Андрей Остальский - Английская тайна

— Что мне там делать, дома-то, — мрачно отвечал Сашок.

— О нет, Александр, вы не правы. Дома у вас на этот раз точно есть дела. По моим сведениям, Анна-Мария тоже вернется сегодня домой.

— Да вы что! — воскликнул Сашок. — И вы все это время молчали!

— Ну, я, знаете ли, в общем-то, не имел права… — сконфузился Гарри.

— Я понял! — разгорячился Сашок. — Вы ее все это время прятали!

— Но не от вас, Александр, не от вас! Ей же угрожала реальная опасность…

— Нет, все равно, как вы могли, а еще претендуете на роль моралиста! Это очень некрасиво с вашей стороны — и с вашей лично, и бюро этого вашего, как там бишь его — особенно замечательных преступлений! Я себе места не находил, а уж о родителях ее и говорить нечего. Вы им просто жизнь сократили!

— Или спасли…

После этого обмена колкостями Сашок и Гарри надулись друг на друга. Но тут за окнами вагона появились платформы «Ландон Бриджа», Сашок, недолго думая, схватил свой портфель в охапку и бросился к выходу.

— Постойте, еще секунду! — вскричал ему вслед Гарри. — Я еще не успел вам сообщить нечто важное…

— Ну, что там еще такое?

— Последнее, что я не успел вам сказать: паспорта и у Беника, и у госпожи Цыбакиной поддельные. Но качество — невероятное! Просто произведение искусства, любо-дорого посмотреть!

— Ну, что с того?

— Ну так… знаете ли… Скорее всего, значит, никакие они не Григорьев и не Цыбакина…

— Ага, значит, Гаврилов продолжает мне врать — не разоружился перед партией… Ну да наплевать, какое мне дело: Григорьев-не-Григорьев, Цыбакина-не Собакина, Настя или Аля… Все равно я их никогда больше не увижу…

— Вот от этого я на вашем месте не зарекался бы — все может быть! Мало того, предчувствие у меня такое… что вы с ними еще встретитесь…

— Чепуха! Прощайте, Гарри, мне пора домой.

И с этими словами Сашок выскочил на перрон. Напротив, на противоположной платформе, сияли белые бока новых французских вагонов отправлявшегося в обратную сторону поезда. Сашок рванул, как настоящий спринтер, и в последний момент успел-таки вскочить в закрывающиеся двери. А вот ринувшийся за ним следом Гарри не успел. И теперь он стоял по другую сторону стекла и что-то пытался сказать.

Сашку вдруг стало весело.

— Ну чего, чего орешь, сыщик мой внештатный, — говорил Сашок, уверенный, что Гарри его не слышит. — Опомнись: разве англичане так себя ведут? Совсем обрусел, понимашь…

Но тут вдруг двери на секунду снова открылись, Гарри просунул в вагон голову и сказал громким шепотом:

— Один, один только совет! Поверьте пожилому человеку! Кайтесь в чем угодно, но только не надо, не надо Анне-Марии про эту… госпожу Цыбакину рассказывать… Умные мужчины не рассказывают.

Наконец двери окончательно закрылись, и поезд тронулся, увозя глубоко задумавшегося Сашка на восток. А какой-то совсем не веселый Гарри остался на платформе совсем один. 

Сашок думал, что навсегда обречен регулярно просыпаться с этой пугающей мыслью. От которой с утра бросает в дрожь и перехватывает дыхание. Но вот какая штука: с некоторых пор это стало случаться с ним все реже и реже.

Почему? — спрашивал он сам себя — и не мог сформулировать ответ. Хотя что-то такое вертелось на языке. Что-то существенно изменилось в его жизни. Значит ли это, что он потихоньку превращался в англичанина? Ну, это вряд ли. Но какую-то странную нишу на нейтральной полосе он себе, наверно, выкопал. И все глубже в нее погружался. Как в море. В нем, в море, наверно, все дело. Оно ему странным образом помогает.

Внешне главная произошедшая с ним перемена состояла в том, что они с Анной-Марией достигли наконец моргейджного ипотечного счастья, надыбали кредит на 25 лет и купили в том же Фолкстоне квартиру с видом на Английский канал, (который на самом-то деле — тс-с, пока англичане не слышат! — называется Ла-Манш). В хорошие дни прямо из окна был отлично виден французский берег. И день начинался со взгляда через широкое панорамное окно: а какого цвета сегодня море?

Когда-то в детстве родители возили Сашка на юг, отдыхать в Абхазию. С какой завистью смотрел он на местных: везет же людям, живут на море! Просто невероятно счастливый жребий. Ему самому, понятное дело, такого никогда не выпадет.

Но выпало. И вовсе не пришлось переселяться в Сухуми, оказалось возможным стать морским жителем Англии. Море, конечно, другое, холодноватое, но это уже детали.

Сашку нравится Фолкстон — ему здесь уютно. Город начал потихоньку преображаться, возрождаться после десятилетий упадка. На нижней набережной разбили вдоль моря очаровательный парк, укрепили участки пляжа, воздвигли новые волнорезы. Посреди парка построили большущую детскую площадку, с массой всяких качелей, каруселей и горок, с которой целый день разносились над морем восторженные детские крики. Площадка наводила Сашка и Анну-Марию на кое-какие мысли, которым, наверно, предстояло в будущем воплотиться во что-то конкретное.

На настоящем, девятнадцатого века, гидравлическом лифте из берегового парка можно было подняться на «Лиз» — верхнюю парадную набережную — одну из самых красивых в Англии, да и во всей Европе.

В хороший день, когда с неба не падает дождь (а в Фолкстоне льет чуть реже, чем в Лондоне и тем более на севере), потрясающий кайф на рассвете выйти на Лиз — благо дивный волшебный променад начинается где-то в двадцати метрах от подъезда. Смотреть на то, как восходит над морем, как пробивается через облака солнце, раскрашивая волны до самого горизонта в пронзительные цвета, — удовольствие почти сексуальное. Море пахнет йодом, но не только. Еще и чем-то загадочным, какой-то тайной. И наглядевшись, надышавшись морским воздухом, можно за день столько всего сделать — ой, ой, ой!

Перед сном погулять по Лизу — тоже дело совершенно волшебное, особенно если дождаться момента, когда зажгутся изящные старинные фонари, подсвечивающие набережную таинственным нежно-абрикосовым цветом. А море в это время кажется черным, шипящим, сердитым. Смотришь с высоты, как по черно-матовой поверхности воды порывы ветра гонят белых упрямых барашков, как они вздыбливаются, будто пытаясь сопротивляться порывам ветра, и легкая оторопь берет. Но здесь, на набережной, уютно от ощущения безопасности — здесь тебя холодной соленой воде не достать и даже не забрызгать. А если все-таки пронижет ветер насквозь, если сквозь свитер и куртку пробьются холод и сырость, тоже не страшно, это даже замечательно — хороший предлог заскочить в бар в роскошном темно-красном доме-дворце под названием «Гранд», посидеть там перед открытым старинным камином, пропустить рюмочку или хотя бы чашку крепкого горячего чая. Можно по-местному — с молоком, или по-славянски — с аккуратно нарезанным кружочками лимоном. Сашок сам себе удивлялся: никогда заранее не мог угадать, какое у него будет на этот раз чайное настроение — русское или английское. Ему даже казалось это символичным — соответствующим двойственности его души.

«Гранд» построили в середине девятнадцатого века для принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII, и он на протяжении многих лет проводил здесь летние сезоны. Как правило, в обществе своей возлюбленной, фактически — второй жены по имени Элис Кеппел. Обитали они в Фолкстоне с многочисленной свитой и прислугой, и вокруг «Гранда» постепенно вырос местный Вест-Энд с рядами белых и абрикосовых элегантных домов — почти как в лучших районах Лондона.

В самом «Гранде», на первом этаже — ресторан со стеклянными стенами и огромными окнами, из которых открывается праздничный вид на набережную Лиз, с ее гигантскими яркими клумбами, и на разноцветное море. Но Сашок особенно полюбил именно бар со знаменитым большим камином, в котором так притягательно полыхает открытый огонь. Он может долго сидеть перед ним, завороженно глядя на пламя. Что он там видит? О, это отдельный разговор, особая тайна…

В такие моменты ему приходят в голову самые удивительные вещи. Например, из области астрономии и космологии. Или даже математики. Вдруг ему начинает казаться, что некая глубочайшая истина, какой-то великий закон мироздания скрыты в самом элементарном. В суммах и взаимоотношениях простых чисел, например… О, он уверен, не так они просты, как кажется… Возьмите даже примитивный постулат: деление на ноль невозможно. Но почему уж так категорично-то? А если сильно постараться? Если поднапрячься как следует? Может, все-таки немножко получится? Казалось бы, элементарно. Понятно ведь: нельзя делить на ничто. Но ведь умножать на ничто можно, получая вполне рациональный результат… А ведь ноль можно представить себе как сумму: плюс бесконечность и минус бесконечность… И если одинаковые массы вещества и антивещества соединить в пробирке, будет аннигиляция, взаимное уничтожение… Нет, здесь точно скрыта какая-то тайна…