Анастасия Валеева - Дорогая находка

Саша стоял посреди комнаты, сморщив лицо и потерянно глядя в одну точку.

На высокую железную кровать, стеганое одеяло на которой было откинуто, а подушка лежала невысоко, так, чтобы спать было удобно, была заботливо уложена худощавая, среднего роста пожилая женщина. Она была одета в длинную хлопковую ночную рубаху, старенькую, выцветшую. Из-под рубахи выглядывали две костлявые мертвенно-белые ступни с желтыми толстыми ногтями на пальцах. Руки покойной, обтянутые сухой, прозрачной старческой кожей, безжизненно лежали вдоль тела; кисти скривила предсмертная судорога, а лицо имело не только то страшное выражение, отпечаток какого обыкновенно оставляет смерть, но и было обезображено в результате мгновенного удушья. На шее ярко просматривался след толстой веревки, которая болталась посреди комнаты и была прикреплена к люстре тугим двойным узлом.

«Приготовилась ко сну, а потом передумала? – тут же заключила про себя Яна. – Или Витька постель разобрал, когда мать мертвую укладывал?… Хотел, чтоб на белом на всем лежала?..» Милославская заметила, что рядом с кроватью стоял невысокий деревянный табурет, на котором аккуратно было свернуто темное гобеленовое покрывало и тюлевая накидка с подушек. «Нет, – подумала тогда женщина, – Ермаков в его состоянии, скорее, раскидал бы все в разные стороны. Это она сама…»

Яна велела Джемме сидеть в углу и оглядела комнату: ничего особенного, так же, как у любого старика, доживающего свой век на невеликую пенсию. Как и положено – небольшая иконка в углу, обложенная искусственными цветами. На стене приютилось старенькое радио, рядом с ним – пухлый перекидной календарь. Круглый деревянный стол, накрытый клетчатой клеенкой, нашел свое место между окнами, выходящими не во двор, а на улицу; под ним вплотную встали две табуретки. Черно-белый телевизор «Рекорд» на дубовой невысокой тумбе, красивое старинное трюмо, массивный шкаф с большим зеркалом посередине, на окнах цветастые выцветшие занавески, в углу – сундук, накрытый связанной крючком скатертью – вот и весь нехитрый интерьер жилища Евдокии Федоровны.

Полосатый половик, размещенный посередине комнаты, был небрежно сбит в кучу. «А вот это уже Витька, – подумала Милославская. – Хотя чего это он так расстарался?»

– А-ах! Господи! – в дверях появилась Марина.

Саша стоял в прежней позе, не меняя своего положения. Марина подошла ближе к покойнице и, плача, бережно стала расправлять на ней рубаху.

– Что же? Что же это? Зачем? – приговаривала она.

Милославская не пыталась успокоить своих приятелей, зная, что в такой ситуации вряд ли можно найти какие-то по-настоящему утешительные слова. Она продолжала осматривать помещение. Подняла голову кверху – пыльный пластмассовый абажур. Потолок непривычно для такого домишки высокий… «Да… – заключила она про себя, – старухе, судя по тому, что в доме у нее чистота и порядок, наверное, хотелось абажур этот отдраить, только вот дотянуться до него не было возможности или сил… А помощников, видно, днем с огнем…»

– Стоп! – вслух воскликнула вдруг Яна. – Но если она не могла… Абажур… То как же… Веревка… Такой у-узел?

Милославская еще раз оценила расстояние от пола до потолка, потом глянула на Евдокию Федоровну, взглядом измерила ее рост, посмотрела на ослабшие худые руки. Под веревкой валялся высокий табурет. Милославская и его мысленно представила стоящим под намеревающейся покончить собой женщиной.

– Все равно бы не достала! – снова вслух заключила женщина.

Марина с Сашей еще после первой фразы разом удивленно посмотрели на Милославскую, а теперь их глаза молчаливо требовали немедленных объяснений.

– Сколько ей? – серьезно спросила Яна, кивнув на покойницу.

– Что? – не поняли супруги.

– Лет Евдокии Федоровне сколько? – повторила Милославская.

– Семьдесят, кажется…. – растерянно пробормотал Саша, – С чем-то… Может, семьдесят четыре-семьдесят пять…

– Понятно, – Милославская вздохнула. – Она бодренькая была? – Яна еще более серьезно посмотрела на Федотовых.

– Н-ну… – непонимающе протянула Марина. – Живая… Для своих лет живая… Дом в чистоте содержала… Огородишко кое-какой…

– Му-гу, – Милославская многозначительно кивнула. – Даже если так, даже если живая… – сама с собой рассуждала она, глядя в пол. – Можно, конечно, подпрыгнуть до люстры со стула… Хотя вряд ли. Это даже смешно. Можно максимально встать на цыпочки… Но и это в ее возрасте возможно с большим трудом. Подтянуться, держась за веревку, чтобы влезть в петлю… Но это тоже в моем возрасте можно… Хотя и я уже, наверное… – Яна снова подняла взгляд в потолок, – Нет, нет, чепуха какая-то! Невозможно, невозможно…

Ход ее мыслей в целом был понятен Федотовым, но они отказывались верить своим догадкам, а потому, как только Яна замолчала, Саша требовательно заявил:

– Яна Борисовна, объясни наконец! Что же это мы как дураки?! Стоим, понять ничего не можем… – он ударил кулаком в стену.

– Минуту, – спокойно ответила Милославская, потом пристально посмотрела на покойницу, словно хотела о чем-то ее спросить, затем немного помолчала, задумавшись, и только после этого произнесла:

– Евдокия Федоровна в таком солидном возрасте вряд ли могла забраться на столь высокий табурет… Это во-первых. Во-вторых, даже если такой акробатический трюк после определенного количества попыток ей и удался, то сохранить равновесие пожилая женщина, наверняка с давлениями и головокружениями, дольше пары секунд определенно не сумела бы. Далее. – Милославская на мгновенье деловито поджала губы и кулаком подперла свой подбородок, что придавало ей вид настоящего античного мыслителя.

– Допустим, – продолжала она, – что Евдокия Федоровна уже на табурете. Как она смогла дотянуться до основания люстры? Это первый вопрос. Как она могла завязать такой крепкий узел, закрепляя веревку? Разве это в ее силах? Веревка достаточно толстая… И все это следовало делать стоя на табурете. Это второй вопрос.

– И? – выпучив глаза, произнес Саша, боясь согласиться с собственными соображениями.

Марина, окончательно поняв, на что намекает Яна, в ужасе ахнула и закрыла рот ладонями.

– Да-да, – хладнокровно подтвердила Милославская, глядя в лицо Федотову.

– Ну, конечно… Да, это так, – шепотом проговорил он, соглашаясь с Яной.

– Й…ей помогли? – несмело и также тихо произнесла Марина.

– Думаю, да, – нахмурившись, ответила Милославская.

– Боже мой! – покачивая головой, еле слышно выговорила та. – Уби-ийство!

– Джемма! – позвала Милославская.

Голос ее при этом заметно огрубел.

– Джемма, ко мне!

Федотовы удивленно посмотрели на свою подругу. Собака вплотную подошла к хозяйке и вопросительно глянула на нее.

– След! Джемма, след! – скомандовала Яна.

Марина испуганно захлопала глазами. Овчарка принялась обнюхивать комнату, засовывая свой нос во все щели. Она тщательно обнюхала покойницу, потом приблизилась к Федотовым, отвернулась, встала в нерешительности.

– Надо и с Витькой ее познакомить, – сказал Саша, суя Джемме под нос оставленную Ермаковым засаленную панаму.

Собака немного поводила по ней носом и как-то презрительно-смешно отвернулась, стала исследовать комнату. Сначала она делала это, казалось, совершенно равнодушно. Потом вдруг резко остановилась, зарычала, круто развернулась и, почти тыкаясь мордой в пол, направилась к выходу.

Яна схватила любимицу за поводок и быстрым шагом двинулась за ней.

– Будь тут, – на ходу приказал жене Саша, почти бегом бросившись вслед за Милославской.

Марина испуганно затрясла головой, не желая соглашаться со словами мужа и косясь на покойницу, но когда тот прикрикнул на нее, промычала:

– Му-гу.

Оказавшись за калиткой, Яне и Федотову пришлось бежать, чтобы успевать за собакой: она более чем уверенно двигалась вперед – сначала по траве, а миновав метров триста, вышла на тропку. Тропка вела в сторону, противоположную деревне.

– Куда… куда ведет эта дорога? – запыхавшись, спросила Милославская Сашу.

– К-кажется, к реке, – утирая со лба пот, ответил тот.

Джемма двигалась все увереннее и все быстрее. Приятели еле поспевали за ней. Яна боялась резко притормозить собаку, опасаясь, что та вдруг может потерять след.

Овчарка вдруг снова свернула с дорожки и направилась в сторону, раздвигая мордой высокую траву. Пружинящие ветки, в том числе и крапива, больно хлестали Милославскую по рукам, но ей было не того, чтобы прислушиваться к собственным ощущениям.

– Давай, милая, давай, – приговаривала она, глядя на собаку.

Яна встала на цыпочки и глянула немного впереди Джеммы.

– Трава примята, – бросила она Саше.

– Значит, верно идем, – взволнованно заключил тот.

Минуты через две ходьбы потянуло влагой.

– Пруд? – спросила Милославская, оборачиваясь на Федотова.