Евгений Дрозд - ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО НИРО ВУЛФА

Вообще–то я кошмарам не подвержен, но в то роковое утро проснулся внезапно, как от какого–то толчка, с неприятным предчувствием. Я малость повалялся в постели, прикидывая, с чего бы это у меня могли разыграться нервы. Но не придумал ничего, что могло бы омрачить ближайшее будущее обитателей старинного особняка на Тридцать пятой западной улице. Никаким конкретным делом в данный момент мы с Ниро Вулфом не занимались, банковский счет Ниро был далек от истощения, так что голодная смерть нам не грозила, и от жизни следовало ждать лишь обычных скромных удовольствий и маленьких радостей. Часы показывали 8:30, а будильник я выставил на 9:00. Не было смысла дожидаться, пока он зазвонит, и я решил подниматься. Будильник–то, конечно, свое дело сделал исправно, но к этому времени я находился уже на кухне и слышать его не мог.

Фриц Бреннер, наш кулинарный гений, как раз вернулся со второго этажа, неся поднос с грязной посудой. Вулф, согласно заведенному обычаю, завтракал в своей спальне. Сейчас он наверняка уже повязал галстук и на скрипучем лифте поднялся в оранжерею на крыше, дабы провести там два часа в обществе садовника Теодора Хорстмана и 10 000 орхидей.

Я пожелал Фрицу доброго утра и уселся за свой столик, на котором дожидались уже утренние выпуски «Нью–Йорк Таймс» и «Газетт», а также высокий стакан апельсинового сока. Стакан я осушил сразу же, а с прессой решил повременить, сосредоточившись на маисовых лепешках с чебрецовым медом, пироге со сметаной, посыпанном коричневым сахаром и корицей, лимонном варенье, бисквитах и кремонском сыре.

Вторую чашку кофе я пил не спеша, бегло проглядывая страницы газет.

Ничего интересного. Я только задержался на статье, посвященной стыковке в космосе нашего «Аполло» и русского «Союза».

Отложил прессу и отправился в кабинет, где принялся неторопливо исполнять утреннюю рутину. Вскрыл почту, вытер пыль, вынес и вытряхнул содержимое корзинки для бумаг, сорвал листки с настольных календарей, налил свежую воду в вазу, стоящую на столе Вулфа. Когда патрон в одиннадцать часов спустится в кабинет, то принесет свежесрезанную орхидею. Вулф любит, чтобы на его столе каждое утро красовалась новая орхидея.

Все это заняло у меня от силы полчаса, и я уже начал шарить взглядом по книжным полкам. выискивая, чего бы почитать, когда пол подо мной ощутимым образом дрогнул. Я удивился. Я всегда считал, что Нью–Йорк находится отнюдь не в сейсмической зоне. Это вам не Калифорния!.. Довести эту мысль до конца не дал донесшийся откуда–то из–за стены приглушенный крик.

Я выскочил в холл. Из двери напротив, ведущей на кухню, высунулся Фриц Бреннер. Мы обменялись взглядами.

— Ты тоже слышал? — спросил я.

— Мне показалось, что кричит Теодор, — ответил Фриц. — Но почему–то снизу. Он ведь сейчас в оранжерее должен быть…

Крик повторился, и стало ясно, что кричит действительно Хорстман и кричит из подвала, где находятся бильярдная, комната Фрица, кладовки и подсобки.

Мы с Бреннером еще раз переглянулись и бросились к лестнице, ведущей в подвальный этаж. Сбежав по ступеням, свернули в освещенный коридор и увидели в самом дальнем его конце Хорстмана. Бледный садовник стоял перед дверью кладовки и с ужасом смотрел на пол. Когда мы подбежали, он повернулся к нам и трясущейся рукой указал:

— Арчи, Фриц, смотрите!

Это, собственно, было лишне — мы уж видели лужицу крови, вытекающую из–под двери кладовой. Лужица увеличивалась.

Я дернул ручку двери. Заперто.

— Ключ у тебя? — спросил я садовника. Тот молча кивнул. — Открывай.

Открывать все же пришлось мне — у старого Хорстмана тряслась рука и он никак не мог попасть в скважину. Я распахнул дверь и зажег свет. Садовник и повар испустили невольный крик, а я понял, что впервые за несколько десятилетий сегодня будет нарушена одна незыблемая, священная традиция: Ниро Вулфу придется прервать свое свидание с орхидеями до одиннадцати часов. Уткнувшись в черные пластиковые мешки с удобрениями (чтобы упасть, как следует, в кладовке просто не было места), на коленях прикорнул классический труп. Судя по всему, жмурик был совсем еще свежий.

— Фриц, — распорядился я, — зови Вулфа. Быстро.

Фриц бросился исполнять приказание, а я, заметив, что лужица крови уже коснулась обувки Теодора, велел ему отойти в сторонку. Сам же принялся осматривать место происшествия. Помещение было небольшим: полтора на полтора метра, без единого окошка, только под самым потолком справа виднелась небольшая, размером с открытку, решетка вентиляции, покрытая толстым слоем пыли. У левой стены стоял стеллаж со всякой мелкой садоводческой утварью, а справа, на полу, высился штабель пластиковых мешков с удобрениями и подкормкой. В него–то и уткнулся убиенный. На затылке покойного явственно виднелось входное пулевое отверстие, а то, что осталось от мозгов и лица, все еще медленно сползало по стене. Зрелище не для слабонервных. Казалось, все произошло пару минут назад. Поскольку для убийства нужен кто–то второй, а такового в кладовке не было, да и негде ему тут было поместиться, то оставалось только предположить самоубийство. Странноватое такое самоубийство. Теоретически можно, конечно, выстрелить себе в затылок из пистолета, но среди самоубийц это как–то не принято. И, самое главное, пистолета нигде не было видно. И запаха пороха в воздухе не ощущалось. И на затылке убитого не было характерных пороховых пятен, которые непременно бы возникли при выстреле в упор.

С лестницы донеслось рычания взбешенного Ниро Вулфа, а следом оправдательный лепет Фрица. Я повернулся и увидел, как туша Вулфа вписывается в не очень просторные габариты подвального коридора. Когда шеф подошел к нам, я посторонился, давая ознакомиться с картинкой. Ниро замолчал. Он стоял неподвижно и только громко сопел, в то время как его цепкий взгляд живо обегал сцену театра военных действий.

Когда я решил, что первичное ознакомление состоялось, то кратко ввел патрона в курс дела, заодно выяснив, что Тео спустился из оранжереи в подвал, чтобы пополнить запас подкормки для орхидей. К садовнику–то и был обращен первый вопрос Вулфа:

— Когда последний раз отпирали кладовку, Теодор?

— Да только вечера, сэр. Посыльные доставили мешок с удобрениями, и мы с Фрицем перенесли его сюда. Все было нормально.

— Ключ от кладовки у тебя?

— Да, сэр. Постоянно при мне. А другого нет.

Вулф мрачно хрюкнул и повернулся к Фрицу.

— Посторонние в доме?..

Повар только пожал плечами.

Вопрос был риторический, Вулф мог бы его и не задавать. Он сам ежевечерне обходит дом и включает сигнализацию, так что ночью к нам даже мышка не пролезет. В доме были только мы четверо. Ну, и еще вот этот…

Вулф угрюмо посмотрел на меня.

— Пока не узнаем, как все произошло и кто, собственно, убит, наши домыслы бесполезны. А опознание — это дело полиции. Боюсь, Арчи, у нас нет другого выхода, как…

Он не договорил, но этого и не требовалось. Я тоже помрачнел: нам действительно не оставалось ничего другого, как звонить в полицейское управление, в департамент по расследованию убийств, нашему заклятому другу инспектору Кремеру.

Воздержусь от подробного описания того бедлама, что творился в нашем доме в течение последующего часа. Скажу только, что помимо осмотра, фотографирования и прочих формальностей, торжествующий инспектор Кремер приказал провести тщательный обыск на предмет обнаружения орудия убийства. Разумеется, никакого оружия в доме найдено не было, если не считать моего личного «Варли–32», хранящегося в нижнем ящике моего письменного стола. Но его я сам вручил инспектору вместе с лицензией.

Торжество же инспектора Кремера — я бы даже сказал: мстительное торжество — было понятно. В нашем доме всякое случалось — подбрасывали нам, например, газовую бомбу, подкладывали бомбу бризантного действия, упрятанную в металлическом кофейнике (когда она взорвалась, крышка кофейника просвистела в дюйме от головы Вулфа), но никогда еще здесь не происходило такого серьезного преступления, в совершении которого можно было бы обвинить Вулфа и меня. Да, такого подарка судьбу Кремер давно не получал. Он был счастлив. Когда эксперты завершили работу, мертвеца упаковали в пластиковый мешок и увезли. Инспектор Кремер велел нам подписать протоколы допросов. (Это происходило в кабинете Вулфа, причем инспектор сидел за рабочим столом Ниро: как патрон пережил это унижения, я не знаю). После этого Кремер объявил, что мы четверо являемся подозреваемыми, находимся под домашним арестом и не имеем права покидать дом. И удалился, оставив в подкрепление своих слов сержанта Стеббинса дежурить на крыльце. Можно было не сомневаться, что инспектор уже организовал наружное наблюдение за подходами к дому как со стороны Тридцать пятой, так и со стороны Тридцать четвертой улиц.