Бабушка Анатолия, потомственная дворянка, чье воспитание не позволяло устраивать сцены, терпела молча. Когда-то ее семье принадлежал огромный дом в Москве, летняя резиденция в пригороде и роскошное поместье в Малороссии. После революции у юной графини осталась только девятиметровая комнатка в коммуналке и скромное жалованье машинистки. Родителей расстреляли, она чудом осталась жива, и то лишь потому, что приглянулась усатому комиссару. Жили так, то есть, согласно моде революционного времени, без венчания. Дети тоже рождались так, хотя фамилию носили комиссарскую: Брагины. Сожителя в тридцать седьмом расстреляли, имущество конфисковали, и от большой комиссарской любви бабушке осталась все та же девятиметровая комнатка в коммуналке со скандальными соседями презираемого ею пролетарского происхождения.

Слава богу, дети были пристроены, спрятались в глубинке, дочь почти девочкой выскочила замуж в Поволжье за мужчину в два раза ее старше и неплохо устроилась в небольшом, но уютном и спокойном провинциальном городке, а двенадцатилетний сын временно поселился у тетки в глухой деревне. Сестра комиссара была женщиной бездетной и Бореньку взяла на воспитание охотно. Ждали, когда все утрясется и сыну врага народа можно будет вернуться к матери в столицу. Когда парню пришло время получать образование, грянула война, университеты пришлось пройти в окопах, и с фронта Борис Брагин вернулся не к матери, которую знал мало, а к тетке. Мать не жаловалась, терпела. Могло быть хуже, у большинства ее подруг, бывших румяных гимназисток, сложилось все не так удачно, как у нее. Сколько их потеряло здоровье в лагерях? А сколько вообще не вернулось? Бабушка же Анатолия Брагина дожила до восьмидесяти шести лет и до последнего сохраняла ясный ум и великолепную память. Рассказывала ему о дореволюционной Москве, о первом в жизни бале, который, увы, оказался и последним. И женихи, бравые офицеры и отпрыски древних дворянских родов, галантно целовавшие ручку, тоже остались там, в дореволюционном прошлом.

Нет на свете справедливости, о чем на тесной коммунальной кухне постоянно судачили. Это Анатолий Брагин помнил до сих пор. Он поселился у бабушки в семнадцать, когда приехал поступать в институт, и, легко пройдя по конкурсу, остался в Москве. Стал полноправным членом коммунального сообщества и окунулся в жизнь, полную интриг и сплетен. Слишком уж разные здесь жили люди. Сошлись они в одном: нет на свете справедливости. Хотя понимали они это по-разному. Бабушка считала несправедливой конфискацию московского дома, загородной резиденции и малороссийского поместья. И что теперь она имеет вместо всего этого великолепия – лишь девять квадратных метров жилой площади, а Кабановы, отродясь не едавшие ничего слаще морковки, жаловались на то, что им впятером приходится ютиться в одной комнате, в то время как Инессе Валерьяновне с дочерью и внуком принадлежат целых две! На троих две комнаты! Вы только подумайте, какая немыслимая роскошь! Смешно, но на этой почве бывшая графиня, ныне зарабатывающая на жизнь частными уроками французского, и ткачиха Кабанова, еле-еле осилившая восемь классов средней школы, сошлись! Да еще как сошлись! Они составили партию несправедливо обиженных злодейкой-судьбой и против Инессы Валерьяновны устроили целый заговор! И своего добились! После расправы с «врагами» две их комнаты честно были поделены между победителями, правда, многодетным Кабановым досталась большая.

Все это случилось лет тридцать тому назад, коммунальные войны, невольным участником которых стал Анатолий Брагин. Он получал тогда в техническом вузе высшее образование, которое ему впоследствии почти не пригодилось. Зато бабушке, как инвалиду, нуждающемуся в постоянном уходе, удалось прописать внука к себе. И он, уроженец российской глубинки, стал-таки полноправным москвичом. Бабушка прекрасно умела разыгрывать немощную старуху, хотя на самом деле если у нее и были проблемы со здоровьем, то это выражалось не зубцами кардиограммы, а зацикленностью на квадратных метрах.

– Все это должно быть твоим, – шептала она внуку, когда соседи не слышали. – Сначала мы выживем отсюда Инессу Валерьяновну, а потом придет черед и этих плебеев. Мы себе все вернем, Толенька. Восстановим справедливость. Из грязи обратно в князи, а пролетарские князья пусть возвращаются туда, где им самое место. – И рафинированная бабушка произносила плохое слово, обозначающее биологический наполнитель отхожего места. – Это все твое по праву рождения, и ты должен жизнь положить на восстановление справедливости, – внушала она внуку.