Наталия Ломовская - Сердцевина граната

В желтой шкатулке, выстланной шелком, лежали флакон духов, коробочка пудры, футлярчик губной помады. Марта понюхала духи, поднесла к лицу пуховку и, взглянув в зеркало, снова затряслась в рыданиях.

Однако и у Морозовых нашлось, чем похвастаться. Помимо богатого деревенского угощения, конечно. Профессор во весь голос восторгался и свежим воздухом, и близостью реки, и ароматами деревенского вечера, но прямо-таки застыл в изумлении, увидев в светлой горнице на комоде часы. Те часы, что откопал когда-то в подвале бессчастный Рябушинский и презентовал понравившейся девчонке. Так они и стояли с тех пор, никому глаз не мозолили, потому что Леонид Андреевич стал уж и забывать историю их появления, а Марта, и помнила, да никому не говорила.

– Позвольте, но… Это же потрясающе! Майечка, посмотри, какая прелесть!

Часы были сняты с комода и подвергнуты тщательному изучению, причем профессор не прекращал присвистывать и охать.

– Да ты скажи, свояк, золотые они, что ли? – решил поддержать беседу Леонид Андреевич.

– Золотые? Нет. Фигура бронзовая, изображает Крона, пожирающего младенца.

– Чего это он его пожирает? Людоед?

– Один из греческих богов, – ответила за профессора Марта. – Его мать предсказала ему, что он будет низвергнут одним из своих детей, и Крон всех их проглатывал при рождении.

– Так всех и сожрал? – полу-насмешливо, полу-заинтересованно осведомился Леонид Андреевич. Он был задет. Сколько лет стояли эти часы на комоде, сколько раз он, остановившись перед ними, развивал свои предположения о том, кто этот бронзовый старик, чем он таким непотребным занят и для какой надобности буржуи его к часам присобачили! Марта своих познаний никак не проявляла. А при профессоре да при расфуфыренной своей сестрице разошлась!

– Один остался, – не спеша пояснила Марта. – Зевс был спасен и сам стал царем и отцом богов и людей.

– Значит, правильно Хрону нагадали, – удовлетворенно заметил Леонид Андреевич. – Хотя, как сказать… Кабы он поумнее был – не стал бы детей жрать, вот у сынка на него обиды бы и не было. Глядишь, при царстве бы остался… Правильно я говорю? Ну, а для какой такой надобности его на часы поставили, ответь ты мне?

– Впоследствии в народе его стали рассматривать как бога времени, – пояснил профессор.

– Вот оно что… Назначили, стало быть, – покачал головой Морозов.

Профессор снова стал восторгаться часами:

– Необыкновенно выразительное изображение! Я, конечно, не специалист… Но если механизм без специальной чистки, без реставрации продолжал столько лет функционировать, то…

– Если они вам так нравятся, Дмитрий Савельевич, то позвольте их вам подарить, – заявила вдруг Марта.

Морозов усмехнулся:

– И правда, забирайте. У вас коллекция, вы разбираетесь, а у нас они только вот на комоде пылятся. А нам взамен пришлете часы с кукушкой – гораздо веселее будет!

После долгих церемонных отнекиваний с одной стороны и простодушных уговоров – с другой профессор часы все же принять согласился. Согласились и погостить в совхозе пару недель – попить молока, погулять на свежем воздухе. Профессор оказался любителем рыбалки.

– Только я тебе, свояк, компании не составлю. Послезавтра еду как раз на пару недель в столицу – наш центральный комитет вызывает на конференцию. Надеюсь, погостите, пока Марта не опростается… Все и ей полегче будет.

Профессор затаил усмешку – хитер крестьянин по-прежнему, несмотря на все организации и реорганизации. Да и это правильно – гости должны чем-то отплатить хозяевам за гостеприимство. Хотя эти часики стоят даже того, чтобы год за них Авгиевы конюшни чистить. Тем более что Майе предложенный Морозовым порядок понравился. Она рада была побыть рядом с любимой старшей сестрой, вспомнить детство, родителей, рассказать ей о своей счастливой жизни.

Майе было чем хвалиться. В эвакуации она осталась сиротой – через несколько недель после похоронки на старшего капитана Челобанова скоропостижно скончалась мать. По счастью, нашлись знакомые. Девчушку пригрели – она имела счастливый, живой нрав, с детства отличалась умением и желанием нравиться… В конце войны встретила профессора Краснова. Краснов на фронт не попал, был эвакуирован в Омск вместе с университетом. Его знания в области археологии оказались нужны молодой стране даже в тяжелое военное время.

Мировое светило влюбился в Майю по уши – дожив до сорока лет, он как-то не удосужился завести семью.

Майя вернулась в родной город уже профессорской женой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…» – бормотал профессор, наряжая жену, как новогоднюю елку. Ему нравилось считать себя старым, заслуженным и умудренным. Профессор обожал жену и только несколько печалился из-за отсутствия детей. Впрочем, и это он надеялся со временем поправить – знакомый дипломат недавно привез из одной малоразвитой страны чудодейственное средство, которое в ближайшее же время должно было помочь.

Леонид Андреевич уехал совершенно успокоенным. Его сердце не предчувствовало беды, и тем тяжелей оказалось испытанное потрясение, когда при возвращении он узнал – ребенка нет, мальчик родился мертвым. Все вокруг сочувствовали председателю и Марте, а Майю, городскую фифу, осуждали – даже не побыла с сестрой после похорон младенчика, умотала в тот же день в свой Ленинград, только ее и видели.

Жизнь шла по-прежнему. Галина Морозова, старшая и пока единственная дочь Леонида Андреевича, вышла замуж. Из родной деревни она никуда не подавалась – к учению девушка оказалась неспособной, еле дотянула до восьмого класса, а там пошла на ферму работать. Правда, замуж вышла на редкость удачно. Витька Богушев, завидный жених, отучился в городе на агронома и вернулся в родной колхоз, представлял теперь сельскую интеллигенцию. На Витьку многие девчонки заглядывались. А Галина и из себя была не красавица, и во лбу не семи пядей. Только работа у нее в руках горела. Леонид Андреевич ждал внуков. А тут Марта на старости лет снова забеременела.

– Люди смеяться будут, – равнодушно-ласковым тоном говорила она мужу.

– Ничего… Лишь бы парня родила, лишь бы ребенок выжил.

За месяц до срока Марта полезла зачем-то в погреб и оступилась. К вечеру ее опоясала боль. Местная акушерка только покачала головой и велела Леониду Андреевичу везти жену в город, пока не поздно.

– Кесарево сечение, – бормотал Морозов, сидя в полутемном коридоре, где остро пахло хлоркой и страхом.

Вскоре его пригласили зайти. Лицо жены на зеленой клеенчатой подушке показалось ему незнакомым. И голос был чужим:

– Девочка…

– Вот и хорошо, – пробормотал Леонид Андреевич, стесняясь своего страха и жалости.

– Авророй назовем, – потребовала Марта.

– Как? – удивился Морозов. Но жена не ответила. Леонид Андреевич потянулся погладить Марту по слипшимся волосам, но дрогнул и руку отвел.

– Ты выздоравливай, – неловко сказал он.

– Устала я, – прошептала Марта. – А…

Она не договорила, словно и в самом деле сраженная какой-то страшной усталостью.

Малышку из роддома позволили забрать только через месяц. Ее сразу взяла к себе Галина – Леонид Андреевич после похорон жены занемог.

Морозову было уже шестьдесят. Бодрый и крепкий мужик, властный председатель, в одночасье согнулся и сник. Он так привык к Марте, что ему все время казалось, что она где-то рядом. Он даже голос ее слышал – тихий, шелестящий, жалобный какой-то.

– Леонид, обед готов.

– Иду, Марта, – отвечает он спросонок.

Нет никого. Тишина.

Аврорка горланила без умолку, словно оплакивала мать и свое будущее житье-бытье. Спасибо, соседка посоветовала положить ее в овчину. Дедовское средство подействовало. К трем месяцам малышка совершенно выправилась, набрала вес на козьем молочке. Галина сестренку не обижала, но и не баловала – сыта девочка, одета, ухожена, чего еще надо?

Аврора рано стала помогать по хозяйству. Многие бытовые мелочи в доме Галины стали делаться как бы сами – крошек на столе не оставалось, сор с полу выметался сам собой, молоко в кошкином блюдце никогда не переводилось. Аврора вечно возилась то с больным теленком, то с хилым цыпленком. Упросила сестру посадить в палисаднике цветы – собирала семена и черенки по всем соседям. Агроном расщедрился для председателевой дочки. Привез из города саженцы невиданных каких-то роз. В деревне цветами никого не удивишь, растут и растут себе в палисаднике. Но на Авроркины цветы водили даже приезжих посмотреть.

В семь лет Аврора, как полагается, пошла в школу. Галина отвела ее за руку в первый класс, а домой девчонка не вернулась. Прямо из школы пошла к отцу и сказала ему:

– Я, папка, у тебя теперь буду жить. Галина говорила: как я стану большая, буду тебе помогать. Вот я выросла, в школу пошла, теперь буду за тобой ходить.

Леонид Андреевич растерялся совершенно. Попытался погладить дочь по голове, но она уже возилась у плиты, гремела кастрюлями.