Игорь Тумаш - Чисто русское убийство

Кроме салатов он задумал порадовать друзей бутербродами со шпротами и прихваченной в Минске литровой бутылкой водки «Беларусь синеокая». Самому же придется довольствоваться минералочкой. Ничего, не привыкать. Зато голова потом болеть не будет.

Данченки, кстати, с просторов СНГ как–то сникли. Вместо них появились кодировщики с фамилиями Донской, Невский. Верно, чтобы у алкашей вызывать ассоциации с крупнейшими победами русского оружия. Татаро–монголов разбили, тевтонов–рыцарей разбили. Следовательно, если человек–однофамилец князей–победителей взялся воевать с ратью зеленого змия, то неужели спасует? Разобьет! Баксы в его мягкие, но цепкие руки можно вручать с абсолютной уверенностью.

К большим деньгам всегда какая–нибудь грязь липнет. Такая вот в природе закономерность имеется.

Прищепкин постепенно пришел к мысли, что кодировке, скорее всего, может любой дурак выучиться. Гораздо сложнее к этому делу как следует примазаться. Ведь трудности наверняка начинаются со стадии лицензирования и регистрации. Чиновники, вершители этих действ, свою долю от горьких алкашеских денег первыми требуют.

Поэтому, чтобы стать популярным кодировщиком, в первую очередь нужно страстно любить деньги и быть докой по части всякого рода подношений. И при этом день и ночь трендеть о безмерной любви к человечеству и Божьем, в отношении себя, промысле…

Не дано нам любить деньги, вздохнул Георгий Иванович, нарезая лопушистые листья салата, поэтому их наличие в обозримой перспективе и не предвидится.

«Сердце красавицы склонно к изме–ене. И к перемене…» — зазвучал вдруг приемник.

Прищепкин бросил взгляд на розетку — не включен! «Да это же Капинос!» — сообразил он, выглянул в окно и увидел внизу Женьку Капиноса и Валеру Тарасюка.

Похожий на каменное изваяние, двухметровый, широкоплечий Капинос старательно выводил арию, а подвижный, как ртуть, коротышка Тарасюк в нетерпении гарцевал вокруг него с огромным букетом сирени.

Капинос закончил школу милиции, но трудоустроился в театр оперетты: уникальные природные певческие данные. Однако служить Мельпомене Капиносу вскоре наскучило, и он вновь надел милицейскую форму. Женька понял, что сыск его призвание, а пение — только хобби, ибо голосом и безупречным музыкальным слухом Создатель наделил его просто так, от щедрот своих. Степенный и представительный, вальяжный флегматик Женька являлся полной противоположностью холерика Валерки.

Внутри Тарасюка словно находился ядерный реактор, ибо в этом маленьком человечке была такая уйма энергии, что с лихвой хватило бы на весь Киселевградский РУВД. Он ни секунды не пребывал в неподвижности, таковым даже не представлялся, и надо иметь развитое воображение, чтобы вообразить его спящим.

Валера, конечно, спал. Но очень мало, часа по три в сутки. Уже в пять какая–то неведомая сила подбрасывала его в постели, и Тарасюк выскакивал из дома на утреннюю пробежку. Заданный с утра темп выдерживал и на протяжении всего рабочего дня. Только искры летели из–под его форменных ботинок.

— Женька, Валерка, здравствуйте, родные мои! Поднимайтесь в номер! — закричал Прищепкин, справившись с закрашенными шпингалетами и распахнув окно.

— Сейчас Фоминцев должен подъехать, — не напрягаясь, ответил Женька, но его полголоса хватило, чтобы Прищепкин на восьмом этаже отчетливо услышал. — С минуты на минуту нарисуется. Мы дождаться обещали, но не вытерпели… Впрочем, да вот и товарищ полковник, собственной персоной.

На стоянке возле гостиницы парковался милицейский «уазик». Гунар Петрович Фоминцев откровенно не любил ходить пешком и служебную машину использовал на все сто восемьдесят процентов. То есть без малейших колебаний разворачивал ее по личным либо семейным надобностям. В Управлении ему и не такое прощали: Фоминцев — умница, Фоминцев — мозг!

Мать у Гунара Петровича была латышкой, отец русским, родился он в Тобольске (фамилия Фоминцев в этом старинном русском городке, кстати, весьма распространена; почти как Гусейнов в Долгопрудном). Чтобы всегда чувствовал сын латышскую свою половинку крови, мать и настояла назвать сына Гунаром. Удачное получилось смешение: Гунар Петрович обладал холодным прибалтийским умом, прагматичностью, был носителем европейской культуры, но имел открытое русское сердце и некоторые привычки также определенно русские. (Может, действительно, не стоило Петру Первому мучиться так со строительством Петербурга, а объявить столицей готовенькую Ригу? Наверно, и история российская тогда б другой азимут приняла, а? Экономия какая!) Гунар Петрович имел разряд по шахматам, и его способность анализировать возникшие ситуации да просчитывать ходы преступников, а также, понятно, и реакцию родного начальства послужила ему гораздо лучшим подспорьем в милицейской карьере, чем неуемная энергия для Валеры и певческий талант для Женьки. Во всяком случае, за прошедшие семь лет Гунар Петрович вырос до полковника и обращаться к нему стали строго по имени–отчеству, между тем как Валера и Женька оставались капитанами, а их отчеств никто не помнил.

— Сердце красавицы склонно к изме–ене, — грянули друзья Прищепкина уже в три глотки, а Валера, словно оказавшись в ситуации, при которой для предотвращения ДТП на железнодорожном переезде необходимо остановить поезд, замахал букетом сирени круговым движением.

— Отставить пение! — гаркнул им Георгий Иванович с восьмого этажа.

Равняйсь! Сми–рна! — Друзья охотно подыгрывали.

Здравствуйте товарищи сыщики!

— Здравия желаем, товарищ детектив! — дружно гаркнули Капинос, Тарасюк и Фоминцев.

Как и в прежние времена просидели друзья до самого утра. Разговорам и воспоминаниям, казалось, не будет конца. А когда у Жени, Гунара Петровича и Жоры начали слипаться глаза, то Валерка, по кличке Комиссар Жюс, потащил их… на рыбалку.

Ребята, в принципе, могли себе это позволить — впереди воскресенье. Но безумно хотелось спать. Всем, кроме Валеры. У Тарасюка, вне зависимости от обстоятельств, с наступлением утра наступал период повышенной активности.

— Да ведь нет у нас для рыбалки ничего, — пробовали сопротивляться сыщики. — Чем рыбу–то ловить будем, пальцами?

— Ерунда, было б желание, — стоял на своем Валера. — Чем ловить — найдем. А ну — не спать! Глаза на ширине плеч! Поднимайтесь! На бережку под кустами подрыхнете… Машину поведет Комиссар Жюс.

По дороге через город Валера тормознул «уазик» у дежурной аптеки, купил несколько пакетиков борной кислоты и марлю.

— Будем порошок в хлебный мякиш закатывать, а из марли сачки сделаем, — пояснил страж правопорядка. — В детстве так ловил, когда с червями загвоздка получалась.

— Между прочим, это браконьерством называется, — хмыкнул Гунар Петрович. — И наш долг…

— Так что, не едем? — растерялся Валера.

— Ладно уж, тронулись, — ответил полковник, с досадой отмечая дистанцию, появившуюся в отношениях между ним и друзьями–капитанами. Пошутить ведь хотел, но Валера принял шутку за назидание старшего по званию.

Георгий Иванович вновь напряженно всматривался в мелькавшие за окном до боли родные пейзажи, менявшиеся с калейдоскопической быстротой: Валера вел «уазик» так, словно гнался за укравшим мешок семок Шумахером. И буквально через полчаса они уже были на Киселевградском водохранилище.

Первые дни июня, самое–самое начало лета. Природа шепчет, Природа дышит — самое распрекрасное время среднерусской полосы. Об этом, глядя на портрет Полины Виардо в прозрачном ночном пеньюаре, еще Тургенев писал. Созерцание Природы среднерусской полосы дало Георгию Ивановичу ощущение тихой радости и глубинного покоя… Если бы еще не мельтешня Тарасюка.

— Дерево–башка! — орал тот на Женьку. — Ну чего кислоту у самого берега разбрасываешь? Денег, между прочим, стоит! Надо ямы искать, вся рыба сейчас в ямах отсиживается.

— А где хоть одна яма? — оправдывался Капинос. — Ты покажи яму–то.

— Может, тебе еще и сомов показать?! — рассвирепел Валера. — Этак каждый дурак сумеет наловить. Побегай по мели, где ухнешь с головкой — там, значит, и яма.

— Сам дурак! — обиделся Женька. — Не буду бегать — делать больше нечего.

— Да на фиг нам вообще рыба. Пожарим на костре колбасы, сала, — миротворчески сказал Прищепкин.

— Ну и жарьте свое сало! Запаску заодно, домкрат! — заявил Валера. — А лично я сюда за рыбой приехал. Сам наловлю!

— Натравлю, — ехидно поправил Гунар Петрович, свинчивая жестяную крышку с бутылки водки. — Бегай, бегай — ищи ямы–то. А мы пока и на бережку неплохо посидим.

Валера бросил на Фоминцева уничтожающий взгляд, открыл уж рот, чтобы покрыть отборным матом, но — осекся, вспомнив, верно, о его трех больших звездах на погонах.

— Ну, будем здоровы! — сказал Фоминцев, чокнувшись с Капиносом, одним гармоничным синхронным движением русского служивого человека опрокидывая в себя водку и подхватывая с разостланной на земле гостиничной скатерти бутерброд со шпротами. Жалко, что ты, Жора, завязал. У меня ведь водка особая — владелец местного завода, Миронов, прислал.