Марина Серова - Смерть наяву

Но в подкорке уже оставался необходимый механизм так называемого быстрого реагирования. И в дальнейшем, независимо от того, помнишь ты что-либо из этих опытов или нет, но на практике действуешь всегда правильно, умело и отлаженно.

Любопытно то, что на самом деле нас не учили этому, а именно использовали уже заложенные в человеке скрытые резервы его психики, которые просто нужно было активизировать…

Я не думала и в этот раз. Не спрашивала себя, стоит ли действовать, и не анализировала ситуацию. Мой безошибочный внутренний компьютер сделал это за меня, послав резкий сигнал об опасности, и мне оставалось лишь подчиниться его команде.

Да, я могла бы оказаться смешной, попасть в неловкое положение, стать предметом насмешек. Пусть так. Это все же лучше, чем потом проливать слезы над бездыханным трупом клиента и потерянным гонораром.

Поэтому, едва мое ухо уловило этот мерзкий свист — даже самое его начало, всего лишь нарастающее колебание воздуха где-то вблизи, — я со всей силы втолкнула Роальда внутрь квартиры, буквально опрокинув его через высокий порог в комнату.

Голицын, не ожидавший от меня таких действий, бухнулся оземь, то есть о рассохшийся паркет, и негромко, но внятно выматерился.

Пока он принимал вертикальное положение, а из кухни в зал спешили услышавшие шум женщины, я с силой выдернула стрелу из зазора между кирпичами и показала ее оторопевшему Ивану Абрамовичу.

— Ну дают! — только и охнул он. — Вот дела! Мать честная!

— Кто? — спросила я у Голицына, внимательно осматривая трофей.

— Что «кто»?

— Кто «дает»? — уточнила я. — Вы сказали: «Ну дают!» Значит, вы предполагаете неких лиц, которые могли бы совершить это действие.

— Так хулиганье!

— Да? — скептически скривила я рот. — Почему вы думаете, что это хулиганы?

— Так кому же еще в голову придет стрелами по балконам пуляться?

— Что, это не в первый раз? — вздохнула я. — Раньше уже такое было?

— Нет, конечно, — заверил меня Голицын-старший. — Еще чего не хватало.

— Богатое, выходит, хулиганье сейчас развелось, — иронически констатировала я, демонстрируя Ивану Абрамовичу стрелу. — Видите, какой прочный металл? А перышки из пластмассы? Такая штука в спортивном магазине долларов на пятьдесят потянет.

— Да ты что?

— Точно вам говорю, — кивнула я. — А откуда стреляли, по-вашему?

— Ну с балкона какого-нибудь, — Иван Абрамович неуверенно обвел рукой по окружности. — Сейчас спрятались, небось, хихикают.

— А мне так сдается, что стреляли снизу, — вздохнула я. — Думаю даже, что примерно вон из тех зарослей. Видите посадки слева?

Я показала Голицыну на ряд березок, перемежающихся высокими кустами дикой смородины.

— Вижу… — недоуменно произнес Иван Абрамович. — Посадки как посадки.

— И тем не менее, — продолжала я, — стреляли именно оттуда.

— С чего вы взяли?

— Траектория полета стрелы, — пояснила я. — Она вошла в кладку снизу вверх.

Я продемонстрировала Голицыну-старшему углубление между кирпичами, для убедительности засунув в дырку сигарету, — она вошла под углом.

— Кстати, если бы Роальд оставался на этом месте, стрела впилась бы ему в горло под подбородком и застряла в середине черепа.

Пока Иван Абрамович сокрушенно качал головой, призывая все кары небесные на «распоясавшееся хулиганье», в гостиной уже шло совсем другое кино.

Подвыпившие старушки — они, оказывается, пока шушукались на кухне, раздавили на двоих поллитру смородинной настойки — утешали Роальда, который безуспешно от них отбивался.

— Ни слова про стрелу, — успел прошептать нам с Иваном Абрамовичем Роальд, когда мы вернулись в комнату. — Не надо беспокоить маму.

А Василиса Гавриловна с тетей Пашей, как две клушки над только что высиженным цыпленком, хлопотали над распростертым на диване Роальдом.

Оказывается, Голицын во время падения умудрился слегка подвернуть себе ногу и набить синяк на скуле, к которой теперь и прикладывались невесть зачем сохраненные с советских еще времен пятаки.

Поймав на себе злобный взгляд тети Паши и заметив неодобрительное покачивание головой Василисы Гавриловны, я поняла, что старушки думают, будто у нас с Роальдом приключилась размолвка и я в сердцах дала Голицыну-младшему хорошего пинка.

Понятно, что такое обращение было не по сердцу ни Голицыной, ни ее соседке. А когда они узнали, что я Ромочке не жена, не любовница, а всего-навсего коллега по работе, то отношение ко мне двух этих женщин быстро и круто переменилось.

Теперь я стала чем-то вроде нежелательного довеска, балласта, который по неизвестным причинам — скорее всего, по мягкости характера — таскает с собой их обожаемый и ненаглядный Ромочка.

«Вот девки нынче пошли, — услышала я с кухни громкий шепот Василисы Гавриловны, когда пожилые „девочки“ в очередной раз уединились (формальный повод — подогреть в духовке пирог, фактический — пропустить еще по рюмашке). — Ничего духовного на роже не написано, прям как мужики. И рукам волю дают, и дымят, как паровоз. А ей ведь рожать! Уж лучше бы пила, все для здоровья полезнее! Не-ет, Паша, твоя ей не чета!»

Сам же Роальд, по причине естественного для звезды его ранга эгоизма, не замечал происходящих перемен и был занят исключительно своей подвернутой лодыжкой. Меня он даже не поблагодарил, а о стреле — то ли забыл, то ли решил отложить разговор на потом.

Иван Абрамович к завершению обеда уже порядком набрался и изъясняться мог только односложными словами, так что поддержки с его стороны я тоже не получала. Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что Голицын-старший периодически обращался ко мне с многозначительным возгласом: «Ну… ты не того…» — и пытался потрепать рукой по колену, очевидно, стараясь меня ободрить.

А вскоре появилась и сама Маргарита — дочка тети Паши, наперсница юных дней Ромочки, певунья и плясунья, черт бы ее побрал!

Девушка оказалась розовощекой дылдой с весьма вульгарными манерами. Настолько вульгарными, что, напрягись Роальд чуток, и прочное место на российской эстраде было бы ей обеспечено.

Я попыталась было внушить Роальду, что в целях безопасности не стоит увеличивать в квартире количество посторонних людей, напоминала ему про стрелу, которая чуть не впилась ему в горло, но Голицын с целью «поправиться» успел пропустить несколько рюмок из очередной бутылки, и теперь ему уже было все равно. Он лишь тупо ухмылялся и пожимал плечами.

Вот сподобила судьба охранять такого балбеса! Никогда больше не буду связываться с вышедшими в тираж кинозвездами и телеведущими юмористических программ! Но это — зарок на будущее, а работу все же хочешь не хочешь — придется довести до конца.

К вечеру в квартире Голицыных начался самый настоящий бедлам.

Поскольку у меня только две руки, две ноги и всего один рот, я не могла разорваться между звонками, а трезвонил и телефон, и звонок двери.

Народ, пытающийся всеми правдами и неправдами прорваться на семейный обед, можно было отнести к нескольким категориям.

Самая безопасная и легко управляемая — соседи Голицыных.

Население пятиэтажки — боюсь, что в полном составе, — очевидно, устало ждать, когда его пригласят, и жаждало урвать кусок своего пирога — не буквального, конечно, с курагой и прочими домашними прелестями, который томился в духовке Василисы Гавриловны.

Народ страстно желал общаться со своим любимцем. Я изо всех сил препятствовала народу осуществлять его горячее желание.

Победила я.

Остальные желающие получить «доступ к телу и душе» Роальда Голицына были не столь многочисленны, но куда более назойливы.

Эти господа шли вперемешку с соседями, так что мне приходилось перестраиваться в зависимости от статуса посетителя или звонившего.

Надо сказать, что хозяевами квартиры с радостью было отдано мне на откуп сие неблагодарное занятие — и Голицыным стало спокойнее, и я не мешала Василисе Гавриловне вкупе с тетей Пашей охмурять моего клиента с помощью Маргариты Паршиной, потенциальной звезды эстрады и, кто знает, может быть, будущей супруги Роальда.

Итак, что можно припомнить существенного в чехарде этих звонков и визитов?

Понятно, что тогда я еще не представляла, что ждет нас с Роальдом на протяжении следующих дней, и была не особо внимательна.

Но теперь, отсеивая шелуху впечатлений того безумного дня и кошмарного вечера, пристально всматриваясь в калейдоскоп лиц, которые до сих пор сохранила моя память, я могу выделить несколько звонков и визитов, сыгравших в дальнейшем важную, а подчас и роковую роль во всей этой истории.

Во-первых, у Роальда объявились довольно многочисленные друзья и подруги.

Это были ровесники Голицына, которые в свое время либо учились с ним, либо работали, либо просто весело проводили время.