Анри Лёвенбрюк - Завещание веков

— Угу, Дээйв, все хорошо. Не беспокойся.

— Как отель?

— Ну, это же «Риц»…

— Так ведь я не знаю, я же никогда не бывал во Франции… Кстати, забыл сказать тебе вчера, что в Париже есть агентство, которое представляет наши интересы. Если тебе что-нибудь понадобится, они всегда помогут. Агентство небольшое, у французов больших нет, но люди там милейшие.

— Я знаю, Дэйв… ты, похоже, забыл, что и я француз?

— Да, да, конечно. Дать тебе их телефон?

— Нет-нет, пока не нужно, спасибо… А вот тебе придется взять для меня мотоцикл напрокат.

— Ты не хочешь ездить на такси? — удивился он.

— В Париже это меня вполне устраивает, но для долгой поездки…

По внезапно наступившему молчанию я догадался, какое у него сейчас выражение лица. Как и вся команда «Олдрич», Дэйв страшно боялся, как бы мое пребывание во Франции не затянулось. Я уже на две недели задержал последние сценарии для третьего сезона «Сексуальной лихорадки», и продюсеры, конечно, обрывали телефоны в агентстве, не скрывая своего растущего нетерпения. Почему эти треклятые французы всегда так тянут? Сценарии были давно готовы, продюсеры наняли целую армию писак — story editors и script doctors, но я должен был все это просмотреть, одобрить и придумать финальный аккорд.

— Ты… ты куда-то едешь? — пролепетал Дэйв.

— На юг Франции.

— Что?

— Я еду в Горд, это в Провансе. Отец купил там дом, и мне надо уладить кое-какие дела.

— Это надолго?

— Не знаю.

Я почти видел, как пальцы Дэйва конвульсивно сжимают трубку.

— Но… Но как же deadline,[7] Дамьен?

— Слушай, Дэйв, у меня только что умер отец, — сказал я с притворным негодованием.

Это был верх жестокости. Бедный парень онемел. Я сжалился над ним…

— Не волнуйся, Дэйв, это очень тихое место, и я смогу спокойно поработать в своем домишке. Не терзайтесь вы там, в агентстве. В ближайшие дни я пришлю вам окончательный вариант по мейлу.

Я с улыбкой отключил мобильник и посмотрел на свое отражение в большом зеркале. Я попытался разглядеть черты отца в собственном лице. Узнать его глаза. Рот. Но увидел я только трехдневную щетину, круги под глазами и взлохмаченную черную шевелюру. Нечто ирреальное. Совсем другой я — такого мне уже давно не доводилось видеть, и этот другой я совершенно не хотел писать похабные истории о нью-йоркских задницах.

Я решил воспользоваться временем, которое оставалось у меня в Париже, чтобы побродить по его узким улочкам, испить до дна волшебный напиток этой двуликой Панамы[8] — благородной и насыщенной исторической памятью днем, высокомерной и чувственной ночью. Я изучил несколько путеводителей, побывал в музее Орсе и в Лувре, отведал роскошные блюда у Додена Буффана и заглянул в пару пивных, восхитился терпением водителей такси, преодолевающих совершенно невозможные пробки, улыбнулся длинноногим парижанкам на Елисейских полях, одарил монетками певцов в метро, нырнул в электронное царство ночных клубов и, изрядно перебрав в одном из них, завершил ночь с какой-то англичанкой, хотя не помнил даже, когда успел пригласить. Приподняв на рассвете простыню, я изумился: как мог я забыться до того, чтобы оказаться в объятиях брюнетки? Скольких женщин приводил я к себе после вечеринок в Нью-Йорке, не отдавая себе в том отчета и почти не желая этого? Я вел себя как последняя скотина, самый равнодушный из всех мерзавцев. А почему? Отвергнув белый порошок, я нашел в алкоголе не столь опасного друга, который тем не менее толкал меня на постыдные авантюры. Номер носил все следы бурной ночи, но девушка удалилась очень скромно, не назвав своего имени и воздержавшись от глупых обещаний, — только нежно поцеловала меня на прощанье. Это была очередная случайная связь, каких было множество после моего расставания с Морин и с ее мерзким порошком. Как случалось уже не раз, я дал себе зарок больше так не напиваться.

Прошло два дня, и я, угрюмый с похмелья, похоронил отца в присутствии одних только могильщиков. Когда они стали опускать гроб, я попытался разглядеть, где покоится мать, но в темноте ничего не было видно. Могила была огромная, готовая принять целые поколения покойников, и абстрактное представление о смерти внезапно обрело для меня ужасающую материальность.

Дав две купюры славным малым в синих комбинезонах, которые делят с нами скорбь и несут наши гробы, я отправился в «Риц», где и провел свой последний в Париже вечер, смакуя коньяк с трюфелями в баре «Хемингуэй» и слушая слишком благонравного пианиста, выкликавшего названия своих опусов так, словно это были баллады Синатры.

Тот, кто хоть раз проделал долгий путь на «Харлее», даже на «Электре-Глайд», одной из самых удобных моделей этого класса, легко поймет, почему я предпочел совершить путешествие за два дня. Во-первых, чтобы оценить красоту пейзажа — главное удовольствие для мотоциклиста, во-вторых, чтобы поберечь зад, которому приходится отнюдь не сладко от вибрации двух цилиндров V-образного двигателя. Итак, я решил сделать небольшой туристический крюк с целью разделить путь надвое.

Я сразу поддался очарованию этого невероятного края, где История возникает в каждой деревушке, за каждым холмом, в каждом аббатстве, на вымощенных булыжником улочках и извилистых горных дорогах. Я видел безмятежных стариков, сидящих на общественных скамьях, заново открывал запахи и звуки маленьких кафе, где все запросто заговаривают друг с другом, — и все это мне безумно нравилось. Нью-Йорк был полностью забыт.

Я провел беспокойную и шумную ночь в Клермон-Ферране, в одном из убогих желтых мотелей, где мне пришлось в одних трусах выстоять очередь перед душем. В результате я опоздал к завтраку, и ворчливый хозяин обслужил меня с явной неохотой. Надо признать, что после двух дней в «Рице» шарм «Формулы-1» несколько тускнеет…

Я поспешно спустился на стоянку, чтобы снова завести мотор моей прекрасной иммигрантки, которая — подобно мне — явно радовалась тому, что будет вновь лихо закладывать виражи и любоваться пролетающим под колесами асфальтом. Яркое солнце всходило, когда я углубился в ущелья Лозьера. После полудня, наскоро пообедав, я с сожалением покинул прекрасный торный Жеводан и свернул на восток, где надеялся найти ответ на вопросы, мучившие меня уже два дня.

Вскоре я оказался на плато Воклюз и увидел наконец полюбившийся моему отцу городок, возникший словно луч света в конце туннеля.

Нотариус не обманул меня. Горд и в самом деле одно из красивейших мест во Франции. Я никогда не забуду вид, открывающийся на повороте дороги, с противоположной стороны холма, когда среди зеленеющих гор внезапно появляется этот oppidum[9] на вершине скалы, это нагромождение ползущих вверх по спирали домов из сухой каменной кладки.

Горд — одно из чудес французского пейзажа. Сотни лет этот город воздвигали с безупречным вкусом, не поддаваясь дикому урбанизму, как если бы некий добрый дух на протяжении веков охранял логику его архитектурного развития. Серые или белые, тянущиеся вверх дома как будто прильнули к горе, образуя украшающие ее каменные ожерелья. Волшебно однотонный, этот город возник на охряной почве Прованса как гармоничное творение архитектуры, созданное человеком и горой. Стоящие над землями Люберона дома словно присматривают за окружившими их оливковыми деревьями, зелеными и белыми дубами, кедрами и акациями.

Я остановил мотоцикл на другой стороне долины, сошел с него и надолго застыл, изумленный неповторимой красотой открывшейся передо мной панорамы. Майское солнце уже начинало спускаться к зеленым холмам. Я вновь оседлал «Харлей», чтобы добраться до центра городка засветло.

Мое появление на небольшой главной площади у подножия внушительного замка не прошло незамеченным. В это время года туристов мало, и фырканье мотора привлекло несколько любопытных взглядов. Я направился к террасе одного из многочисленных кафе, устало снял шлем и спросил официанта, как проехать на улицу, где находится дом отца. Он кивнул, как если бы понял наконец причину моего присутствия здесь, и показал мне дорогу.

Я начал петлять по извилистым проулкам, притаившимся в тенистом сумраке старого городка, и вскоре оказался перед домом, который впервые увидел на поляроидном снимке у нотариуса.

Дом из сухой каменной кладки, с закрытыми ставнями, стоял на маленькой, узкой и тихой улице, круто спускавшейся вниз. Перед домом был небольшой сад с черной решетчатой оградой.

Я временно поставил свой мотоцикл на тротуаре напротив, чуть более широком. Шлем я повесил за седлом — в надежде, что ворье в Горде свирепствует не так, как в Париже. Сумку с ноутбуком я все же вынул из багажника и закинул ее за плечо. Я направился к увитым плющом воротам, нащупывая в кармане связку ключей. Шаги мои гулко отдавались в переулке. Мне пришлось перепробовать несколько ключей, прежде чем я нашел нужный. Замок наконец щелкнул, я толкнул решетку и медленно вошел в садик с ведущей к двери каменной дорожкой. Дом был окружен дубами, кое-где уцелели запущенные клумбы.