Анна Данилова - Пожиратели таланта

Глаша в двух словах рассказала о том, что сейчас в их доме гостит двоюродная сестра мужа, Надя, бездетная, одинокая и очень славная женщина, которая с радостью присмотрит за детьми, покормит их, отвезет в школу и в детский сад. Что она, возможно, некоторое время поживет вместе с ними, осмотрится, может, подыщет себе работу, а если нет, то останется у них вместо няни.

– Главное, – сказала напоследок Глафира, – чтобы ей у нас понравилось, чтобы она не заскучала. А так, характер у нее прекрасный, она уживчивая, спокойная, доброжелательная. Если все сложится, я смогу спокойно работать, понимаешь?

– Понимаю, Глаша, я все понимаю. Сейчас официальная часть в подвале закончится, все разъедутся, и вот тогда мы поработаем, попробуем отыскать, как бы это помягче выразиться, незамеченные «профессионалами» улики...

Вылезли на свет божий из подвала, отряхиваясь и жмурясь от бледного утреннего солнца, и прокурор с Мирошкиным. Сергей подошел к Лизе. У него был вид человека, которого только что незаслуженно оскорбили.

– Ну что там еще? Что Герман говорит?

Герман Туров, судмедэксперт и друг Мирошкина, в это утро выглядел лишь чуть получше жертвы, которую осматривал.

– Махмурлук?

– Махмурлук, – ответил Мирошкин.

Лиза рассмеялась. Это смешное слово она выудила из Интернета, в переводе с турецкого оно означало глубокое похмелье.

– Только бы он не запил, как известный Чайкин... – вздохнула Лиза, имея в виду талантливейшего Геру Турова.

– Он осмотрел ее, изнасилования не было, это точно. Ее просто избивали. Но не просто для того, чтобы убить, а именно, чтобы причинить боль. Возможно, этот мерзавец и не предполагал, что она не выдержит побоев. То есть если бы он хотел ее убить, то сделал бы это как-то иначе.

– Пытался, вероятно, что-то у нее узнать?

– Возможно. Но это и не садист, точно... Скорее всего, какой-то пьяный идиот, который от нее чего-то хотел. Вот где-то я ее уже видел, честное слово! Но если у тебя она ассоциируется с кастрюлями, то у меня – с мороженым.

– Что нашли?

– Следы обуви на полу. Но ты сама видела, какой там пол – труха какая-то, грязь... Там мог ходить кто угодно. Рядом со стулом тоже полно следов. Но там же этот гном ночью топтался, пока не угомонился и не пристроился в углу на каких-то картонках. Ни пуговиц тебе, ни окурков. Разве что отпечатки пальцев на стуле.

– Посмотрим. Знаешь, у меня есть предложение. Пока Глафира сюда доберется, мы могли бы, к примеру, попросить полицейского покараулить подвал, а сами бы в это время сходили куда-нибудь выпить по чашке кофе, а? Ты как?

То, что она затеяла, ей и самой казалось бредом, чем-то ненормальным, патологическим. Но, с другой стороны, существовали знаки судьбы, которые словно подсказывали ей, что надо делать, как себя вести. Как если бы на великой чаше весов справедливости стрелка качнулась в сторону счастья и покоя.

Слишком уж много ей пришлось пережить за всю свою не такую уж и длинную жизнь. Тридцать пять лет – не такой возраст, чтобы замуровывать себя на работе или дома. Надо жить, наслаждаться всем тем, что прежде было ей недоступно по разным причинам.

Что-то произошло в ее сознании, не сломалось, а словно бы наоборот: в душе расцвел пышный розовый куст. Он сладко благоухал и предлагал ей оглядеться по сторонам и увидеть мир другими глазами. Все вокруг – и весенний ветер с запахом утреннего дождя и пробуждающейся листвы, и чистые бледно-голубые облака, которые она рассматривала теперь с каким-то особым чувством, словно причащаясь к самой Вселенной, – шептало ей о любви, толкало в спину: мол, иди, распахни свое сердце тому, кого ты любишь, и никого не бойся! И когда же, как не теперь, воспользоваться сложившимися обстоятельствами и тем состоянием души, чтобы соединиться с мужчиной, который вот уже несколько лет снится тебе, который лишь во сне целует твои холодные, ставшие почти бесчувственными губы, обнимает тебя за талию и привлекает к себе, чтобы утопить тебя в своей нежности...

...Валентина очнулась.

Она сидела в ресторане «Кабанья голова», ковыряла вилкой какой-то сложный салат из перепелов с черешней и смотрела на пылавший в камине огонь.

Припозднившаяся весна еще не принесла тепла, и по вечерам было прохладно. Поэтому в каминном зале ресторана, словно по зимней, уютной привычке растопили камин, и теплые блики огня сверкали на хрустальном графине, фужерах с вином. Оранжевые огненные фигуры танцевали и на стенах, украшенных охотничьими ружьями, старинными пистолетами, чудовищно страшными, выполненными доморощенными таксидермистами чучелами животных и птиц. Было и тепло, и холодно одновременно. Почему-то стыла спина, как если бы за ней, зацепившись за зародыши крыльев, тянулись заледеневшие кадры из ее прошлой невеселой жизни, полной стыда, унижений и одиночества.

И, хотя оглядываться не хотелось, она всегда помнила о том, что ее прошлое – это такая же часть жизни, как и та, что привела ее в этот дорогой ресторан, в теплых декорациях которого она собиралась разобраться со своим счастьем. И прошлое свое она должна любить, потому что это – пусть и умершие, но ее чувства, ее мысли и надежды.

Казалось, не так давно она подобрала с улицы красивого парня с красивым именем Максим. В нем все было максимально прекрасно. И непонятно было, почему же его выгнала жена.

Он стоял на обочине дороги, в самом центре города, одетый не по погоде (была осень, лил холодный дождь) в джинсы и тенниску, и пытался поймать машину. Валя, возвращавшаяся в это время с работы, притормозила, пожалела парня да и привезла к себе. В душу не лезла, отпаивая его горячим бульоном и коньяком. Одела его в свой свободный бесполый свитер, домашние фланелевые штаны, дала пуховые носки. Грейся, бедолага.

Неделю в постель свою его не пускала. Заботилась – ненавязчиво, вопросов не задавала, чувствовала, что он сам все расскажет. Выяснилось, что он потерял работу, в доме был скандал, и жена выгнала его, сказала, что с таким характером, как у него (имелись в виду его мягкотелость, уступчивость и еще куча прекрасных немужских качеств), он не имеет права считать себя семьянином, что ему нельзя доверить детей, которые, того и гляди, с голоду умрут. Накрутила себя девочка, подумала Валентина, с тоской разглядывая чужого мужа и едва сдерживаясь, чтобы не дотронуться до него, понять, что он ей не приснился, что этот мужчина, безжалостно выброшенный на улицу женой, теперь живет в ее квартире и спит всего лишь в нескольких метрах от ее кровати.

Он называл себя, живя у нее, домашним животным, ни на что не способным, слабым и никому не нужным. Лениво так занимался самобичеванием. Валентина же, сгоравшая вот уже несколько лет от любви к другому мужчине, и тоже женатому, который был одним из ее строгих начальников и которым она любовалась в течение всего рабочего дня и даже больше (в те дни, когда она тайно следила за ним после работы), начала спрашивать себя: может, ей стоит воспринять Максима как знак? Такой породистый, роскошный знак судьбы: мол, съешь его, Валя, возьми его, сделай из него мужа, нарожай ему детей?..

Искать работу Максим не торопился. Все сидел дома, чистил картошку, пылесосил, читал книги, валялся на диване перед телевизором, бегал за продуктами в соседний супермаркет, выносил мусор. Проснувшаяся в Валентине женщина посмеивалась над этим набиравшим мужскую силу самцом. Пусть, думалось ей, он сначала выберется из депрессии, позволит пробудиться своим здоровым желаниям, а там видно будет. Или вернется к жене, или...

Она ни на минуту не забывала о том, что старше его, что совсем некрасива (время от времени сама жизнь, в лице жестоких подруг или даже мужчин, напоминала ей об этом), что у нее мало шансов...

А красота женщины играет в жизни любого мужчины чуть ли не самую важную роль...

...От воспоминаний ее отвлекла молоденькая официантка, подошедшая к ней с вопросительным выражением лица.

– Девушка, мне пятьдесят грамм коньяку и лимон. Остальное, как я и говорила, после того, как подойдет мой гость, – сказала Валентина тоном, которому удивилась сама. Еще не так давно она была другим человеком и просто не посмела бы так разговаривать с официантами. Возможно, она и произнесла бы те же слова, но совершенно другим тоном. Как же она изменилась – внешне и внутренне.

Она вновь погрузилась в свое прошлое, и остальную часть воспоминаний, связанных с Максимом, память пронесла перед ее мысленным взором вихрем отвратительных сцен: начиная от постельной, первой и последней, когда все прошло пошловато-неуклюже, как это бывает, когда мужчина вдруг превращается в животное, и заканчивая еще более мерзкой картиной появления на арене действий жены Макса. Худенькая маленькая женщина взорвала тишину ночной квартиры наглыми пронзительными звонками и, когда Валентина открыла ей дверь, спросонья не поняв, кто потревожил их в столь поздний час, ворвалась в дом и с криком: «Где эта скотина?!» – прямиком, словно уже много раз бывала здесь, направилась в спальню. И там, выудив из теплой постели муженька, взашей погнала его к двери, бросая ему в спину комки по-хозяйски ловко собранной в спальне одежды. Максим, спросонья вращая глазами и еще не успев решить, радоваться ли ему возвращению в семью или нет, выглядел жалко: полуголый, растрепанный, с идиотской улыбкой на лице.