Юлия Соколовская - Вакханалия

Хорошо, что я писательница, а не маньячка. Меньше вреда приношу. Единственная сезонная одержимость — по завершении огородных работ турнуть маму в город, всучить ее теплым рукам хозяйство, внучку, кошку Липучку, а самой запереться на даче и писать ужастики, пока электричество не отсохнет. То есть числа до 15 октября. Потом приезжает на своем «кефире» («nissan-cefiro») Бронька Хатынская — подруга со школьной скамьи, забирает несъеденные продукты, капусту, меня, компьютер и водворяет все это в лоно семьи. Мама, естественно, организует мне микропорку, я — аналогичную Вареньке (количество двоек, приносимых чадом в сентябре, превышает допустимое на порядок), но это мелкие детали. Главное, что к моим выкрутасам все давно привыкли…

До полуночи было б октября, суббота. До встречи с издателем — неделя с хвостом. Не скажу, что меня пугали сроки, но затягивать не стоило. Скользкое стало в наши дни это занятие — сочинительство. Чуть притормозишь — уже бегут, подножку ставят. Да еще потопчутся. Мне ли не знать — сама любого затопчу…

Часы на трельяже сонно пикнули — два часа. Я вернулась к уютному креслицу под торшером, приладила на колени ноутбук. Рука уже потянулась к блюдечку с рябиной (бодрит, и каротина как в морковке). Тут-то оно и началось… Вернее, продолжилось.

Клянусь моей вредной мамой, не открой я тогда окно, этот звук никогда бы не достиг моих ушей. И не случилось бы то, что случилось: очень явственно, хотя и глухо вскрикнул человек!

Выплюнул в пространство боль, отчаяние и замолк. А потом раздался придушенный, протяжный и совсем глухой стон…

Уж больно безупречно эти звуки наложились на рожденную воображением картинку. Я чуть компьютер от страха не уронила. А когда услышала стон, обняла ноутбук, как мужа когда-то обнимала, иначе бы точно потеряла…

Я отдышалась. Звуки не повторялись. Еще немного подождав, я стала приводить в порядок мысли. Орала не кошка. Начнем с этого. Одно дело, когда кошка орет человеческим голосом, и совсем другое, когда человек — нечеловеческим. Это разные вещи. Да и мало в наших краях кошек-то. Не приживаются они у нас по осени. И не стонут кошки, словно человек, которому смачно выворачивают ногу…

За свою безопасность я не переживала. По крайней мере, не должна была. На окнах шторы, за шторами решетки (оба этажа уделаны железом), по периметру поселка охрана — бравые казаки работают по контракту, вооружены пистолетами, плетками, патрулируют улицы, стоят на выездах, причем действуют вполне профессионально — ни одной фактически кражи на двести дворов кооператива.

Чего я испугалась?

Через несколько минут я пришла к выводу, что имела место галлюцинация. Тогда я прокралась к окошку, закрыла форточку, задернула шторы, после чего вернулась в кресло и продолжила работу. Но хватило меня ненадолго. Творческий порыв иссяк. Ранее собранные в кучку мысли побледнели и разбрелись в неизвестных направлениях. Парочку из них я поймала и успела зафиксировать, остальные так и сгинули. Делать нечего — оставалось ложиться баиньки. А искоренять зло — завтра. По всей видимости, я продолжала находиться под впечатлением от услышанного. И ни за что бы не пошла вниз, если б не желание до ветра, которое я сдерживала уже минут сорок (рябинками заедала). Старательно уговаривая себя, что лютые звуки за стенами моего дома не имеют к последнему касательства, я спустилась по скрипящей винтовой лестнице и осторожно открыла дверь. Облака, низко плывущие по небу, казались перекрашенной простоквашей. Легкий ветерок играл в траве. На крыльце, как я ни вглядывалась, не обнаружилось ни гоблинов, ни отвратительных троллей с изувеченными конечностями. Слева, сквозь яблоньки, просвечивало несуразное «фортификационное» сооружение мадам Розенфельд (сапер на пенсии проектировал); справа — благоустроенная дачка Постоялова Бориса Аркадьевича — вполне мирного соседа. По фронту — на востоке, за грядками и стареющей облепихой, — располагалось соответствующее моим желаниям заведение, куда я, разумеется, не пошла: убрала газовый баллончик в карман и справила свои пожарные дела в сторонке от крыльца — на дорожке, ведущей к калитке.

Там меня и настигло очередное потрясение. С дорожки, между березой и уродливым карликовым дубком (похоже, этой зимой он окончательно даст дуба), смутно виднелась асфальтовая аллея, официально именуемая Облепиховой улицей. Сперва я услышала шорох. Сердце мое рухнуло, я снова превратилась в ледяную статую («писающая девочка»). Потом из-за угла моего дома выплыли тени! Я не сообразила, что они движутся по аллее. Калитку прошли, сюда идут! — заколотилось в голове. Жуть такая — чуть не окочурилась. Лишь когда тени исчезли за березкой, опять появились и вновь пропали за дубом, здравый смысл услужливо подсказал: мимо идут. Отомри…

Их было двое, и, похоже, они тащили что-то тяжелое. Будь их ноша полегче, они бы не плелись как неживые и не будоражили бы надсадным кряхтением всю округу…

Что заставило меня подскочить и, еле натянув штаны, на цыпочках понестись к калитке? Извечный поиск сюжета? Или истины?..

Они отошли от калитки метров на двадцать, когда я прилипла к ограде. Их действительно было двое, и они тащили тяжелый предмет. То ли свернутый ковер, то ли огромный рулон рубероида. Не люди, а, ей-богу, тени. Очертания не просматривались — только серые пятна, медленно покачивающиеся в воздухе. По мере удаления они становились еще призрачнее. Двигайся они по прямой, через несколько секунд пропали бы из виду. Но они свернули направо — в Волчий тупик. Обогнули электрический столб, трансформаторную будку и явно намылились в узкий переулок.

Я взялась за штакетины, вытянула голову. Странно это, право. В Волчьем тупике три двора, колючая боярка, крапива, а за ними — бетонный забор, венчаемый не менее колючей проволокой. Не пройдут. Для прохода к берегу или вообще за пределы кооператива нужно одолеть еще один квартал по Облепиховой, а там свернуть в Сосновый переулок, тянущийся параллельно Волчьему, где нет ни одной сосны, но есть ворота, за которыми дорога вдоль реки…

Они еще не исчезли из виду. Я крепко сжала штакетины, встала на цыпочки и высунулась чуть не на середину улицы. Любопытно стало идиотке. Да и как не заинтриговаться — уж больно странно вели себя эти личности. Впрочем, по Сосновому переулку они тоже не пройдут. На воротах казачий пост, а спать служаки не должны — у них контракт, последствия любого налета компенсируются за счет охраняющих…

И тут одна из штакетин сыграла со мной подлянку: не выдержала моего веса и звонко переломилась по трещине. Я успела среагировать перенесла центр тяжести на вторую и не пропорола горло острием. Застыла, в третий раз за ночь скованная ужасом. Видок, наверное, у меня был еще тот: глаза навыкат, ноги в саду, голова на улице…

«Прохожие» остановились. Этот треск и глухой услышит! Развернулись и безмолвно уставились в мою сторону. Я нутром ощущала их взгляды… Но они не могли меня видеть! Ночь, деревья… Ну торчит голова из ограды, да мало ли что там торчит… Не шевелись, приказала я себе, не втягивай голову. Неподвижную они тебя не различат, а вот движение уловят, и тогда наступит крах…

Я даже дышать перестала. Онемела рука — я осторожно нащупала пальцами «здоровую» штакетину, распределила вес.

Незнакомцы еще постояли, потом медленно, словно колеблясь, тронулись прежним курсом — в тупик. Я не стала искушать судьбу. Отлипла от ограды и мелкими шажками потрюхала в дом. Газового баллончика в руке уже не было, обронила где-то. Да и леший с ним. Я влетела в дачку, заперлась, погасила в прихожей свет и принялась впопыхах анализировать свежие впечатления.

Анализировать, собственно, было нечего. Больше испуга, чем приключений. Крики и стоны ничего не значат. Да, кричали не торжествующе. И стон не был сладострастным. Ну и что? Кого царапают чужие проблемы? Меня не видели — в противном случае непременно бы вернулись и насадили на ограду. А раз увидели, но не вернулись, тоже неплохо. Значит, не совершили ничего предосудительного. В каком УК записано, что граждане не должны носить по ночам тяжелые предметы?.. А откуда, кстати, они его несли?.. Улица Облепиховая на севере (справа) завершается аналогичным тупиком. Между мной и забором — пролет метров полтораста. На моей стороне — некая мадам Розенфельд (по кличке Розенштирлиц) — подозрительная особа с полным отсутствием такта. Домина ее напоминает небезызвестный бородинский редут и долговременную огневую точку одновременно. Участок огромный — аж до самого тупика (сынуля оттяпал лет десять тому назад — за бесценок прикупил у соседки-алкашки четыре сотки, халупу снес, имея грандиозные планы на строительство «культурно-оздоровительного центра», да не ко времени помер, оставив матери неохватную ниву). По левой стороне дороги на том же протяжении умещаются сразу два участка. Замыкают Облепиховую владения Зойки Макаровой — сорокалетней мнительной бабы, страдающей длительным «безмужичьем» и приступами анорексии (последней фишкой Зойки были наклейки на руках с запахом ванили; она где-то вычитала, чудачка, что это способствует похуданию). Южнее Зойкиной халупы стоял знаменитый «Дом с привидениями» — бывшая фазенда директора мясокомбината Рихтера. В 1997 году проворовавшийся делец застрелился (по слухам, в сортире), душа его, отвергнутая в райских кущах и не добредшая до ада, перебралась в дом, откуда периодически и терзала мирных дачников. Правда, не кричала, не стонала, а как-то замогильно ухала. Иногда попутно посвистывала. Объяснять Зойке Макаровой и мадам Розенфельд, что завывания господина Рихтера уж больно подозрительно совпадают с порывами ветра, а облицовка особняка периодически рушится, обнажая трубчатые конфигурации, было бесполезно. Они свято верили в привидение.