Беатрикс Гурион - Дом темных загадок

Внизу пахнет сыростью. Кажется, что стены из монолитного камня, словно ход высекли прямо в скале против воли горы. Главный коридор такой широкий, что мы с Софией можем идти рядом; лампочки немного освещают путь, но боковые туннели тонут в кромешной тьме. Одни проходы закрыты решетчатыми дверями, другие забиты досками до половины, словно загончики для скота.

От Николетты мы узнаем, что электрическое освещение надежно только в главном коридоре, в боковые ходы, как и в северное крыло, лучше не ходить.

Наконец мы оказываемся в ванной комнате, строго разделенной на мужскую и женскую части. Ванная комната! Если быть точной, то это ванна в сырой комнате для женщин. Влага тут же оседает на моей мокрой от пота коже, словно смердящая половая тряпка. Вот это место действительно похоже на молодежную туристическую базу, которая долгое время не эксплуатировалась. Скучный серый кафель покрывает пол и стены примерно до уровня плеч. Выше плитки стены выкрашены в отвратительный цвет зубного налета. Краска местами покрылась пузырями и облущилась. Ряд рукомойников тянется через всю комнату. В их шершавую поверхность въелись пятна ржавчины. Через каждые пятьдесят сантиметров — потускневшие металлические краны. Я поворачиваю кран, чтобы помыть руки с мылом, которое лежит в грязной лужице на краю ванны, и течет лишь тоненькая струйка холодной воды.

— Это хуже той дыры, в которой мы жили во время последней нашей школьной поездки! — стонет София.

Николетта не обращает на нее внимания и указывает в левый угол комнаты.

— Там душевые кабинки.

И исчезает за углом.

— А туалеты здесь, сзади! — весело кричит она, словно расхваливает на ярмарке самый новый и лучший товар.

Мы бежим вслед за ней осматривать туалеты, потом возвращаемся в главную комнату, находим две покосившиеся душевые кабинки, дверцы которых изнутри закрываются на задвижки. Николетта открывает одну из них, и неожиданно перед нами предстает полностью обнаженный красивый мужчина. С его вьющихся черных волос капает вода. Он стоит на хрупком деревянном настиле кабинки, с довольным видом смотрит на нас и без тени стеснения вытирается полотенцем.

Улыбка Николетты тут же исчезает. Меня все это немного пугает. Красивые губы женщины превращаются в узкую линию. В одно мгновение она становится похожа на человека, который способен швырять камни с вершины утеса, чтобы кого-нибудь убить.

— Себастиан, что ты здесь делаешь? Ну-ка, выметайся!

Мужчина нарочито медленно натягивает клетчатые боксерские шорты и красную футболку. Он мускулист, я замечаю небольшое волнистое тату прямо под накачанными кубиками пресса. Он ищет возможность встретиться взглядом и улыбается непроницаемо темными глазами, словно хорошо со мной знаком или знает обо мне нечто, что его веселит.

— А ты наверняка Эмма! — говорит он. — Именно так я тебя и представлял. — Он подмигивает Николетте, а та почти незаметно качает головой.

Я не знаю, что и ответить, все фразы кажутся шаблонными. То, что мы застали его в душе голым, его нелепое приветствие, и к тому же его ангельски красивое лицо… Все выглядит странной театральной постановкой, в которой я играю роль, которую не выучила. При этом знаю, какую роль хочу играть я, и она требует постоянной бдительности, иначе я никогда не узнаю, кто убил мою мать.

— Мы долго тебя ждали, — произносит Себастиан.

Краем глаза замечаю, что теперь Николетта и София обмениваются взглядами и пытаются ему что-то сообщить знаками. Но что? Совершенно очевидно, что София уже знает Себастиана, и еще более очевидно, что меня сейчас ему показывали.

Мне это не нравится, и я решаюсь до основания разрушить пьеску, перетянуть режиссуру на себя и занять выгодную позицию. Нужно сделать нечто, на что они не рассчитывают, и посмотреть, что произойдет.

Внезапно я бросаю эту троицу и выбегаю из ванной в коридор. Меня окутывает непроглядная тьма.

Пакетик с фотоальбомом стал после смерти мамы словно избавлением от отчаянного мрака, но сначала я этого не поняла. Я снова и снова смотрела на снимок на последней странице альбома, читала подпись внизу и ничего не чувствовала. Я понимала, что должна возмущаться, волноваться, но меня словно отрезало от самой себя.

Я гладила пальцами детское лицо на фото и пыталась понять. «Убийцы моей матери»? «Убийцы» — слово во множественном числе? Что за чепуха, мама по дороге домой потеряла управление, и ее машина упала в озеро. Полиция не нашла доказательств, что происшествие было подстроено. Они также не смогли установить, что с машиной производили какие-то манипуляции.

Убийцы?.. Что за безумие! Почему тогда не агенты ЦРУ, которые инсценировали несчастный случай и создали для мамы легенду — человек с новой фамилией, — так как она стала свидетельницей кровавых террористических заговоров? Или пришельцы, которые ее похитили?

Я снова рассматриваю фотографию, которую обнаружила на последней странице зловещего альбома. Мама так мало рассказывала о своем детстве, но и я редко спрашивала ее об этом. Мне больше хотелось всяких историй о принцессах или о моем отце Филиппе — он был герой. Вот об этом я не могла наслушаться. Истории о бабушке Анне-Марии, у которой мама выросла и которая до войны была крестьянкой в хозяйстве Ламбертов, я тогда считала скучными.

Вдруг мне вспомнились натруженные мамины руки в шрамах, и я снова поняла, каким эгоистичным монстром была. Как мало я знала о ней, и еще хуже, что даже не хотела знать.

Я присмотрелась к снимку: старомодная одежда ребенка, вполне возможно, мода шестидесятых, когда моя мама была маленькой. Я внимательно изучила черты лица, и, прежде всего, глаза, заинтересовалась пропорциями. Мгновенно я совершенно уверилась: ребенок на фото — моя мать. Этот вывод пронзил меня, словно молния, которая бьет в толстый слой льда. Мне мгновенно стало жарко, горло перехватило, а потом по щекам потекли слезы, плечи задрожали, а изо рта вырвались сдавленные отвратительные звуки.

Впервые с момента ужасного несчастного случая я должна была и я могла по ней плакать. Ее жизнь прошла, и все мое знание о ней заключалось в том, что она меня любила, оберегала и защищала. Но я никогда ею не интересовалась. А теперь слишком поздно.

После того как я всю ночь проревела рядом с фотоальбомом, я снова почувствовала себя человеком. Впервые после автокатастрофы. Все было болезненно, но это лучше, чем черное оцепенение. Я еще не знала, что делать с фотоальбомом и с тем, что мне нужно где-то «объявиться». Я не могла ничего начать.

Содержимое пакетика с выпечкой было странным и пресным, но оно что-то во мне перевернуло. Прогресс по сравнению с последними неделями. Я обрадовалась, что не выбросила маффины.

Решила принять душ и наконец что-нибудь съесть. Но до того я прибралась на кухне и собралась выбросить в мусорное ведро упаковочную бумагу из-под альбома. Внезапно оттуда выпал рекламный проспект. Сначала я безжалостно отправила его в макулатуру: подумала, что он просто наполнитель, но затем стало ясно, что в этом пакетике случайностям не могло быть места. Я наклонилась, чтобы внимательно прочесть. Это была глянцевая рекламка «Transnational Youth Foundation».

Я никогда о нем не слышала. Поискала в Интернете, и вывалились тысячи результатов, в самых верхних значились ссылки на домашнюю страничку фонда. Очевидно, речь шла о виде дотационной молодежной программы, лозунгом которой было «взаимопонимание между народами». У нее были довольно влиятельные покровители. На первой странице стояло приветственное слово от государственной канцелярии. Что за черт, какое отношение это имеет к смерти моей матери или к фотоальбому?

Я раздраженно читала дальше, выискивая хоть какие-то намеки, но даже когда трижды полностью все прочла, у меня не было ни малейшего понятия, что со всем этим делать.

Очевидно, «Transnational Youth Foundation», сокращенно TYF, организовывала лагерь для молодежи от шестнадцати до восемнадцати лет со всего мира. Также говорилось, что участники «Transnational Youth Award»[2] в любом случае извлекут пользу. Можно знакомиться с людьми, которых иначе никогда бы не увидел, изучать иностранные языки и культуру. Это понравилось бы матери, но как это связано с ее смертью?

В Германии можно записаться в четыре разных филиала лагеря, которые находятся в Берлине, Гамбурге, Северном Рейне-Вестфалии и Баварии. Там, собственно, и проходит отбор. Только лучшие участники из Германии смогут поехать в Австралию, в международный лагерь. Расходы оплачивают различные меценаты, спонсоры от крупных предприятий, федеральное правительство и благотворительные организации.

Я открыла и прочла все подпункты, нашла список мероприятий лагеря и, кроме того, информацию о руководителях, профессиональных психологах и педагогах. Большинство из них выглядели довольно молодо для своих докторских званий. Максим Фабре, Михаэль М. Беккер, Дженис Смит, Табо Малеви, Николетта Брунс, Росвита Мюллер, Рене Лампер. В конце каждой странички помещался формуляр для заполнения. В Фейсбуке тоже было их сообщество, здесь еще были ссылки на ЮНИСЕФ, к тому же многочисленные комментарии от участников, которые в большинстве своем позитивно отзывались о полученном в лагере опыте.