Лев Кожевников - Смерть прокурора

Лев Кожевников

Смерть прокурора

* ЧАСТЬ 1 *

1

По пути на разъезд Андрей Ходырев завернул к старику Устинову под окна. Крепко ударил в облупленный ставень.

-- Дед? Эй! Не помер еше?

В окно высунулась широченная, сивая борода,-- будто кто подал из избы добрый навильник с сеном.

-- А-а... Андрюха,-- Устинов широко зевнул, перекрестил рот. -- Ходи в избу, что ли?

-- Некогда, дед. В другой раз.

Ходырев перевесил с занемевшего плеча рюкзак, Звякнуло железо.

-- Чего нагрузил в мешок-то?

-- Замки, пять штук,-- соврал Андрей, хотя старику Устинову можно было не врать.

Дед помолчал, обдумывая, и не согласился.

-- Кабы хужей не было. Озлишь поганцев замками, они тебя вовсе спалят.

-- Давно не был в волковке? -- Ходырев посмотрел на часы, не опоздать бы. Но дед жеста не заметил.

-- Ваньку кривого знал ли? Последний двор по нагорной, пчеловод тоже.

-- Кузнецов?

-- Помер он, две недели как... Я у евонной старухи будку на тракторных санях купил, насыпуха. Распродает вдова все Ванькино хозяйство задарма, считай, ну, взял. На хорошавинской дороге пасека. Там стоит.

-- Та-ак! с тобой ясно, дед. Наложил в мотню,-- Андрей Ходырев со злостью кинул кепку на глаза.

-- Э, пустое мелешь, погоди-ка...

Устинов исчез в глубине и через минуту появился назад с плоской, жестяной банкой из-под карамели.

-- В бога веришь? Аль нет? -- Задал он неожиданный вопрос, пытаясь подковырнуть крышку толстым корявым ногтем. Наконец это ему удалось.-- Так веришь? Или как?

"Старообрядец хренов,-- ругнулся про себя Ходырев.-- Без бога и на горшок не сядет, чтобы задницу не перекрестить". Однако вслух сказал:

-- Так себе. От случая к случаю.

-- И то дело.

Устинов добыл из коробки оловянный нательный крест на засаленном гайтане и поманил Андрея под окно.

-- На-ко. Повесь на шею.

Ходырев знал, что старик с Богом шуток не терпит. Замялся:

-- Зачем это?

-- Бери. Бери. Завтра спасибо скажешь.

Андрей хмыкнул и повесил крест на шею, лишь бы отвязаться. Снова задал вопрос, ради которого завернул к старику:

-- Давно там не был?

-- Ден десять как...

-- Ну?

-- Дак я о чем толкую тебе битый час? Как оттудова приехал, сразу к ванькиной вдовице побег. Будку взял у ней.

-- Ну, дед! Ты темнила... еще тот.-- Андрей рубанул ладонью воздух и повернул прочь, жалея о потерянном напрасно времени.

-- Во-во. побегай, послушай, как петухи по ночам орут. А посля приходи, поговорим!

-- С кем это ты, Афанасей? -- услышал дед за спиной женин голос.

-- Андрюха прибегал, Ходыренок. На Волковку снарядился.

Старуха сзади заохала.

-- Ты сказал ему, нет? Афанасей? Про Волковку-то?

-- Дураку скажешь,-- хмыкнул Устинов.-- Зубы-то скалить с такими же. Пусть сам понюхат вначале.

Он грузно опустился на лавку.

-- Ну. чего вытаращилась? Ставь самовар, така-сяка...

@BLL=

Андрей Ходырев, сухой, жесткий мужик лет тридцати пяти с глубоко запавшими глазами и постоянной щетиной на лице, которая вылезала сразу же после бритвы, сидел на скамье подле железнодорожной избушки с путевой связью. Ждал пассажирский. В самой избушке с закопченными стеклами сердитая баба неопределенного возраста в сером ватнике, в сером, грязном платке, время от времени что-то хрипло выкрикивала в телефонную трубку, эта сердитая баба сидела тут всегда, сколько Андрей себя помнил.

Со стороны города показался пассажирский -- два зеленых, обшарпанных вагончика с побитыми стеклами и дверями. В кабине дизеля Ходырев издалека разглядел знакомого машиниста и на ходу забросил в кабину рюкзак, вскочил на подножку. На разъезд медленно втягивался встречный состав с лесом.

-- Далеко рубят?

-- На тридцать третьем. Недорубы подбирают.

-- Остатки?

-- Ну.

Лес шел плохонький, тонкомер, большей частью осина и березняк. Из-за многократного переруба лесоучастки, разбросанные вдоль узкоколейки, некогда многолюдные, начали хиреть, а некоторые были давно брошены и зарастали бурьяном. Печать запустения коснулась железной дороги тоже -- плясали костыли в подгнивающих шпалах, шпалы меняли редко, наспех и без всякой пропитки. Давно заросли кустами противопожарные просеки, а на полосе отчуждения поднялся лиственный подрост, и зеленые ветви то и дело хлестали по кабине бегущего локомотивчика, скребли по вагонным стеклам.

В Волковке, кроме Ходырева, никто не сошел, поселок был мертв. Затих вдали перестук колес, и Андрей остался на шпалах в одиночестве.

Майская яркая зелень еще резче подчеркивала провалившиеся, черные крыши бараков, оседающих в землю. В оконных глазницах кое-где сохранились стекла, и вечернее, низкое солнце плавилось в них отраженным заревом. Кладбищенская, гнетущая тишина вокруг обессмысливала любое созидательное усилие и самое жизнь со всеми ее тщетами.

В окружающем пейзаже явно чего-то недоставало. Андрей пригляделся -- еловый синий массивчик на горизонте за зиму бесследно исчез, и в привычной глазу картине появилась еще одна зияющая пустота.

Андрей закинул рюкзак на плечо и медленно двинулся в гору по обдерневшей дороге, на душе было скверно. Решив сократить путь, он свернул с дороги и пошел напрямую по кустам и бурьянам, бывшим когда-то огородами.

Его изба, купленная в прошлом году за три сотни, стояла на отшибе возле леса. Вернее, это была даже не изба, а целое крестьянское подворье, рубленное встарь из красного леса с большим толком. Леспромхозовские бараки, поставленные сразу после войны для спецпоселенцев, быстро пришли в негодность и теперь догнивали, по словам старика Устинова, чье подворье стояло на другом конце поселка, здесь был раньше крестьянский починок на две семьи с небольшими пахотными клиньями.

Не доходя до избы шагов за полсотни, Андрей Ходырев увидел, что замок на воротах сбит и висит на скобе. В проворе зияла щель.

Он сбросил рюкзак на землю и направился в обход. Дверь со стороны хозяйственных пристроек была нетронута. На сеновал по широкому бревенчатому въезду -- тоже. Третья дверь, в ограду с задворок, оставалась на запоре. Андрей подобрал палку и вернулся к воротам, встав за столбом сбоку, он уперся концом палки в щеколду и толкнул дверь от себя. Дверь на смазанных солидолом петлях подалась легко, без скрипа. Он помедлил несколько и ступил во двор. Встал, давая глазам привыкнуть к полумраку. Затем по-прежнему с опаской поднялся по высокой лестнице в сени. Стоя на пороге, помахал палкой перед собой, поводил по темным углам.

Наконец шагнул в избу.

Смрадный запашок ударил ему в нос. На обеденном столе возле окна в суповой тарелке лежал темным завитком кусок говна с воткнутой в него алюминиевой общепитовской вилкой. Рядом с тарелкой стоял граненый стакан, до краев наполненный желтой, отстоявшейся мочой, на выскобленной столешнице углем была накорябана надпись:

@CE=ПРИЯТНОГО АППЕТИТА

Ходырев выбросил "угощение" за окно. Дверь и окна оставил открытыми. Огляделся.

"Угощение" у Пакостника, как он про себя его окрестил, входило в обязательную программу каждого визита, сверх того следовало ожидать какого-либо сюрприза. Возможно, не одного. В избе на сей раз, кажется, ничего тронуто не было. Стекла целы. Железная кровать... Матрас, набитый соломой. Кстати, матрас мог бы изрезать. В прошлое лето Пакостник изрезал оставленную на виду детскую раскладушку, загодя привезенную для дочери, семилетней Машеньки.

Ходырев обошел печь в центре избы. Комнат и перегородок в избе не было. Подергал задвижки, печные дверки, убрал заслонку... Вроде порядок. Даже дрова в плите остались нетронуты с марта, как он их туда сложил. Он постоял в раздумье и двинулся на двор. По опыту Андрей знал, что пакостник малым не ограничится, и лучше обнаружить сюрприз сразу, чем быть застигнутым врасплох.

В прошлом году, приехав сюда вдвоем с дочкой, Андрей открыл ворота и слегла замешкался в створе, втаскивая во двор привезенный с собой алюминиевый бак для воды. И это его спасло.

Из-под крыши что-то оборвалось, и прямо у него перед носом в землю вонзились тяжелые навозные вилы. Придя в себя, он обнаружил на черепе обрывки кордной нити. Такая же нитка была пропущена через скобу засова и привязана к воротам, стоило надавить на дверь, как вилы упирались череном в поддерживающую балку крыши на высоте около пяти метров. Еще усилие -- нить лопалась и...

Андрей представил на мгновение, что Машенька мимо него могла проскользнуть вперед, и белый как мел без сил опустился на бак. Дочь, оставив на дороге берестяной кузовок, присела на обочине на корточки среди ромашковой белой россыпи.

С тех пор ни жену, ни дочь Андрей с собой не брал. По сути между ним и пакостником началась война. Дважды после вил Андрей Ходырев просидел в засаде по два дня кряду, незаметно пробираясь в дом и стараясь не выдать ппизнаков своего присутствия, но пакостник не появился, однако спустя неделю Ходырев вновь нашел на столе "угощение" и безнадежно изрубленные десять мешков с картошкой, весь собранный урожай. Очередная засада ничего не дала, и Ходырев на неделю запер в ограде двух собак.