Дональд Уэстлейк - Дайте усопшему уснуть

Шествие пересекло тротуар и приблизилось к представителю похоронного бюро — такому загорелому, что казалось, будто он вымазан бронзовой краской. Подойдя вплотную, Энгель увидел, что это и правда краска для искусственного загара, какую продают в аптеках. Ему показалось, что гробовщик намазался неровно, тяп-ляп: лицо его было покрыто пятнами и напоминало карту Европы, выдержанную в бурых тонах.

Сотрудник бюро улыбался с таким великим тщанием, что Энгель испугался, как бы у него не треснули щеки. Из катафалка выползла платформа, покрытая лиловым плюшем, на которую и установили гроб. Потом водитель катафалка нажал кнопку, платформа с гробом въехала в салон, и сотрудник бюро вместе с помощником закрыли дверцы.

— Все идет отлично, не так ли? — обратился агент к Нику Ровито.

Но Ник Ровито ничего не ответил. Проводы в последний путь — слишком торжественный обряд, чтобы болтать попусту. Энгель увидел взгляд рыбьих глаз Ника Ровито, устремленный на сотрудника бюро, и заметил, что сотрудник бюро твердо намерен впредь держать пасть на замке.

Катафалк пополз по свободной полоске мостовой, в хвост ему пристроился один из автомобилей с венками. Всего машин было три. Распорядители начали выносить венки из церкви, и вскоре все три машины были забиты цветами. Они тронулись вперед, а следом поехали автомобили со скорбящими. Такой эскорт предложил Ник Ровито. В него входили одни черные «кадиллаки» с откидным верхом. Матерчатые крыши были опущены. «Провожать будем на современный лад, — решил Ник. — Не просто пышно, но и в духе времени». И кто-то из парней, сидевших за столом, сказал: «Это будет знаком начала новой эры, верно, Ник?» И Ник ответил: «Ага».

Родные и близкие парами потянулись из храма. Впереди шествовали вдова Чарли Броди и Арчи Фрайхофер. Арчи отвечал за торговлю девицами. Чарли Броди не оставил страховки и умер в неурочное время, и вдове не полагалось никакого содержания от организации. А поскольку она была миловидной блондинкой, достаточно привлекательной даже в глубоком трауре, ей надлежало вернуться на работу к Арчи Фрайхоферу, на которого она вкалывала до замужества. Поэтому, естественно, Арчи и шел рядом с ней на похоронах.

У сотрудника бюро была маленькая книжечка, в которой он записал, кому в какой машине ехать. Он стоял и читал вслух:

— Машина номер один: миссис Броди, мистер Фрайхофер, мистер Ровито, мистер Энгель…

Ник Ровито первым забрался на заднее сиденье, с ним сели вдова и Арчи, а Энгель устроился впереди с водителем. Остальные четыре человека, несших гроб, забились в машину номер два.

Минут пятнадцать кортеж двигался рывками, пока толпа возле церкви рассаживалась по автомобилям. Всего машин было тридцать четыре. Тоже выдумка Ника Ровито. «По штуке на каждый год жизни Чарли», — сказал он, и кто-то из сидевших за столом подхватил: «Это так поэтично, Ник». И Ник Ровито ответил: «Ага».

Все примолкли. Всем стало жарко, потому что верх был опущен, а солнце припекало. Энгель выкурил сигарету, ни разу не оглянувшись на Ника Ровито, поэтому он не знал, смотрит ли Ник на него своими рыбьими глазами. Энгель видел людей на тротуарах. Они показывали пальцами и говорили своим детям: «Вон он, Ник Ровито, большой гангстер. У него миллионы долларов, прекрасные женщины и заграничная выпивка. Он пользуется влиянием в высоких кругах. Он очень злой дядя, и я не хочу, чтобы ты вырос таким же. Видишь, вон он, в шикарной машине».

Ник Ровито смотрел вперед. Обычно он махал детям рукой, улыбался и подмигивал, но сегодня было не до того: слишком скорбный и торжественный случай.

Прошло несколько минут, и вдова Чарли разревелась.

— Чарли был хороший человек, — возвестила она сквозь слезы. — Мы с ним так здорово жили целых семнадцать месяцев!

— Совершенно верно, милая, — ответил Арчи Фрайхофер и похлопал вдовушку по коленке.

— Жаль, не было прощания с телом, — заявила она, промокая глаза маленьким платочком. — Жаль, что я не смогла в последний разочек взглянуть на него. Я отдала им его лучшие ботинки и французские трусики, и сорочку от братьев Брукс, и итальянский галстук, и хороший синий костюм. Они его обрядили, а никто даже не смог сказать «прощай».

Вдова расстраивалась все больше и больше. Ник Ровито похлопал ее по другой коленке и сказал:

— Ничего, Бобби, пусть его запомнят таким, какой он был.

— Наверное, вы правы, — согласилась вдова.

— Конечно. Бобби, ты передала им его одежду, синий костюм и прочее. Какой именно синий костюм?

— У него был всего один синий.

— В котором он ездил по командировкам?

— Он всегда возвращался домой в этом костюме!

Не выдержав воспоминаний, вдова опять расплакалась.

— Ну-ну, — промямлил Арчи Фрайхофер. На сей раз он сжал вдовушке ляжку.

Наконец все машины были заполнены, и кортеж выбрался на шоссе. Доехав до Белт-Парквей, машины направились на юг. Скорость тут была ограничена пятьюдесятью милями в час, но кортеж развил все семьдесят, поскольку заупокойная служба немного затянулась.

Кладбище располагалось возле Пэрдегат-Бэзин, за новым жилым районом, блестевшим на солнце как груда новеньких японских игрушек. Все вылезли из машин, шесть человек опять подхватили гроб и понесли его к могиле, над которой уже были натянуты лямки. Гроб поставили на них, священник произнес по-английски заупокойную молитву, и могильщик нажал кнопку. Зажужжали лебедки, гроб опустился. Все, погребение завершилось. Энгель стоял в стороне на травке и думал, что в такой денек неплохо бы сыграть в гольф. Интересно, много ли сегодня народу на городской площадке? Вероятно, да. (К гольфу Энгеля приохотила мать, твердившая, что это игра больших начальников).

По пути к машине Ник Ровито приблизился к Энгелю и сказал вполголоса:

— Запомни место, где его зарыли.

Энгель оглянулся, запомнил место и спросил:

— Зачем?

Ник Ровито ответил:

— Нынче же ночью ты должен выкопать тело.

Алоиз Энгель родился на Вашингтонских Холмах в северном Манхэттене за двадцать девять лет, четыре месяца и три дня до того, как Ник Ровито велел ему превратиться в гробокопателя. За это время кем он только не был, но вот грабить могилы не ходил ни разу.

Алоиз был единственным сыном Фреда Энгеля и Фрэнсис Энгель. Его отец владел маленькой лавочкой на проспекте Святого Николаса и торговал сигаретами и журналами, а в подсобке держал зальчик для круглосуточной игры в покер. В третьей комнате лавки стояли два телефона, по которым звонили желающие сделать ставки на бегах. Отец Энгеля работал на организацию, получал постоянную зарплату, и в придачу мог забирать себе весь скромный доход от продажи сигарет и журналов. Мать служила в косметическом салоне «Парижский стиль» на 181 улице и со временем стала самым старым и ценным работником. Она долгие годы мечтала открыть собственный салон, но вот беда: у Энгеля-старшего была вредная привычка, он и сам делал ставки, причем на кляч, хотя и знал, будучи букмекером, что на кляч никто не ставит. Однако надежда — штука неистребимая, и Энгель рос в семье, которая постоянно жила на грани разорения.

И в состоянии войны. Стесненность в средствах ссорит даже самые счастливые пары, поэтому родители все время орали друг на дружку (в те дни отец еще мог орать), иногда дрались, и дело кончалось тем, что мать или какая-нибудь соседка вызывали полицию. Так оно и шло до тех пор, пока к Энгелям не явился кто-то из штаб-квартиры организации и не сказал, что организация испытывает неловкость, поскольку легавые не вылезают из дома ее букмекера. После этого ссоры протекали тише, потому что отец перестал огрызаться.

Вероятно, именно молчание отца в конце концов склонило Энгеля на его сторону. Он знал, что содержание матушкиных воплей верно отражает действительность, но это не имело значения. Все не без греха. Несовершенство отца проявлялось в том, что он швырял деньги на ветер, но ведь могло быть и хуже. Так почему бы не проявить хоть капельку понимания? Вот и получилось так, что, когда Энгель заканчивал школу, его переполняли солидарность с отцом и молчаливая неприязнь к матери.

Поэтому, когда мать заявила, что он должен пойти в колледж, дабы не остаться на всю жизнь таким же никчемным человеком, как отец, Энгель решительно отмахнулся от нее. Получив аттестат зрелости, он отправился к отцу и сказал: «Пап, представь меня, кому надо, я хочу работать в организации».

«Но мать норовит отправить тебя в колледж».

«Знаю».

Отец и сын переглянулись, поняли друг друга и улыбнулись сквозь слезы умиления.

«Ладно, сынок, — сказал Энгель-старший, — завтра позвоню в город мистеру Мейершуту».

Так в семнадцать лет от роду Энгель пошел работать в организацию. Сначала — мальчиком на побегушках в контору мистера Мейершута на Варик-стрит, потом — на других должностях. Иногда он даже бывал громилой, хотя не очень годился на эту роль из-за скромного веса и не особенно крепкого телосложения. Раз или два ему пришлось быть профсоюзным деятелем, разъездным агентом, как Чарли Броди. Словом, работал на разных местах, меняя их чаще, чем любой другой соратник, но лишь потому, что был молод, непоседлив и жаждал новизны.