Мэтт Рихтел - Одержимый

– Бондс сыграл отлично, – сообщил мне Яблочко, едва я появился в баре. – Но это не самое интересное.

Он, несомненно, слышал о взрыве в кафе. Но не мог знать, что я там был. А мои порванные рубашку и шорты проигнорировал по одной простой причине: никогда не обращал внимания на подобные мелочи.

– Он сделал круговую пробежку в десятом, – продолжил Яблочко. – И таким образом получается, что ПНБ[11] у него самый высокий не только на текущий момент этого сезона, но и вообще для всех чемпионатов после завершения первого месяца регулярного сезона.

Я заказал всем пива.

– Я был в кафе «Солнечный свет».

Яблочко не ответил, но втянул голову в плечи, как делал всегда, когда приходилось напрягать левое полушарие головного мозга. Саманта положила руки мне на колени, всмотрелась в мое лицо, потом заключила в медвежьи объятия.

– Я пережил взрыв, чтобы погибнуть от удушения в местном баре.

– Дыши через нос. Так выводятся токсины.

Она отпустила меня.

Я рассказал им о взрыве и о том, что произошло после.

– Ты уверен, что записку написала Энни? – спросила Саманта.

На это я лишь пожал плечами. Мог бы поклясться, что ее почерк, но как такое могло быть?

– Кафе в том районе, где раньше жила Энни?

Я кивнул.

– Я ездил в Марина-Дистрикт по делам. Теперь в том кафе практически не бываю. А раньше мы обычно ходили в него по воскресеньям на бранч. – Получалось, что я оправдывался.

Саманта опустилась передо мной на колени.

– Так, может, Энни была в твоем разуме. Взрыв тебя потряс, открыл портал в воспоминаниях. И тебе стал доступен другой уровень сознания.

– Чушь собачья, – пробормотал Яблочко.

Я подумал, что уловил во взгляде Яблочка осуждение. Он видел Энни лишь однажды, но сразу невзлюбил. Я слышал, как он говорил кому-то из завсегдатаев бара, что она соблазнительная, но не от мира сего. Возможно, Яблочку не нравилась ее принадлежность к другому слою общества, а может, моя любовь не укладывалась в его математический взгляд на мир.

Но идея, что кто-то сознательно взорвал кафе в жилом районе, граничила с безумием. Неужели взрыв мог иметь какое-то отношение к Энни?

В молчании мы выпили еще по два стакана пива. В какой-то момент Саманта уселась на колени Яблочка и кормила его солеными орешками, а он наблюдал очередную игру. В конце концов я ушел из бара. Кто-то пытался меня убить? Или спасти?

Или убить хотели одни, а спасти – другие.

Я вернулся на свой чердак чуть позже полуночи. Поставил ноутбук на диван и попытался проверить почту, но оказалось, что я на весь день оставил компьютер включенным, и аккумулятор разрядился. Я вернул компьютер на стол, подключил к сети, и вот тут усталость меня настигла. С трудом добравшись до дивана, я вырубился, и мне приснилась Энни, распадающаяся на миллионы крошечных компьютерных пикселей.

Разбудили меня два звука: мяуканье и звон. Мяукал кот. Звонил редактор из журнала. Обоим чего-то не хватало.

Гиппократ, черный кот, подаренный мне Самантой Лири, сидел у меня на груди и мяукал, требуя завтрак. Саманта заявила, что задача Гиппократа – научить меня в меньшей степени быть «собакой» и развить внутреннюю кошачесть. Я посмотрел на кота и гавкнул, отчего тот пулей метнулся на кухню. Звонил Кевин.

– Есть секундочка? – спросил он.

Кому-нибудь следует изучить общение редакторов и журналистов. На удивление большой процент телефонных разговоров начинается вопросом редактора: «Есть секундочка?» Но фраза эта не означает, что речь идет о коротком обмене идеями. Смысл вопроса: «У тебя есть полчаса? Я хочу объяснить, как ты должен написать эту статью».

Журналисты, понятное дело, отвечают: «Естественно». Тут подтекст следующий: «Ты говоришь. Я тебя игнорирую. Статью напишу, как считаю нужным».

Мои отношения с Кевином (и другими редакторами) требовали более тонкой стратегии. В штате я не состоял, работал по заказам, а потому мне требовалось откликаться на требования редакторов. Я не мог гладить их против шерсти. В этом случае они бы больше ко мне не обращались, и я лишился бы возможности платить за еду, одежду и аренду квартиры.

Кевин работал в журнале «Здоровье американцев» и заказывал мне статьи три-четыре раза в год. Темы особо меня не интересовали, но платил журнал хорошо… и вовремя.

– У нас есть идея насчет этой статьи о сотовых телефонах. Мы хотим дать к ней графические иллюстрации, показывающие путь радиоволн сквозь мозг.

Говоря «мы», редакторы подразумевают «я».

Кевин принялся объяснять графический ряд, призванный показать путь радиоволн от источника сигнала через основные составляющие мозга к цели: мобильнику, прижатому к уху.

Закончив объяснение, резко сменил тему:

– Статья нужна к пятнице. Ты уже начал ее писать?

Я посмотрел на стопку распечаток толщиной в полфута, лежащую на кухонном столе. Я еще не начал их проглядывать, но успел сказать Кевину, что взял все интервью и прочитал соответствующую литературу. Несколько последующих минут я провел, чтобы уточнить, чего же он от меня хочет. По общепринятому мнению, влияние радиоволн на мозг минимальное, если не сказать нулевое, и я предупредил Кевина, что не стоит ждать каких-то открытий. Однако мобильники по-прежнему вызывают подозрения, пусть и не только тем, что люди тревожатся из-за воздействия радиоволн на лобную долю. Мы вообще с недоверием относимся к машинам. Посмотрите, в скольких фильмах техника представлена врагом человечества. Вышедшие из-под контроля компьютеры заменили коммунистов, инопланетян и нацистов.

Может, наш страх отражал нашу растущую зависимость от всякого рода техники. В каждом ухе наушник. На каждом ремне – пейджер. Миллионы одних устройств информационными потоками связывали нас с миллионами других. Нам приходилось полагаться на какие-то технические штучки, которые мы не могли ни собрать, ни отремонтировать.

– Сделай упор на тот факт, что мы не знаем, как эти радиоволны воздействуют на здоровье, – заключил Кевин. – Я думаю, тебе следует уложиться в две тысячи слов.

Может, мне следовало разыграть карту сочувствия и попытаться выторговать больше времени для написания статьи. О взрыве в кафе сообщили во всех новостных выпусках. Я мог бы сказать Кевину, что меня едва не взорвали вместе с чашкой двойного капуччино в руке. Но скорее всего услышал бы от него: «Господи! Ты в порядке?» Другими словами: «Статью пришли в пятницу».

Я попытался сосредоточиться на распечатках, но статьи были научными, с какой стороны ни посмотри, занудными и не такими уж информативными. В любой день продираться сквозь них было бы трудно, в этот день – в два раза труднее.

А кроме того, меня вновь тянуло к ноутбуку.

Работающие дома знают: проводить пару часов у телевизора нельзя, но «погулять» по Интернету столько же времени, а то и больше, незазорно. Смотреть телевизор – все равно что бить баклуши, тогда как просматривать новости, узнавать стоимость акций и каждые десять минут проверять почтовый ящик – обычное дело. Только повышает производительность умственного труда.

Я вывел на экран главную страницу «Сан-Франциско кроникл», которая дала три материала о взрыве в кафе. На первой полосе заголовок гласил: «Сан-францисское кафе разнесено взрывом». В статье говорилось, что полиция лихорадочно ищет какие-то зацепки, но пока нет ни подозреваемых, ни мотивов. Никаких доказательств совершения террористического акта. Пять трупов.

Согласно «Кроникл», если бы не такая хорошая погода, жертв было бы больше. Как минимум с десяток посетителей кафе сидели не в зале, а за дубовыми столиками на открытой веранде. Но вот тем, кто остался в кафе, не повезло. Я прочитал некрологи.

Саймон Андерсон, тридцатипятилетний подающий надежды писатель. Оставил жену и двоих детей – удочеренную девочку и сына, страдающего аутизмом. Андреа Надсон, двадцати пяти лет, только что закончила юридическую школу и готовилась к сдаче экзамена в коллегии адвокатов. Дарби Стейшн, одинокая женщина, региональный менеджер по маркетингу одной техасской компании. И Эйлен и Терри Дюджеб, пенсионеры, вероятно, решили выпить по чашечке кофе с молоком, но расстались с жизнью. Все пятеро жили в Сан-Франциско.

В заметках говорилось о том, что несколько человек, также находившихся в зале, остались в живых. Но назвали имя и фамилию только одной женщины. По сообщению полиции, официантка Эрин Колтран зашла в туалет для сотрудников за несколько секунд до взрыва. Стены из железобетона выдержали, и официантка осталась живой и невредимой.

В газете приводилась фотография Эрин. Когда ее фотографировали, пребывала она, что неудивительно, в шоке. Лет тридцати пяти, симпатичная, даже красивая. Несмотря на двухмерность снимка, в ее глазах ощущалась доброта и глубина.