Ирина Мельникова - Ярость валькирии

— Вы сказали: синяки от падения? — уточнил Кирилл.

— Да, разбиты колени и штук пять небольших гематом на теле. Возможно, ее пару раз пнули по ребрам, но от более серьезных повреждений спасла шуба, в которой она была.

— А характер ранений? Можно сказать, чем их нанесли?

— Если хотели бы зарезать, то зарезали бы, — поморщился хирург. — Думаю, скорее, пугали или мстили за что-то. За измену или отказ переспать! Озабоченных в этом плане хватает! Раны, конечно, неприятные, лицо развалено до кости, но хоть глаза не задеты. И еще я думаю, нанесли их не ножом.

— А чем? — оживился Кирилл и поднял взгляд от блокнота.

— Скорее всего, опасной бритвой. Нет, я, конечно, не настаиваю, но, судя по всему, лезвие было тонким и острым, как скальпель.

На этих словах Кирилл сделал стойку. Если до заключения Первородова он слабо надеялся, что очередная женщина стала жертвой шального гопника, то теперь эта надежда улетучилась. Очень уж много было совпадений, включая орудие преступления.

— А вдруг на самом деле скальпель? — осторожно спросил он.

Никаких «вдруг» Миронов не признавал, а в голове мигом родилась версия, абсолютно бредовая, более подходившая для детективного романчика или плохого сериала. Жертву нападения доставляют к хирургу-убийце, и тот чинит пострадавшую тем же скальпелем, которым пытался ее зарезать накануне. Красота! Хотя, если разобраться, не такое уж фантастическое предположение. Ему вспомнился случай из лекций по истории советской милиции, которые им читали в школе МВД. Уголовное дело хирурга где-то в начале семидесятых. Тот сделал поздний подпольный аборт, а ребенка — девочку, которая оказалась живой, с перепуга выбросил в полынью. Но затем, мало того что выхаживал ее в больнице, так еще и удочерил, мучаясь угрызениями совести.

— Не исключено, — согласно кивнул врач. — Края раны не рваные, разрезы тонкие. Нож, уж поверьте моему опыту, оставляет другие следы, особенно если лезвие зазубрено, как у некоторых кухонных или армейских.

Кирилл небрежно, без пробела нацарапал поперек листка «Ненож». Слово получилось забавное и немного опасное. Чем резали жертву? Неножом — новым видом холодного оружия.

— Побеседовать с ней можно? — спросил майор без особой надежды.

— Да что вы! — возмутился Первородов. — Сказано ведь: мы ей ввели седативные, боюсь, она двух слов связно не скажет. К тому же, не забывайте, у нее лицевые мышцы пострадали. Приходите завтра.

— Да нет у меня времени ждать до завтра! — с досадой сказал Кирилл и резко захлопнул блокнот. — Этого ублюдка быстрее поймать надобно, пока город не встал на уши. А вдруг он еще кого порежет? Это ведь… не первая жертва.

Последнюю фразу он добавил чуть тише и гораздо внушительнее. Доктор Первородов мгновение молча смотрел на него. Шестеренки в его голове щелкали отчетливо, как в часах с кукушкой. Щека у хирурга дернулась. Тезка президента стопроцентно не хуже Миронова знал, что подобная жертва не первая.

«Сам небось им лица зашивал, — раздраженно подумал Кирилл. — А сейчас корчит из себя девочку несмышленую!»

Но доктор Первородов из себя явно никого не корчил и оказался весьма понятливым. Зябко поежившись, он обратился к медсестре:

— Лена, закройте, наконец, окна в отделении! Больных простудите! — Затем повернулся к Кириллу. — Ладно, попробуем, может, она не спит. Только недолго!

Это была удача. В прошлый раз пришлось ждать несколько дней, прежде чем жертва нападения отошла от шока. Но к тому времени все детали смазались, стерлись болью, так что толку от женщины как от свидетеля не было никакого. Две предыдущие жертвы вообще не разглядели нападавшего.

Стянув халат на груди, Кирилл вошел в палату.

Женщина с забинтованным, как у мумии, лицом лежала у окна и — о, чудо из чудес! — действительно не спала, насколько это можно было понять. Из-под желтоватой от лекарств повязки виднелся только один глаз: мутный, налитый кровью. Запястья ее тоже были забинтованы, и руки лежали поверх одеяла. Очень красивые руки, как отметил опытным взглядом майор, маленькие, но с длинными изящными пальцами. При его появлении в палате женщина глухо застонала и напряглась, словно опасалась, что незнакомый мужчина тотчас накинется на нее. Кирилл сделал успокаивающий жест, глянул в блокнот, где были записаны данные больной, и произнес, стараясь вложить в голос максимум уверенности и спокойствия:

— Здравствуйте! Моя фамилия Миронов. Я из полиции, отдел по особо тяжким преступлениям против личности. Татьяна Ивановна, вы помните, что произошло с вами?

Израненные, в темной корочке губы женщины что-то невнятно прошелестели, а из глаза покатились слезинки, сгинувшие в бинтах, словно ручей в песке.

— Не волнуйтесь, пожалуйста! — вмешался Первородов. — Вы в больнице, в полной безопасности, никто вам не угрожает. Попробуйте рассказать о том, что помните.

Женщина перевела взгляд на врача и затем тихо, с натужными хрипами в горле произнесла:

— Я… работаю диспетчером… на железной дороге. Домой шла со смены… Темно уже было и скользко… Фонари не горели во дворе, я под ноги смотрела, чтобы не упасть… А потом… Потом… Он напал.

— Нападавший что-нибудь говорил? Кричал? — быстро спросил Кирилл.

— Ни слова! Я даже не поняла, когда он в первый раз ударил. Почувствовала, как щеку обожгло, и тут увидела, что он рукой взмахнул…

Пострадавшая закашлялась и, с трудом отдышавшись, произнесла:

— Я упала на спину, хотела лицо закрыть… А он… Он опять ударил, по рукам…

Лицо женщины дернулось под бинтами, губы скривились, и она беззвучно заплакала. Чувствуя себя чуть ли не живодером, Кирилл осторожно погладил ее по руке.

— Ну, ну, успокойтесь, — мягко сказал он. — Самое страшное позади! Все теперь хорошо! Вы заметили какие-нибудь приметы? Как он выглядел, этот нападавший?

«Самое страшное как раз впереди! — подумал он с отчаянием. — В ее жизни уже ничего хорошего не будет, это ж ясно! В оставшиеся годы станет прятать лицо от людей, отворачиваться от фотографов и, возможно, даже на свадьбе своего ребенка, если таковой есть, постарается остаться за кадром».

Не подозревая о его мыслях, женщина всхлипнула и ответила:

— Темно было! Все очень быстро! Одно помню, огромный. И пуховик черный, с опушкой меховой…

«Уже кое-что», — подумал Кирилл и снова спросил:

— Он не пытался вас ограбить? Вырвать сумку?

— Не знаю! Не помню! Я сразу упала… И лицо… Господи боже мой! Что у меня с лицом?

Теперь она разрыдалась всерьез, и доктор Первородов, маячивший за спиной майора, решительно шагнул вперед и резко произнес:

— Хватит на сегодня! Больная нуждается в покое!

— Извините! До свидания! — неловко попрощался Кирилл и поднялся со стула.

Женщина не ответила.

Кирилл вышел из палаты и внезапно остановился на пороге. Хирург налетел сзади, от неожиданности схватил за плечо.

— Что еще? — Голос доктора прозвучал недовольно.

— Владимир Владимирович, позвольте узнать, где вещи потерпевшей?

— Где им быть? Само собой, в кладовке. Хотите осмотреть?

— Хочу! Будьте любезны, проводите меня, если не трудно!

В кладовой дежурила бабища необъятных размеров. Глянув в удостоверение, она подала Кириллу большую коробку и предупредила: «Тут все по описи!»

Миронов тотчас вывалил содержимое на столик и долго копался в нем, осматривая каждую вещицу, и с особым тщанием сумочку потерпевшей. Кошелек с пятью тысячами одной купюрою, несколько монет разного достоинства, две банковские карты, телефон, очки в очечнике, пилка и лак для ногтей, губная помада, тушь для ресниц, тюбик мази, кажется, от болей в суставах, и еще куча всякой ерунды, которая обыкновенно водится в дамских сумочках…

— Думаете, что-то пропало? — спросил Первородов. — Маньяк унес?

— Не думаю! — медленно ответил Кирилл и вернул коробку кладовщице. — Похоже, он ничего не берет на память. Словом, он не коллекционер. Режет ради удовольствия!

Мария Сотникова заглушила мотор, распахнула дверцу «Форда Мондео» и неуклюже вывалилась наружу, в снег и холод. До дверей было всего несколько шагов, но ноги в тонких колготках моментально замерзли. Запахнув полы короткой норковой шубки, она поспешила в дом, атакованный колючими порывами метели. В просторной прихожей снег мгновенно растаял. Грязные лужицы растеклись по паркету. «Клава, — крикнула она домработнице. — Пол протри!» и переобулась в домашние тапочки. Постанывая, схватилась за поясницу — почти полдня за рулем, да еще пробки, да мороз, от которого зубы стыли! Она едва разогнулась и прошла в кухню.

Настроение у Марии было ни к черту.

Дела, и без того не блестящие, после новогодних праздников застопорились совсем. На страну навалился кризис, соседнюю Украину раздирали на части, а взбесившаяся Европа пыталась давить на Россию все новыми и новыми санкциями. Народ вяло возмущался, ругал хохлов и американцев, но перестал тратить деньги на роскошные вещи.