Лариса Бесчастная - Вобла в эстази, или Спецрейс для сумасшедшей Ники

Необъяснимое чувство тревоги сводило брови и, чтобы не вызвать ненужных вопросов своей бдительной бабушки, я украсила лицо беззаботной улыбкой. И, как оказалось, зря, потому что спровоцировала совсем другой вопрос:

— Радуешься, что уезжаешь от меня подальше? — я удивлённо раззяпила очи и она воодушевилась: — Да, да! Я ведь всё понимаю! Надоела я тебе со своими нравоучениями! «Ах, внученька! Ты слишком много пьешь кофе! Ты дымишь, как паровоз, без остановки!.. Сколько можно жить одной?! Пора тебе остепениться!..», — я попыталась пресечь сей эмоциональный натиск, сжав бабулю в объятиях, но та уже вошла в раж: — Я всё про тебя знаю, всё! Но потерпи ещё чуть-чуть! Скоро уже приедешь в свою безумную Москву, сядешь в зачуханной квартире перед ящиком с ведёрной кружкой безобразно крепкого кофе, сунешь в рот сигарету, будешь цмоктать её и приговаривать: «Наконец-то я избавилась от этой приставучей старой сучки! Гоп твою мать, какой оргазм!»

Вот так перл! Ну, бабуля… Я подавилась с трудом сдерживаемым смехом и, опасаясь разбудить своего шестилетнего сынишку, помчалась в кухню за минералкой. Бабушка шустро засеменила следом и, дождавшись, пока я отсмеюсь и напьюсь, соизволила обидеться:

— И что такого смешного я сказала? Разве я не права?

Дабы не допустить приступов обоюдной слезливости, неизбежной при прощании родных людей, я решила, что бабулю необходимо подбодрить и раззадорить:

— А сама ты когда остепенишься? Тебе уже за семьдесят, а ты хулиганишь, как пацанка! Чему ты научишь нашего Никиту? Разве можно так сквернословить в твоём возрасте?

— Какой такой возраст?! — вскинулась бабуля. — Я ещё молодая! Если хочешь знать, душа у меня как у девчонки… — и без всякой паузы хихикнула: — И вообще, как раз в мои годы люди уже впадают в детство! — я попробовала обнять свою престарелую «девчонку», но она сердито отстранилась: — А за сына можешь не переживать! Коли у меня и сорвется нечаянно лихое словечко, я сразу ему объясняю, что оно плохое и чтобы он ни в коем случае не говорил таких слов! У меня ни муж, ни дети ни в жизнь не сквернословили… Ты ведь не материшься, не берёшь с меня пример? — я с беспрецедентным вниманием уставилась на часы, чтобы бабуля не прочла в моих глазах правдивый ответ, и она встревожилась: — Что уже пора?

Я кивнула и обхватила её покатые плечи:

— Что-то твой сосед задерживается… Может, я поеду на такси?

— Никаких такси! Вовчик ни разу меня не подводил, вот-вот явится! Не рыпайся, давай лучше проверим, всё ли ты упаковала. Не забыла ли чего…

И бабуля рванулась к порогу. Я успела перехватить её, пока она не стала дёргать с трудом застёгнутые замки:

— Не надо ничего проверять! А то нарушишь упаковку и твоя вобла начнёт вонять!

— Моя упаковка фирменная и запаха рыбы даже собака не учует! — гордо возразила бабуля, но сумку оставила в покое. Зато снова попыталась пустить слезу: — Внученька! Осталась бы ещё на денёчек… Я так редко тебя вижу… Да как же мы без тебя… — и тут же засуетилась: — Ника! А тормозок! Где твоя сумка с бутербродами? А минералку ты взяла?

Ну, суматоха! Не бабуля, а чёртик с моторчиком! Зная её как облупленную, я всякий раз поражаюсь, как быстро меняется у неё настроение! Сунув своей неуёмной старушке пластиковую сумку с дорожным припасом для контроля, я пошла в последний раз взглянуть на своего птенчика.

Никита разметался на диване, оголив голенастые коленки и спрятав веснушчатый нос под одеялом. Я укутала его ножки и приоткрыла зарумянившуюся в тепле мордашку. Он вздохнул и зачмокал губами. Солнышко мое! Опять я бросаю тебя на бабушку… Потерпи, сынушка, вот мама остепенится… Что будет после того, как я закончу институт, я ещё слабо себе представляла, но сейчас с моей сумасшедшей работой и усиленной учёбой — пусть даже заочной — воспитывать малыша, не оставляя его на соседку, было слишком сложно. Тем более, что он у меня такой живчик…

Стук в дверь оторвал меня от виноватых мыслей и я, наскоро чмокнув лобик Никиты и вдохнув поглубже исходящий от него аромат детства, отправилась на выход. Бабуля уже инструктировала «Вовчика» — так она по старой памяти звала нашего сорокатрёхлетнего соседа Владимира Ивановича, с которым у неё были особые тёплые взаимоотношения — и тот со снисходительной улыбкой внимал её наставлениям.

Поздоровавшись с соседом, я с прозрачным намёком открыла дверь и глаза у бабули стали сумасшедшими, а губы искривились:

— Никуша! Ты же там поберегись! В этой твоей сумасшедшей Москве… Высыпайся и кушай вовремя… И бросай курить, пожалуйста!..

— Брошу, ба… Как только, так сразу… Обязательно! И ты тут держись… Никитку не балуй, не повожай его дикие затеи… А то он сядет тебе на шею… И не реви! — я поспешно приложилась к родным щекам и выскочила вслед за «Вовчиком»: лишь бы не видеть слёз своей любимой бабули…

— Хорошая у тебя бабушка, — заметил Владимир Иванович, выехав со двора, — она у нас на весь дом одна такая. Всем помогает… Всегда выслушает и даст нужный совет. Никаких психотерапевтов не надо… — он подумал и, видимо, припомнив что-то пикантное, улыбнулся: — И взбалмошная, как дитя. И прямая. Иногда вместо совета такую прочухонку даст, что мало не покажется. Я бывает обижаюсь… А потом подумаю, подумаю — и соглашаюсь: она во всём права! Потому что мудрая… И добрая. Всех пытается понять, а вас с Никитой любит до потери сознания… Вон какую сумку набила, неподъёмную. И что такого она могла тебе всучить, чего нет в Москве?

Я отогнала видение бабулиного заплаканного лица в раме кухонного окна и ответила:

— Рыбу. Она натолкала полную сумку вяленой воблы и немного чехони. Наша астраханская вобла в Москве идет на ура… А я стольким людям обязана!

— Вобла? — усмехнулся Владимир Иванович и бросил на меня короткий взгляд: — А помнишь, наши мальчишки в детстве обзывали тебя воблой? — я хмыкнула и он углубился в тему моего детства: — Ты была такой худышкой… Как былинка. Так и казалось, что тебя нашим буйным «астраханцем» сметёт! Зато и бегала быстро, как ветер… Треснешь задиру и бежишь. И никому за тобой не угнаться.

— Да уж, бегать мне нравилось. Мама в ужас приходила от того, как быстро я лётаю: вот ребёнок стоял рядом — и вдруг, глядь-поглядь, а его и в помине нету…

Владимир Иванович погрустнел:

— Ты стала очень похожа на свою маму. Такая же хрупкая и красивая…

И он замолчал. Не мешая ему блуждать в воспоминаниях о первой несчастливой любви, я тоже погрузилась в прошлое…

Мамочка… Она была совсем не в напористую бабушку: тихая, застенчивая, мягкая… Зато любить умела сильно. Так сильно, что сгорела за полгода после того, как отец бросил нас. Не дожила и до сорока лет… Я вспомнила, как плакал по ней Владимир Иванович, и удивилась: надо же! Он, похоже, до сих пор не в силах её забыть! А ведь у него не было ни малейшего шанса на ответное чувство: «Вовчик» был на четыре года моложе своей соседки Танечки и та лишь добродушно посмеивалась над его ухаживаниями. А он её боготворил, и по рассказам бабули, даже пытался топиться в Волге, как только узнал, что она вышла замуж. Чудом спасли. Ему было тогда всего семнадцать лет. На что он надеялся?

От грустных мыслей меня отвлёк неожиданный вопрос:

— Вероника, а как ты думаешь: если бы тогда, когда Таня осталась одна, я бы всё бросил и приехал к вам …могло бы всё сложиться иначе?

Я посмотрела в смятенное лицо соседа и честно ответила:

— Вряд ли. Разве вы ещё не поняли, что все женщины в нашей семье однолюбки… И бабушка, и мама, и я… Я ведь сколько раз звала бабулю переехать ко мне, а она ни в какую. Не хочет бросать дедушкину могилу. И мама не смогла жить без отца… Прощать его она не собиралась, а без него жить не сумела. Да и я тоже. Хоть и пережила разлуку с отцом Никиты, а всё равно живу одна. Никто мне не мил. Скачу по жизни одинокой волчицей…

Растерянный взгляд Владимира Ивановича ждал развития темы, но мне совсем не нравилась такая перспектива и потому я откровенно обрадовалась, обнаружив свой туристский автобус:

— А вот и наш автобус! Слава Богу, успели вовремя…

На самом деле мы прибыли более чем вовремя — посадка в автобус ещё не началась. Страждущий путешествовать народ толпился у багажников и с досадой поглядывал на спорящих между собой водителей. Тех было двое: пожилой лысоватый толстяк и молодой сухопарый мужик с малопривлекательной сердитой физиономией. Они возбуждённо обсуждали нечто важное для обоих — вероятно, маршрут или порядок смены у руля.

В толпе пассажиров терпеливо топтались представители нескольких поколений: обвешанная медалями группа ветеранов войны, кучка молодёжи, скорее всего, студентов и, судя по типичным клетчатым баулам и сосредоточенным лицам, бывалые торговцы-челночники. Удобно сидя в «девятке» соседа, я без особого интереса разглядывала особей мужского и женского пола и мой взгляд зацепился за стоящую наособицу высокую рыжеволосую девушку с толстым прыщавым парнем малоприятной наружности.