Кейт Аткинсон - Чуть свет, с собакою вдвоем

Как ни странно, новость о том, что Натан его сын, не осчастливила его — устрашила. Лишнее доказательство тому, что никогда не угадаешь, что почувствуешь, пока не почувствовал.

В последнее время Джулия стала намекать, что Джексону неплохо бы «больше быть отцом» Натану, а им троим — чаще проводить время «по-семейному».

— Но мы не семья, — возражал Джексон. — Ты замужем за совершенно третьим человеком.

Когда Джексону пришлось выбирать, с кем из отпрысков проводить Рождество, он предпочел свою угрюмую дочь (катастрофическое решение). Джулия сочла это откровенным фаворитизмом — может, и не зря.

— Выбор Джексона,[76] — сказала она.

— Я не могу быть в двух местах одновременно, — посетовал Джексон.

— А атом может, если верить квантовой физике, — сказала Джулия.

Я же не атом.

— Ты сплошные атомы, и больше ничего.

— Ну, может быть, но я все равно не могу разорваться. Джексон только один.

— Как это верно. Что ж, веселого тебе Рождества. Бог так возлюбил этот мир, что отдал Сына своего и тэ дэ. А Джексон своему сыну даже рождественского подарка не раздобыл.

— Вздор! — отвечал Джексон. — Чепуха![77]

В «Черном лебеде» Джулия слизывала с пальцев мороженое — когда-то Джексон решил бы, что она дразнится. Раньше Джулия мазалась красной помадой, а теперь губ не красила. Непослушные волосы зачесывала назад и уминала жестким зажимом. Материнство отчасти обесцветило ее. Удивительно, до чего Джексон порой скучал по прежней Джулии. А может, она и есть прежняя, а скучал он по временам, когда они были вместе. Он надеялся, что нет. В сердце больше не осталось места. (Крайне тесное) пространство, отведенное женщине в шкафу Джексонова сердца, почти целиком занимала свечка, что горела чувствами к его шотландской немезиде, старшему детективу-инспектору Луизе Монро. Давнее пламя вяло мигало, никогда не разгоралось в безвоздушности их разлуки. У них не бывало секса, они не виделись два года, она замужем за другим и родила от него ребенка. У людей это не считается отношениями. Кто-то должен свечку погасить.

— Сердце бескрайне, — сказала Джулия. — Места полно.

Может, в сердце Джулии места и полно, а у Джексона не так — у него сердце сжималось и съеживалось с каждым перенесенным ударом. Бедное сердце, разбитое сердце.[78]

— Чушь, — сказала Джулия.

Штука-то в чем: Джон и Энджела Костелло, якобы родители маленькой Шерон, что вот-вот превратится в Надин Уинфилд, вовсе не стали прахом. Не погибли в автокатастрофе, не бродили по темным улицам Донни. Не умерли, поскольку не жили.

Ни автокатастрофы, ни свидетельств о смерти, ни сведений о том, что пара с такой фамилией жила в Донкастере. Никаких записей о рождении их дочери «Шерон Костелло». На всякий пожарный Джексон разыскал другую Шерон Костелло, родившуюся в один день с Надин Макмастер, 15 октября 1972 года; та жила в Труро. Оказалась ни при чем и сильно недоумевала.

Само собой, Уинфилды могли вместе с именем поменять и дату рождения. Если б Джексон прятал ребенка, он бы так и поступил.

Уинфилды, как выяснилось, существовали. Явно жили в Харрогите, где зародились все «Бетти», и это стало предлогом — не то чтобы Джексон искал предлог — провести там приятные сутки; пожалуй, одно из самых цивилизованных мест, какие ему доводилось посещать. Впрочем, всякому известно, а Джексону в особенности, что цивилизация — тонкий слой краски, не более того.

Иэн Уинфилд действительно с 1969-го по 1975-й был педиатром в Святом Иакове, а потом уехал работать в Крайстчёрч. В самом деле был женат на Китти, а та и вправду была фотомоделью. Надин Макмастер прислала студийные снимки — Китти Гиллеспи, челочка и подведенные глаза, воплощенные шестидесятые, типаж, к которому Джексона тянуло инстинктивно. Что-то такое всплывало в памяти — «Китти Гиллеспи, Джин Шримптон[79] для бедных». Не таких уж и бедных, если приглядеться. До Джексона так и не дошло, что шестидесятые — уже история; может, никогда и не дойдет.

«Мамуля была та еще штучка, правда? — писала Надин Макмастер. — Не сравнить со мной, маленькой клушей, — явно приемная!» Она прислала кучу фотографий своего семейства — она сама, Дэйв, Аарон, их собака (золотистый ретривер, само собой), Уинфилды и Надин в детстве («Дэйв все отсканировал!»).

Уинфилды будто нарочно подыскивали себе ребенка, который вовсе не будет на них похож. Они высокие, смуглые, элегантные, Надин — белобрысый, коренастый, старомодный на вид ребенок, который, судя по фотографиям, превратился в белобрысую, коренастую, старомодную на вид женщину. «Моя первая фотография!» — надписала она снимок, сделанный по приезде Уинфилдов в Новую Зеландию. Новоиспеченная семья осматривала какую-то достопримечательность, и Надин — веснушчатое пухлое лицо и ершистая стрижка беспризорника — улыбалась в камеру: счастье в миниатюре. Фотографии умеют врать, напомнил себе Джексон. Все эти избиваемые дети, которых замечают, лишь когда они уже умерли. И всегда в газетах фотографии, на которых они радостно улыбаются. Некоторые дети включают улыбку машинально, едва видят фотоаппарат. Улыбочку!

Началось с невиннейшей просьбы (Я хотела спросить: вы не могли бы что-нибудь выяснить о моих биологических родителях?) и завело в лабиринт, куда ни ткнешься — тупик. Надин Макмастер — экзистенциальная головоломка. Здесь и сейчас, в мире антиподов, она, может, и существует — жена Дейва, мать маленького Аарона. Вместе с невидимым Кальмарчиком ходит на курсы для беременных («и пилатес — это чудо что такое!»), но все прошлые ее воплощения, похоже, плод фантазии. Вот только неясно чьей.

Пандора приблизилась к ящику, любопытной кошке грозит смертельная опасность.

— Может, кошка сидит в ящике, — рассуждала Джулия. — Как кошка Шрёдингера.

— Чья? — не удержавшись, спросил Джексон.

— Ну знаешь, кошка Шрёдингера. В ящике. Одновременно живая и мертвая.

— Нелепица какая-то.

— На практике да, но теоретически…

— Это, часом, никак не связано с атомами?

— Verschränkung,[80] — с наслаждением провозгласила Джулия.

К счастью, от загадок ее отвлекло прибытие свежего чайника.

Пройдя в Новой Зеландии обязательную психотерапию для удочеренных, Надин Макмастер обратилась в Королевский суд Лидса за оригинальным свидетельством о рождении. На той неделе получила ответ: нет свидетельства. И нет никаких записей о том, что ее удочерили.

— Вот видишь. Похитили. Матушкой буду я? — Джулия взяла чайник. — Поскольку я уже, а ты никак нет.

Когда они вошли в дом, звонил телефон. Трейси взяла трубку, сказала «алло» — в трубке тишина. Там кто-то был, совершенно точно, и она провела с ним безмолвную беседу — сражение воль. Звонивший сдался первым — она услышала, как трубку положили на рычаг.

— Туда и дорога, — сказала Трейси.

У нее дела поважнее. Похищенный ребенок, например.

За продуктами они не зашли — да у Трейси и не хватило бы сил готовить, — и по пути домой она купила пиццу. Не надо рисковать, все дети любят пиццу, пусть не самая здоровая пища, но сейчас плевать — главное, чтобы Кортни этой пиццей не стошнило. Еще придет время для свежих овощей с фруктами. Будущее внезапно переменилось — теперь она, пожалуй, хотела туда попасть, а не плелась уныло день за днем. Абсолютно, совершенно устрашающе — и, пожалуй, она хотела туда попасть.

В буфете шаром покати — ни косточки для собаки, ни банки фасоли для похищенного ребенка, только почернелые бананы обиженно нахохлились в вазе. Трейси почти не готовила с тех пор, как Янек занялся кухней, — покупала навынос, разогревала готовое в микроволновке (ну еще бы, ничего нового), а сейчас увидела, что кухня-то почти закончена — только косметика и линолеум положить, тут и там кое-что по мелочи. В углу аккуратно притулилась сумка с Янековыми инструментами. Надо опять сходить в банк и снять для него еще денег. Утром ее убивала одна мысль о том, что он скоро исчезнет, а теперь почти все равно. Она ступила на тропу нежданных и опасных приключений, — вполне вероятно, она дойдет до края света и упадет.

— Еще кусочек? — спросила Трейси, и Кортни уставилась на нее, раззявив рот.

Надо будет удалять аденоиды? А их еще удаляют? Девочка отнюдь не красотка, но как раз это Трейси понятно. Через несколько секунд до Кортни дошло (пожалуй, нелишне будет проверить ей слух), она кивнула, вверх-вниз, и кивала, пока Трейси не посоветовала ей прекратить. Она вообще в себе? Отсталая — но теперь так не разрешают говорить. Да какая разница — ребенок есть ребенок.

Слишком взвинчена, кусок в горло не лезет. В таком состоянии поможет только алкоголь, но Трейси не хотела пить при девочке — та наверняка всю жизнь провела с алкашами, — поэтому сделала себе трезвую чашку чая «Тайфу» и стала глядеть, как Кортни ест, а между тем воображала частные уроки, чтобы девочка нагнала сверстников, регулярные визиты к отоларингологу, проверку зрения (ребенок слегка щурится), красивую стрижку, а затем хорошую школу, где заботятся о детях, — скажем, какую-нибудь хиппейную-идеалистичную, Линда Паллистер наверняка может посоветовать. А потом, кто знает, — может, девочка поступит в университет, политехнический, но с другим названием, и на выпускном будет стоять в шапочке и мантии, а Трейси станет пить дешевое белое вино с другими гордыми родителями.