Наталья Андреева - Черное белое

Надо как следует все здесь осмотреть. Сантиметр за сантиметром. Судя по беспорядку в доме, искали деньги. А если их здесь нет? Как у хозяев было с наличностью? На счетах в банке — это понятно. Но надо знать код, чтобы снять нужную сумму. Кода нет. И банковских карточек тоже пока не наблюдается. А как сейчас нужна наличность! Искать…

Уже поздно ночью, так и не дождавшись хозяина, она подвела итоги. Задерживаться в доме нельзя, рано или поздно это вызовет подозрение у соседей. Наличие ключей еще не доказывает родства. Что будет, если заглянет милиция? Этого допустить нельзя. Ни в коем случае. Никакой милиции. Значит, надо снять жилье на то время, пока будет ухаживать за Соней. На месяц, а лучше на два. Для этого нужно срочно найти деньги. Пока обыск в доме мало что дал. И пятисот долларов не наскребла. Хозяина нет. Банковские карточки тоже куда-то исчезли. Взял с собой? Ну конечно!

Самое ценное — старые фотоальбомы. Здесь еще и в помине нет никакого Павла Мошкина. Только тени прошлого. Хозяйка и ее законные мужья. Все теперь в могиле. Как бы узнать точные размеры наследства? Как?!

— Который час?

— Ну как, девочка, тебе лучше?

— Не знаю.

Вялость, слабость, сонливость. Кто сидит у ее кровати? Пожилая женщина в белом халате, с добрым морщинистым лицом. Подносит ко рту ложку:

— Покушай, детка.

— Я сама…

Сама! Руки-то забинтованы! На обеих гипс. Что произошло за эти три дня? Такое ощущение, что сначала вывернуло наизнанку, а потом все внутренности выдраили с хлоркой. Сердце, печень, легкие… Добела. Во рту ее вкус. И теперь изнутри Соня похожа на белую комнату, абсолютно пустую. Какие странные мысли лезут в голову! Что-то вливали через капельницу, в исколотые вены. Самую настоящую дрянь. От которой тошнит. Зачем менять белые крылья на жалкие подпорки? На которых

— уверена в этом! — все равно не сможет ходить. Зачем?!

— Кто вы?

— Санитарка я, детка. Тетя Тоня. Ты покушай, покушай.

— Что это?

Судя по запаху, куриный бульон. А есть не хочется. Тетя Тоня настойчиво сует ко рту ложку. «Надо, детка, надо, так врач велел…» Морщась, глотает. Во рту по-прежнему привкус хлорки.

— Сколько это будет продолжаться?

— Что, детка?

— Когда я смогу есть сама?

— Недельки через две сможешь. Вот снимут гипс с правой руки. Борисович-то сказал, что ничего серьезного, косточки быстро срастутся. А до того я тебя с ложечки буду кормить. Как маленькую.

— Почему?

— Чтобы окрепла, на ноги встала. Здоровенькая была.

— Почему вы со мной возитесь?

— Работа у меня такая.

— Вам заплатили, да? Кто заплатил?

— Сестра твоя уж шибко о тебе заботится, Сонечка.

— Да нет у меня никакой сестры! Сколько можно повторять?!

— Ничего, ничего. Ты, главное, кушай. Это пройдет.

— Что пройдет?

— Да сколько ж влили в тебя всего, сердешная? Хорошо, что хоть помнишь, как звать.

— Зовут меня Соней. Но сестры у меня нет. Послушайте-ка. Сделайте для меня одну вещь. За деньги. Сможете?

— Что сделать-то, детка?

— Позовите милицию.

— Милицию? — охнула нянечка. — Зачем?

— Я хочу стать собой. Слышите вы? Собой!

И тут открывается дверь. Опять эта женщина, которая назвалась ее сестрой. Пропустив вперед мужчину средних лет в наброшенном на плечи халате, входит в палату к Соне.

— Ну как? Легче? Соня, тебе легче? — И нянечке: — Вы можете идти, я сама ее покормлю.

— Обойдусь.

Но тетя Тоня все равно ушла. Эта же щебечет:

— Милая, тебе надо успокоиться. Все плохое уже позади. Я все понимаю, есть не хочется, пить не хочется. Нарколог мне все объяснил.

Женщина, назвавшаяся сестрой, присаживается на стул, берет ложку, салфетку и пытается Соню кормить. Мужчина в халате внимательно за этим наблюдает.

— Кто ты такая? — отпихивает ложку Соня.

— Не хочешь? Ну не мучай себя. Поела немного — и хорошо. Не все сразу.

Валентин Сергеевич, вы присаживайтесь. Я думала, что моей сестре уже легче, и она сможет, наконец, вспомнить…

— Да помню я все!

— Соня, нарколог сегодня приходил? Он должен держать ситуацию под контролем. Я хочу, чтобы ты поскорее встала на ноги.

— А я хочу пойти в милицию!

— Я об этом уже подумала. Вот Валентин Сергеевич, капитан милиции, старший оперуполномоченный из РОВД. Участок, на котором с тобой произошло ДТП, в его ведении. Ты помнишь, как все было?

— Нет. Ничего я не помню. Мне было плохо. Я в тот момент хотела только одного. Как, впрочем, и сейчас. Дозы.

— Понимаю. Валентин Сергеевич, моя сестра получила серьезные травмы. Боюсь, что сегодня не сможет ничего конкретного сказать. Если хотите, можете с ней поговорить, но толку не будет. Я знаю свою сестру. Я же вам рассказывала…

— Что ты рассказывала?! Что?! Ты же никогда раньше меня не видела! В жизни не видела! Она рассказывала!

А капитан сидит, как сыч. Словно воды в рот набрал. Она тараторит просто без умолку, эта Алексеевна. Натура такая. А этот сидит. Наконец, очнулся, промямлил:

— Э-э-э… Вы Софья Алексеевна Летичевская?

— Да.

— Помните это?

— Прекрасно!

— Семьдесят восьмого года рождения…

— Девятого.

— Что?

— Семьдесят девятого. Вы что-то путаете.

«Сыч» уставился на Алексеевну. Мол, как же так?

«Что, тетка, попалась?»

— Моя сестра еще не окрепла. Три дня назад у нее началась наркотическая ломка. Ну, вы меня понимаете. Потом приводили в чувство, влили тонну лекарств. Она еще не вполне…

— У меня в сумочке был паспорт. Кстати, где моя сумочка?

— Вот. Пожалуйста.

«Сестра» протягивает черную сумочку. Надо бы взять ее и открыть. Но как взять? Как открыть? Гипс мешает.

— Минутку, — останавливает Алексеевну «сыч». — Соня, вы узнаете эту сумочку?

— Ну конечно! В ней мои документы. Паспорта.

— Так. Открывайте, Валерия Алексеевна.

Щелк. Появляется паспорт. Вот сейчас наступит момент истины. Самозванку — долой!

— Это ваш паспорт, Софья Алексеевна?

— Ну да.

Не очень уверенно. А чем они отличаются один от другого, эти паспорта? Разве что корочками. На ее, Сонином, была как раз такая обложка. Красного цвета с косыми полосками. Серыми и черными. Золотые буквы наполовину стерлись. А еще она неряха. Рассыпанная по сумочке косметика причиняет массу неудобств. Помада вечно открывается и пачкает вещи, лак для ногтей иногда проливается. У этого паспорта правый верхний угол испачкан синим лаком. С блестками. Корочки похожи, потому и протянула не слишком уверенно:

— Ну да…

Он открыл паспорт, зачитал вслух:

— Летичевская Софья Алексеевна, русская, дата рождения десятое ноль шестое тысяча девятьсот семьдесят восьмого, место рождения…

— Что-что?! Ну-ка, дайте сюда!

— Осторожно, Соня! Руки! Дай, я подержу.

Алексеевна подносит паспорт. Да, все так. «Сыч»-то грамотный, читать умеет! Летичевская Софья Алексеевна семьдесят восьмого года рождения, это, оказывается, она! Потому что в паспорте ее фотография! Но место рождения! И где выдан! И кем!

— Какая чушь!

— Это ваш паспорт, Софья Алексеевна?

— Я… Не знаю…

— То есть как?

— Я прекрасно помню, как фотографировалась на паспорт. Это было еще до того как… Я и сама теперь не знаю, до чего. На этой фотографии мне всего шестнадцать. Должно быть шестнадцать…

— Сонечка, так оно и было, — щебечет Алексеевна. — Ты исчезла из дома, оставив все документы. Просто исчезла. И когда фотографировалась на паспорт, тебе действительно было шестнадцать…

— Да замолчи ты! Замолчи! Вы! Скажите, чтобы она замолчала!

— Софья Алексеевна, может, отложим этот разговор? Вам надо успокоиться, — говорит «сыч». И как смотрит! Как смотрит!

— Это не может быть мой паспорт! Я не помню серию и номер. А может быть, помню? Постойте-ка! Нет…

— Но это вы?

— Да. Я. Ничего не понимаю.

— Как вы себя чувствуете?

— Вообще-то не очень. Но мне же не могло все это присниться! Мое детство, юность, мама, отец… Хотя отца я почти не помню… отчима. Нет, голова болит. Что со мной такое?

— Может, вам вызвать врача?

— Да. Мне нужен врач. Это похоже на дурной сон. Я хочу проснуться, наконец.

— Хорошо. Я поговорю с вашей сестрой, а к вам заеду позже. Денька эдак через… — И «сыч» поднимается со стула.

— Нет!

— Что такое?

— Не оставляйте меня с ней! Не оставляйте! Я ее боюсь!

— Сонечка, что с тобой?

— Нет! Я тебе не Сонечка! Я тебя ненавижу! Ненавижу!

В палату вбегает главврач, за ним испуганная медсестра и санитарка. Тетя Тоня.

— Что за крики, что случилось?

— Анатолий Борисович, сделайте что-нибудь с ней! Ольга Петровна! Тетя Тоня! Вы же видите, как ей плохо!