Дик Фрэнсис - Ставка на проигрыш

— До свидания, Элизабет! — крикнула она.

— До свидания, мама!

Я распахнул перед ней дверь.

— Ну, до следующего воскресенья!

— Рад буду видеть вас.

Она желчно улыбнулась, зная, что я лгу. Днем ее посещений было воскресенье. Далеко не каждую неделю я мечтал видеть ее в нашем доме. Но в следующий раз это даст мне возможность поехать в Вирджиния-Уотерс. В размышления о том, как воспользуюсь своей свободой, я постарался не углубляться. Она удалилась, а я подошел к Элизабет и поцеловал ее в лоб.

— Привет.

— Привет, — ответила она. — Удачно провел день?

Удар, от которого перехватило дыхание.

— Ага.

— Я рада... Мама опять оставила посуду.

— Не беспокойся, я перемою.

— Что бы я делала без тебя...

Оба мы прекрасно знали ответ на этот вопрос. Без меня она провела бы остаток жизни в больничной палате, как заключенный, без малейшей надежды на освобождение. Она не могла дышать без электрического насоса, тихо гудевшего у подножия кровати, приподнятой в изголовье. Она не могла сама ни поесть, ни помыться в ванной. Моя жена Элизабет была на девяносто процентов парализована в результате полиомиелита.

Мы жили над рядом запертых гаражей на месте бывших конюшен за Грейс-Инн-роуд. Компания по застройке нового района недавно снесла все старые здания напротив, и закатное солнце беспрепятственно проникало в наши окна. На площадке были возведены опоры для строительства новых домов. Если по окончании постройки они заслонят нам свет, придется подыскать другое жилище. Не слишком приятная перспектива. Мы уже переезжали два раза, и это было сопряжено с огромными трудностями.

Поезда к ипподромам отправлялись из Лондона, поэтому, чтобы сэкономить на дороге, мы поселились в десяти минутах ходьбы от «Блейз». В Лондоне лучше жить на окраине, чем в центре: все наши соседи знали об Элизабет и, проходя мимо, иногда заходили, чтобы поздороваться с ней, поболтать или занести покупки.

По утрам приходила районная медсестра и делала Элизабет паровые растирания, чтобы не было пролежней. Миссис Вудворд, сестра с незаконченным медицинским образованием, работала у нас с понедельника по субботу, с полдесятого до шести, но ее всегда можно было попросить и задержаться. Главная проблема заключалась в том, что Элизабет нельзя было оставить одну ни на минуту из-за опасности перебоев в энергоснабжении. При отключении электричества в сети дыхательный насос подключался к электробатарее, можно было приводить его в действие и ручным способом, но на этот случай в квартире постоянно должен был кто-то находиться, и делать это следовало быстро и четко. Миссис Вудворд, добродушная пожилая женщина, была в этом смысле вполне надежна, и Элизабет любила ее. Она, помимо всего прочего, была весьма дорогостоящей сиделкой, так как государство «всеобщего благоденствия» становилось немо как рыба, когда речь заходила о недееспособных женах: я не мог добиться даже налоговой скидки для оплаты услуг миссис Вудворд. Но мы никак не могли обойтись без нее и потому были бедны — вот в чем штука.

В одном из гаражей рядом с домом стоял заезженный фургон «Бедфорд», единственно приемлемый для нас вид транспорта. Я оборудовал его кроватью типа носилок, насосом, батареями и прочими приспособлениями, и, хотя каждую неделю выбираться на прогулку было делом слишком хлопотным, фургон вносил в жизнь Элизабет некоторое разнообразие и позволял подышать свежим воздухом. Пару раз мы пробовали провести уик-энд в кемпинге у моря, но ей там было неудобно и беспокойно, оба раза шел дождь, и мы решили больше не ездить. «Вполне достаточно и дневных прогулок», — говорила она.

Респираторный аппарат «Спирашелл» был современного, «панцирного» типа. Он слегка напоминал панцирь от рыцарских доспехов. Целиком охватывая грудь спереди, он заканчивался по бокам толстым валиком из латекса и закреплялся на спине ремнями. Дыхание осуществлялось всасыванием воздуха. Насос, подсоединенный к «Спирашеллу» с помощью широкого гибкого шланга, создавал внутри корпуса частичный вакуум, а затем опять подавал воздух. Под действием вакуума грудная клетка поднималась, и воздух проникал в легкие. При подаче воздуха грудная клетка сжималась, и происходил выход.

«Спирашелл», гораздо более легкий и удобный в обращении, чем респиратор старого типа, обладал одним существенным недостатком. Как мы ни старались, сколько свитеров и шарфов ни подсовывали между латексным валиком и ночной рубашкой, побороть создаваемый им сквозняк не удавалось. Летом, когда в квартире было тепло, никаких проблем не возникало. Но холодный воздух, постоянно дующий на грудь, раздражал Элизабет. Кроме того, холод сводил к минимуму даже те небольшие двигательные рефлексы, которые сохранились в левой руке и запястье и от которых она целиком зависела. Наши ежемесячные счета за отопление были поистине астрономическими.

За те девять лет, что она провела вне больницы, мы успели приобрести почти все мыслимые и немыслимые приспособления. Квартира была буквально опутана проводами и блоками. Элизабет могла читать книги, задергивать шторы, включать и выключать свет, радио и телевизор, говорить по телефону и даже печатать письма на пишущей машинке. Все эти чудеса осуществлялись с помощью электроаппарата под названием «Опоссум». Последним нашим достижением был электроблок, поднимающий и поворачивающий ее левый локоть и предплечье, благодаря чему она могла есть некоторые блюда без посторонней помощи. А закрепленной в нем зубной щеткой она даже могла самостоятельно почистить зубы.

Я спал на диване в той же комнате, над ухом у меня висел колокольчик на случай, если ночью ей понадобится моя помощь. Колокольчики были развешаны также в ванной, кухне и в той комнатушке, где я работал. Все это вместе с просторной гостиной и составляло нашу квартиру.

Мы были женаты три года, и нам обоим было по двадцать четыре года, когда Элизабет заболела полиомиелитом. Мы жили тогда в Сингапуре, где я работал в агентстве Рейтер, и как раз собирались домой, на родину, чтобы провести там месячный отпуск.

В самолете Элизабет стало плохо. Свет резал глаза, голова раскалывалась от боли, словно в затылок ей вогнали железный стержень, саднило в груди. Выйдя из самолета в Хитроу, она прошла несколько шагов и упала на асфальт. И это был последний раз, когда она стояла на ногах.

Наша любовь друг к другу помогла пережить все, что последовало дальше. Бедность, отчаяние, слезы, крушение надежд. Через несколько лет настал период относительно благополучного существования с удобным жильем, приличной работой, упорядоченным, налаженным бытом. Мы были по-настоящему близкими друзьями.

Но не любовниками. Когда после двух-трех бесплодных попыток я сказал, что придется, пожалуй, с этим повременить, она улыбнулась, как мне показалось, с огромным облегчением, и больше этот вопрос никогда уже не обсуждался.

На другой день после поездки в Вирджиния-Уотерс я вышел из дома, сел в фургон и направился на север, к Эссексу. На сей раз я избрал жертвой фермера, напавшего на золотоносную жилу, — Тидали Пома, предполагаемого фаворита в скачках на Золотой кубок.

Буйно разросшиеся сорняки обрамляли полуразбитую дорожку, которая от пары гниющих воротных столбов вела к ферме Виктора Ронси. Сам дом, невзрачное сооружение грязно-кирпичного цвета, стоял среди вороха опавшей неубранной листвы и безучастно взирал на мир симметричными, давно не мытыми окнами. Выгоревшая краска на рамах облупилась, дымка над трубой не было.

Я постучал в заднюю полуоткрытую дверь, но никто не откликнулся. Через небольшую прихожую прошел в дом. Громко тикали дешевые настенные часы. В нос ударил резкий запах резиновых веллингтоновских сапог и коровьего навоза. На краю кухонного стола кто-то оставил пакет с мясом, и тонкая водянистая струйка крови, просочившаяся через бумагу, образовала на полу розовую лужицу.

Выйдя из дома, я пересек захламленный двор и заглянул в пару сараев. В одном стоял трактор, покрытый слоем грязи шестилетней давности. В другом я обнаружил кучу ржавых инструментов и старых сломанных рам, а также спиленные ветки деревьев. Под большим навесом, кроме грязи и паутины, ничего не было.

Пока я болтался по двору, не зная, куда отправиться дальше на поиски, из-за угла дальнего строения появился здоровенный молодой парень в вязаной полосатой шапочке с алым помпоном. На нем был просторный, давно не стиранный свитер бледно-голубого цвета и грязные джинсы, заправленные в тяжелые резиновые сапоги. Светловолосый, с круглым обветренным лицом, он выглядел добродушным и простоватым.

— Привет, — сказал он, — кого ищете?

— Я к мистеру Ронси.

— А он там, через дорогу, лошадьми занимается. Загляните попозже.

— А когда он освободится?

— Может, через час, не знаю, — пожал он плечами.