Виктор Пронин - Бомжара

– Ваня! – громко сказал Зайцев. – Что-то ты не в ту степь!

– Нет. – Бомж покачал немытым указательным пальцем из стороны в сторону. – Это ты, капитан, не из той степи пришел. Месть – святое дело, у мести свои законы, и они ничуть не слабее твоих, капитан. Твои придуманы, навязаны, а законы мести складываются сами. Как вырастают горы при землетрясениях, как наполняются океаны, как наступает рассвет… Или закат.

– Не о том мы с тобой, Ваня, говорим. – Зайцев сделал попытку направить бомжовую мысль в нужную для себя сторону.

Нет, капитан, – твердо произнес бомж и взглянул на Зайцева каким-то новым, незнакомым взглядом – острым, ироничным, почти насмешливым. – Месть обязательно должна быть сильнее нанесенной обиды, нанесенного оскорбления. Посеявший ветер пожинает бурю; месть предполагает, что жертва должна знать, откуда удар, за что, кто его наносит, – это закон. Безымянной, анонимной месть быть не может. Обидчик обязан знать, кто его наказывает, иначе это не месть.

– Видишь ли, Ваня…

– Погоди, – жестко сказал бомж, и Зайцев понял, что нисколечко не знает этого человека. Перед ним сидел не безвольный, сдавшийся бомжара, потерявший себя и человеческий облик. – Честь не имеет срока давности. Десять лет пройдет, двадцать – обида не исчезает, она окаменевает. И становится вечной – до тех пор, пока сам обидчик помнит о ней, она возможна и необходима. Что, собственно, и произошло, – устало закончил бомж.

– Если обида может быть вечной, если месть возможна и через двадцать лет, что же тебе мешает ответить на те удары, которые ты получил?

– А духу нету, – весело рассмеялся бомж, разведя руки в стороны. – Дух, капитан, вышел, нету его. А в нашем случае, – бомж кивнул в сторону ступенек, – дух сохранился.

Зайцев молчал некоторое время, прикидывая, какой вопрос сейчас уместнее задать, и вдруг до него дошло, что вопрос ему уже подсказан.

– Ты хочешь сказать… – начал было Зайцев, но бомж решительно его перебил.

– Да, – отрывисто сказал он. – Это была месть. Убитый и убийца знали друг друга. И давно. Они должны были встретиться, должны были пересечься. В прошлом году, в этом, в будущем… Что, собственно, и произошло, – повторил он.

– Не исключено, конечно, – вяло протянул Зайцев, и эти его слова, кажется, задели бомжа.

Они хорошо знали друг друга: убитый и убийца. Они встречались раньше, не знаю, что встало между ними – женщина, карьера, деньги… А что еще может быть? – доверчиво спросил бомж. – А больше ничего нет. Нет больше ничего, что давало бы право стрелять. Я видел, как это произошло. Они обменялись какими-то словами. Убийца мог все сделать гораздо проще и безопаснее для себя, он мог выстрелить ему в голову, когда тот еще сидел в машине, – стекло было опущено. Но он этого не сделал. Ему важно было, чтобы Агапов узнал его, чтобы Агапов понял, кто его убивает. Для убийцы это было важнее всего, именно это, капитан. Знаешь, что я тебе скажу… Я вот что тебе скажу… Я тебе такое скажу…

– Внимательно тебя слушаю, – пробормотал Зайцев, потрясенный непробиваемой логикой бомжа.

– Ты что-то говорил о вдове… Так вот, если ты пойдешь к ней… В семейных фотоальбомах можешь увидеть убийцу – не портрет, нет, хотя и это не исключено. Скорее всего, ты увидишь его на общих снимках, где-нибудь рядом, сбоку, за спинами других людей. Но ты встретишься с ним взглядом. И вы поймете друг друга. А вдова… Вдова сама назовет его имя.

– Думаешь, я его узнаю?

– Ха! Он тебя узнает. Поговори со вдовой. Какие вопросы задать, как истолковать ее ответы, ты знаешь лучше меня. Вас, наверно, этому учат… Да, а что с поцарапанной машиной?

– Нашли, и царапину на ней нашли… Но пользы от этого мало – угнанной оказалась машина. Хотя отпечатки пальцев остались, хорошие отпечатки.

– Пригодятся?

– Когда будет кому эти отпечатки предъявить.

– Ну ни пуха, – сказал бомж и как-то легко, естественно упал на бок, подтянул колени к подбородку, закрыл глаза и затих.

Посидев некоторое время рядом, Зайцев поднялся, отряхнул штаны и направился к выходу со двора. Оглянувшись, он увидел, что собака снова подошла к бомжу и, потоптавшись, улеглась у его ног.

Они снова встретились через несколько дней. Зайцев нашел бомжа на дальней скамейке в глубине двора. Уже знакомая ему собака лежала рядом, свернувшись на опавшей листве. Сам бомж вытянулся на скамейке и, закинув руки за голову, смотрел в ясное небо светлыми пьяными глазами. Возле скамейки, аккуратно приставленная к ножке, стояла наполовину опорожненная бутылка портвейна. Услышав шаги, бомж повернул голову. Узнав капитана, медленно приподнялся, сбросив ноги со скамейки.

– Садись, капитан… Выпить хочешь?

– Хочу, но не буду. День впереди.

– Это правильно, – одобрил бомж. – А я выпью. – И, нащупав бутылку под скамейкой, он запрокинул голову и отпил несколько глотков. – Ну, давай рассказывай.

– А чего рассказывать-то?

– Как жизнь протекает. Вот у меня, например, она вытекает. Как из дырявой посудины.

– Это плохо, – сказал Зайцев.

Откинувшись на спинку скамейки, бомж смотрел в небо с таким напряженным вниманием, будто видел что-то важное для себя, будто происходили там события, которые имели к нему прямое отношение. Не выдержав, Зайцев тоже посмотрел в небо, но не увидел ничего, кроме редких белых облаков на блекло-синем, уже почти осеннем фоне.

– Я немного поддал, – проговорил бомж. – У меня такое ощущение, будто сегодня какая-то дата… То ли день рождения, то ли еще что-то печальное… Вспомнить не могу, поскольку не знаю, какое сегодня число… Но ощущение в теле есть… А у меня дети были, прекрасные дети… красивые, умные, любящие…

– Что же с ними случилось?

– Ничего. Выросли. Повзрослели. Наверно, где-то живут… Радуются, грустят, плодятся… Ты его поймал?

– Поймал, – кивнул Зайцев.

– Сопротивлялся?

– Нет.

– Отпирался?

– Нет.

– Из прошлой жизни пришел?

– Да, ты был прав.

– В альбоме нашел его мордашку?

– Нашел.

– Агапов его обидел?

– Да.

– Женщина? Деньги?

– И то и другое.

– Значит, он тоже пропустил пару ударов…

– Кто?

– Убийца.

– Да, – кивнул Зайцев. – Послушай… А кто такие цефеиды?

Бомж резко повернулся к Зайцеву, с пьяной пристальностью долго смотрел ему в глаза, словно заподозрил, что тот смеется над ним. Но эта гневная вспышка, видимо, съела последние его силы.

– Образования, – ответил бомж, сникнув.

– Какие?

– Небесные.

– Ты их забросил?

Страна их забросила. Они оказались не нужны этой стране. Развалинам мало что нужно.

– А прежней стране они были нужны?

– Да! – неожиданно заорал бомж. – Да! Позарез! Понял?! Позарез! – На этот раз в голосе бомжары явно звучал металл. – Вот так! – И он полоснул себя ладонью по горлу. – Позарез! – И вдруг тяжело, прерывисто задышал, прижав немытые свои кулаки к глазам. Зайцев был потрясен – бомж рыдал. Он все время пытался что-то сказать, но слова не шли наружу. Наконец ему удалось произнести нечто внятное.

– Снятся, – выдавил он из себя.

– Кто снится?

– Цефеиды.

– Они тебя любят? – растерянно спросил Зайцев.

– Я их люблю, – твердо и внятно произнес бомж. – Я.

– Это хорошо, – кивнул Зайцев, совершенно не представляя себе, что еще можно сейчас произнести.

Мимо прошли парень с девушкой, молча поднялась и ушла собака, чуть поодаль на такой же скамейке расположились два мужика. Не произнося ни слова, распили – бутылку водки, закусили хлебом, колбасой и тоже ушли. Зайцев и бомж все это время сидели на месте и смотрели в пространство.

– Нас всех разогнали, но бомжарой стал только я… Видимо, послабее оказался. Хотя вся группа на мне держалась. Идеи, доклады, публикации… Пустое все это, пустое.

– Слушай, может быть, я смогу что-нибудь сделать для тебя? – спросил Зайцев.

Бомж помолчал.

– Знаешь, капитан, – сказал он, оживившись. – Если можешь, будь добр, принеси мне пакет молока, а то у меня в кармане ни фига… Только… это… не бери жирного… От жирного я полнею.

P.S.

Цефеиды – загадочные двойные звезды, изредка встречающиеся во Вселенной. Соприкасаясь, они тем не менее не сливаются и вращаются вокруг общего центра. Объяснить их природу ученые пока не могут.