Дмитрий Вересов - Загадка Белой Леди

Но Глебу пришлось немедленно разочароваться: навстречу ему по неухоженной дорожке, не спеша и не выказывая никаких признаков радушия, шел пожилой человек в неопределенного цвета и фасона халате и валяной, с кожаным кантом, шапочке.

Вид его совершенно разочаровал Глеба, а весьма нелюбезное обращение служителя это чувство только усилило.

– Что ж это вы так задержались? Завтрак давно прошел. Впрочем, если желаете, можете поговорить с Эдерой – она, вероятно, еще не…

– Поставьте мою машину, она здесь в двух шагах, – прервал невежливого привратника Глеб, приняв условия новой игры, которая, вероятно, называлась «Дом отдыха», и, пытаясь по наружности встречавшего и произнесенному им имени определить свое теперешнее местонахождение, двинулся вперед.

– Какую еще машину? – искренне удивился сторож, все больше вызывавший у Глеба сомнения в своей причастности к персоналу. – Интересно, кто это вам сказал, что сюда приезжают на машинах? Глупости какие! Ступайте, молодой человек, и не капризничайте.

– Мой номер? – Не оборачиваясь, бросил Глеб, уже проходя мимо потрепанного полосатого тента над бетонным подиумом с колченогой пластмассовой мебелью. Этот странный загон, судя по всему, служил столовой.

– Это удивительно! Вы что, номера своего не знаете?! Прямо, прямо, а там налево и на второй этаж, третья дверь. Не волнуйтесь, не ошибетесь. – Неопрятный субъект, вероятно, неуверенный в своих последних словах, почему-то все продолжал идти вслед за Глебом.

Но Глеб уже не обращал на него внимания: он с любопытством разглядывал как из-под земли возникшее перед ним здание. Оно было желтоватое и пористое, как слегка подмоченный во вчерашнем чае рафинад, но его зубчатые навершия, причудливые колонки террасы и отмеченные временем ступени невольно наводили на мысль о внутренних двориках Альгамбры и домах-крепостях медины[4]  Феса. Глебу даже почудился струящийся в воздухе запах отлично выделанной старинной кожи и сигар. Впрочем, благородство аромата тут же сменилось неделикатным напоминанием о дешевой кухне. И, стараясь больше ни о чем не думать и ничего ни с чем не сравнивать, Глеб взлетел на второй этаж, где была терраса. Там он на секунду задержался, чтобы посмотреть вокруг.

В окруженном карамельными кустами парке вовсю кипела жизнь. Множество людей и самых разнообразных животных слонялось в высокой сочной траве, причудливо сплетаясь в пары и тройки, образуя сложные геометрические фигуры, переливавшиеся при этом всевозможными цветами радуги. Это напоминало некий странный магический танец, над которым Глеб не стал сейчас особо задумываться, но, толкнув легко подавшуюся дверь своей комнаты, он вдруг со звонкой ясностью в голове осознал, что трава под ходившими не то чтобы поднималась сразу, а не подминалась вообще.

Комнатка, в которой он оказался, ослепила его сумраком и прохладой. У окна с занавесками из той же полосатой ткани, что и тент, стояло видавшее виды кресло, а к стене одиноко жалась кровать с примятым покрывалом. «Ну хоть покрывало примято самым естественным образом», – с облегчением отметил Глеб и шагнул к окну – но там, сидя на ручке кресла и едва удерживаясь неприятными виляющими движениями, расположился худощавый, небольшого роста старичок с окладистой седой бородой, закрывавшей всю грудь. Костлявые плечи прикрывал махровый халат в сочную желто-синюю вертикальную полоску, в точности повторявшую расположение полос тента и занавесей. Маленькие темные глазки старичка живо поблескивали.

– Вы русский? – неожиданно спросил он, даже не поздоровавшись.

– Я?.. – на мгновение растерялся Глеб, не в силах определить, на каком языке они разговаривают.

– В таком случае зовите меня просто Фока Фокич.

– Весьма польщен… – начал вдруг засомневавшийся в собственном имени Глеб, но после непродолжительной паузы все же неохотно представился: – Глеб.

– Были за границей? – все так же весело и с любопытством поглядывая на него, потребовал старичок.

– Я хотел… – тут Глеб опять засомневался, в самом ли деле хотел он вылететь в Афины, и неожиданно для самого себя ответил вопросом: – Хотел узнать, а где я, собственно, сейчас нахожусь? – Он окончательно перестал понимать, что и относительно чего следовало ему теперь считать заграницей.

– В гостинице, молодой человек, всего лишь в гостинице! – весело воскликнул Фока Фокич и немного погодя добавил безапелляционным тоном: – Отныне мы с вами будем жить в этом номере вдвоем.

– А разве здесь нет одноместных номеров? – осторожно поинтересовался Глеб.

– Почему нет, есть. Здесь все номера одноместные, – спокойно сказал старичок, достал из кармана платочек и аккуратно вытер выступившую на лбу капельку пота. – Так вы, я вижу, человек мысли, а не дела. Но все же, прошу вас, бросьте выдавливать из меня пот, заставляя шевелить мозгами. Вдвоем в одноместном номере намного веселей, уверяю вас. Да и что вы этим хотели сказать? Вы знаете, я тоже человек развитой, читаю разные замечательные книги…

– Я хотел сказать только то, уважаемый Фока Фокич, что лично против вас я ничего не имею, но, видите ли, иногда человеку необходимо побыть одному… – тоже почему-то болезненно морща лоб, начал Глеб.

– О да, понимаю, понимаю! Я вас очень хорошо понимаю, молодой человек. Не извольте беспокоиться – я запросто могу перебраться в ванную комнату. Я только что ее обследовал, она просто великолепна. Вы не поможете мне перенести туда мой матрац?

– Но зачем же в ванную? Быть может, я лучше попрошу у администратора другой номер?

– Даже и не пытайтесь, мой милый, – уверенно махнул рукой старичок. – Вы разве забыли, что здесь все давно уж в полной комплектации?

Столь неожиданный ответ больше всего поразил Глеба замечанием о том, что он мог что-то об этом месте забыть. Поэтому, заставив себя принять все как должное, он счел за лучшее послушно перенести матрац старичка в ванную. Фока же Фокич тем временем продолжал болтать без умолку, смутно напоминая Глебу что-то давным-давно знакомое, впрочем, уже не имевшее к его жизни никакого отношения.

– Я вот тоже, знаете ли, молодой человек, никак не могу понять, чего мне, собственно, хочется, жить или умереть. Собственно говоря, не касаясь других предметов, я должен выразиться о себе яснее. Между прочим, судьба относится ко мне без всякого сожаления, швыряет меня, словно щепку в бурных волнах. Если, предположим, я ошибаюсь, тогда зачем же, проснувшись сегодня утром, я, к примеру, обнаружил у себя на груди страшенной величины паука? – Тут он показал обеими руками, какой именно величины был паук. – Вот такой…

Глеб, тщательно уложив яркий полосатый матрац на дно ванной, вдруг почувствовал страшную необходимость остаться одному и попробовать разо-браться в том, что же все-таки происходит не только вокруг него, но и с ним самим.

Миссис Хайден не обманула доктора Робертса: она действительно отправилась к себе в коттедж, носивший изящное имя «Биргу» и послушно прилегла на уже застеленную невидимой, как всегда, горничной кровать. Ее коттедж располагался на верхней из трех небольших террас, и потому в окно были видны только сторожевые башенки среди неподвижного моря зелени.

Она долго смотрела вдаль, и на лице ее не отражалось никаких чувств, ибо ничто ей ничего не напоминало. Но было видно, что внутри у нее идет мучительная и бурная работа сознания. Золотистого оттенка глаза намертво фиксировали все мельчайшие детали – от почему-то увядшего стебля роз на стене до царапины на оконном стекле. Это упражнение она заставляла себя проделывать трижды в день, и какое-то время назад с радостью обнаружила, что все-таки может помнить – и ей уже есть что помнить. И неважно, что это были вчера еще свежие, а сегодня увядшие цветы, или сменившая место скамейка в парке, или знакомые лица тоже лечившихся здесь людей… И все-таки раньше, раньше и – теперь! Но что же там было еще раньше? Мозг требовал отсылок, ассоциаций, опыта – а их не было. Порой миссис Хайден с трудом отгоняла от себя мысль, что все происходящее с ней – сон или смерть. Один раз она даже глубоко порезала себе руку, однако кровь сразу же по-настоящему брызнула струей, и было очень больно…

Именно наутро после этого неудачного – или, вернее, весьма удачного – эксперимента она в первый раз встретила у чугунной беседки Виктора. И миссис Хайден счастливо засмеялась, вспомнив, как она не смогла сказать ничего в ответ на его представление.

– Зовите меня… – какое имя могла она назвать ему, кроме тех, которые уже носили другие здешние пациентки? Она совсем растерялась. Цветок? Трава? Но она ведь не помнила даже такого, не считая роз, о которых специально спрашивала у горничной, и еще этих разлапистых деревьев, название которых почему-то всегда ярко пульсировало в ее мозгу – пальм. И пересохшие от волнения губы вдруг сами произнесли название того горьковатого терпкого напитка, который обычно подавали здесь ближе к вечеру: – Кинни.