Б. Седов - Дама Пик

И покойников за моей спиной столько, будто я промчался на грузовике сквозь первомайскую демонстрацию.

Так что все как бы нормально. Лучше уж я помолчу.

Они тоже молчат, и это действует на нервы, но тут уж ничего не поделаешь. Козыри у них, ключики от камеры – тоже, так что наши не пляшут.

Пока не пляшут. А там – посмотрим.

Но тут есть интересный нюансик.

Сдается мне, что это не менты отличились, вычислив популярного одноглазого рецидивиста, и не федералы-педералы сняли с меня защитное заклинание после бесславной гибели генерала Губанова.

Не-е-ет…

Тут из другой щели сквознячком тянет.

А из какой именно, я примерно представляю. И чем это мне грозит – тоже.

Помнится, когда я в последний раз видел восставшего из мертвых Стилета, в его маленьких глазках мелькнуло какое-то странное выражение. И мелькнуло оно уже при нашем нелюбезном расставании.

Когда я перебрасывался с Дядей Пашей зловещими обещаниями, то, взглянув на Стилета, увидел, что он пристально смотрит на меня, соображая что-то свое. И теперь я понял, какие мысли рождались в его темной голове.

Три недели сроку, двадцать миллионов баксов – это все ерунда.

Никому это уже не нужно. У них и своих денег хватает.

На самом деле Стилет в ту самую минуту приговорил меня. Видимо, решил, что спокойнее ему будет жить не с деньгами, которые я то ли принесу, то ли нет, а без меня. То есть, чтобы меня нигде не было. Живого, естественно. Чтобы я не маячил на его горизонте, чтобы не дразнил его своим богатством, чтобы не провоцировал на конфликты, которые закончатся для него однозначно плохо. Он прекрасно понимал, что раз уж мы с ним теперь повязаны принадлежностью к одному и тому же обществу, то ужиться уже не сможем. И, как говорится, в живых останется только один. А кто именно – и дураку понятно. Вот он и решил меня опередить.

Да и Дядя Паша, наверное, понял, что дальше играть передо мной уральского добродушного увальня, владельца рубленых теремов и богатых телом девок, – уже не в масть.

И еще получается интересная вещь.

Меня повязали минут через десять после того, как я ушел с этого позорного сходняка. Значит…

Значит – опера были наготове и ждали сигнала. А от кого? Конечно же, от Стилета.

То есть, если бы я повел себя, как спокойный барашек, не полез бы в бутылку, схавал бы все, что они мне там заправляли, кивал и соглашался, да еще и принял бы хвоста в лице Лысогора, то им был бы сыгран отбой, и они поехали бы по домам или еще там куда. Водку жрать. Наверняка Стилет выдал им неплохой гонорар.

Ну, а я, естественно, растопырился, стал хамить, угрожать открытым текстом, вот он и решил, что хватит со мной в игры играть и делать вид, что мы с ним заодно. И когда я вышел из «Балтийского Двора», взял трубочку, нажал кнопочки и сказал ментам своим купленным: берите его, голубчика, и делайте с ним что хотите. А еще вернее – сказал, чтобы они меня держали взаперти и ждали его решения.

Вот оно как получается.

Здесь, в «Крестах», меня пока никто не беспокоит, вертухаи ведут себя так, будто я сижу тут уже года три, будто они уже ко мне привыкли и не обращают на меня особого внимания. Ни на какие допросы не водят, дают хавку, а я, со своей стороны, тоже не дергаюсь, не выступаю, не требую ни прокурора, ни адвоката…

Смешно, ей-богу!

В камере у меня, естественно, никаких проблем нет, авторитет все-таки, да и не просто авторитет, а еще и легендарный, как оказалось…

Тут я краем уха послушал, какие обо мне героические байки среди молодежи ходят, так у меня аж глаза на лоб полезли. Прямо Горец какой-то бессмертный! Разве что не летаю, как Бэтмен, и по воде не хожу. А так – даже самому интересно.

А уж благородный я в этих байках – дальше ехать некуда.

Да-а-а…

Ладно, пусть себе тешатся, не ломать же им кайф, на самом деле! Ну что еще в камере делать, как не языки чесать?

Когда вертухаи привели меня в камеру, смотрящий по хате без всяких разговоров отвел мне одну из лучших шконок, в сухом и чистом углу, среди авторитетов, которые спокойно потеснились и доброжелательно предложили чифирку.

Я поблагодарил и вежливо отказался.

Что-то в последнее время меня не тянет на такие сильные вещи. Сердце надо беречь, да и не хочется поганить чифиром мои белоснежные голливудские зубы, которые обошлись мне почти в двадцать штук бакинских.

Авторитеты не настаивали, и я спокойно залез на шконку.

Повалявшись пару дней и успокоившись, я принял участие в неторопливой беседе уважающих себя и друг друга мужчин, и между делом выяснилось, что их беспокоит вопрос, как теперь быть со смотрящим по камере. Кому-то из них пришла в голову идея выдвинуть на эту почетную должность меня, и вот теперь они терли этот, в общем-то, дурацкий вопрос.

Послушал я их и говорю:

– У меня своих проблем хватает. Так что пусть себе человек занимается своим ответственным делом и не надо его беспокоить. Кроме того, пробуду я здесь неизвестно сколько. И неизвестно, в каком виде покину эту уютную обитель. Так что давайте лучше поговорим о бабах. Или о генералах. Я одного такого знал, что любо-дорого. Могу рассказать.

Толик Козырь, а он за убийство двух ментов суда уже второй год ждал, засмеялся и говорит:

– Про генералов я и сам тебе могу рассказать. А вот лучше ты, Знахарь, расскажи, как ты в океане корабль в одиночку захватил и как на нем полгода в Тихом океане пиратствовал.

Я от смеха чуть с койки не свалился.

– Да я уж слышал, что тут про меня молодняк рассказывает, – сказал я, отсмеявшись, – но только это все байки. Интересные, не спорю, но – сказки. Было у меня, конечно, много всякого, но пиратство… Это уже слишком. Тут народная молва сильно через край хватила.

И разговор перешел на автомобили.

Хозяйничал в камере Дуст – человек Саши Сухумского.

А сам Саша Сухумский был смотрящим по «Крестам».

И это мне сразу же не очень понравилось. А точнее – очень не понравилось. Именно тогда, в первый же день, у меня появилось ощущение, что менты выполняют воровской заказ. И теперь это ощущение не ослабевало, а, наоборот, постепенно превращалось в железную уверенность, что для меня дело пахнет керосином.

Но внешне все было нормально. Меня уважали, обращались за советом, а иногда приходилось решать конфликты, которые неминумо возникают, если в камеру площадью тридцать метров посадить без малого восемьдесят человек.

Лежу я как-то раз на шконке, в стенку пялюсь, думы свои невеселые думаю, и вдруг слышу – в противоположном углу шум, свара, крики, в общем, драчка случилась. А потом Дуст и говорит:

– Давайте к Знахарю, мерины безрогие, как он скажет, так и будет.

Подходят ко мне двое урок, обоим лет по тридцать, у одного под глазом слива зреет, другой за яйца держится, и видно, что кисло ему не понарошку.

А еще мне видно, что твари они ничтожные, и повесить бы их без суда и следствия, чтобы не воняли, да некому…

Ладно, думаю, поиграем в царя Соломона.

– Ну, – говорю, – что случилось, почему беспорядок нарушаете?

А сам вспомнил, как на корабле этом, на холодильнике «Нестор Махно», вот так же стояли передо мной два моремана, а я им так заправлял, что самому интересно было.

Оба одновременно открыли рты, но я остановил их жестом и сказал:

– По очереди. Ты – первый, – и указываю пальцем на того, у которого бланш под глазом.

Пусть, думаю, тот, у которого яйца пострадали, оклемается пока.

– Погонялово имеешь? – спрашиваю.

– Имею, – отвечает урка, – Шустрым кличут.

– Действительно шустрый. По бейцам ловко попал. Может, ты еще куда ловко попадаешь?

– Если надо, то и попадаю, – отвечает Шустрый, а сам ногу в сторону отставил и большие пальцы за пояс засунул.

Хочет, значит, показать, что хоть и перед авторитетом стоит, но и сам чего-то стоит.

– А за что, тебя, бедного, в тюрягу-то посадили? Небось, по ошибке?

– Нет, не по ошибке, – отвечает, – вооруженный грабеж.

– Ух ты! Вот здорово! И кого же ты ограбил? Трех здоровых мужиков? Или вооруженного инкассатора ножичком на понт взял? А может, прорвался через охрану и вынес из кабинета депутата сейф с наворованными у народа деньгами?

Шустрый угас, ногу прибрал и говорит: