Елена Логунова - Закон вселенской подлости

– Так почему? – настойчиво повторила Юля.

От необходимости ответить меня спас Гавриил Иосифович.

– Полюшка, тебя к телефону! – позвал он из коридора.

– Полюшко, поле! Полюшко, широко поле! – тут же запела Юля, размеренно подпрыгивая коленками и натягивая воображаемые поводья. – Ехали по полю герои! Ай, да Красной Армии герои!

– На себя посмотри! – огрызнулась я, выходя из комнаты, и хлопнула дверью.

«Широко поле» – это точно не про меня! Я-то вешу всего пятьдесят кило!

Кстати, а вы знаете, что «Полюшко, поле» – это вовсе не народная песня? Музыку для нее сочинил композитор Книппер, а слова – поэт Гусев. Я не знаю, кто они такие. Просто так сообщаю, чтобы не обвинили в плагиате.

– Приятный мужской голос! – возбужденно нашептал Гавриил Иосифович, передавая мне трубку.

И не ушел далеко, остался болтаться в коридоре, как лодочка у причала.

– Спасибо, Гавросич!

Я фыркнула, но, конечно, заинтересовалась и специально пониженным грудным голосом мурлыкнула в трубку:

– Алло-уо?

– Павлова Павлина Павловна? – спросил мужской голос.

Ничуть не приятный.

Вообще дурак!

– Паулина! – сердито поправила я.

Спасибо вам, мамочка с папочкой, в стомиллионный раз!

В школе у меня были клички Паша-в-кубе и Павлин. К десятому классу это меня так достало, что я подстригла волосы перьями и выкрасила их зеленкой. Павлин так павлин! Как ни странно, после этого меня дразнить перестали. Тем не менее ФИО свое я предпочитаю лишний раз не озвучивать.

– Павлова Па-у-лина Павловна? – невозмутимо принял поправку относительно приятный мужской голос.

– Да. А вы кто?

– Федоров Федор Федорович.

– Тогда нам точно есть о чем поговорить, – хмыкнула я, стремительно добрея.

Уверена, что этого парня одноклассники звали Федя-в-кубе.

– Когда вам будет удобно?

А Федя-в-кубе напорист!

– Когда нам будет удобно что? – уточнила я.

– Встретиться и поговорить. Я могу подъехать, когда скажете.

– Правда?

Меня удивила эта настойчивость. Мужчины с приятными голосами меня не преследуют.

– Правда, правда, – Федор Федорович хмыкнул. – Я всегда говорю правду, одну правду и только правду. И вам советую.

– А откуда вы взялись, добрый советчик?

– Я из полиции.

– Ого!

– Кто, кто?! – выразительно артикулируя, беззвучно спросил любопытный Гавросич.

– Спортлото! – ехидно ответила я ему в рифму.

– А что случилось? – Из комнаты, ловко заплетая тугую косу, выглянула Юля.

– Наша Полюшка выиграла в лотерею! – охотно проинформировал ее Гавросич.

– Много? – заинтересовалась Юля.

– Сказала – «Ого!», значит, много, – рассудил Гавросич. – Миллион, наверное. Или даже два.

– Два! – подтвердила я, начиная злиться. – Два фантазера вы, старый и малый! Не мешайте, пожалуйста, у меня тут серьезный разговор!

– Нет, Паулина Павловна, серьезный разговор у нас с вами еще впереди, – возразил кубический Федор в трубке. – Завтра в девять утра вас устроит?

– В девять? – Я замялась, потому что планировала спать до полудня как минимум.

– Что? Девять миллионов?! – по-своему понял слегка глуховатый мечтатель Гавросич.

– Нет, по-моему, не миллионов, – потянула его в сторону Юля. – С таким лицом про миллионные выигрыши не говорят…

– С каким лицом?

Я повернулась, посмотрела на себя в зеркало, скривилась и отвернулась.

– С лицом морально и материально ответственным, – заверил меня невидимый Федор Федорович и явственно хихикнул.

– Кто звонил? – спросила Юля, когда я положила трубку.

– Федор Федорович Федоров из полиции, – ответила я задумчиво, машинально направляясь в кухню, откуда заманчиво потянуло жареной колбасой. – И вслух подумала: – Какие у полиции могут быть ко мне воп-росы?

– Почему сразу вопросы, может, у них ответы! – легко рассудил Гавросич и ловко разбил о край сковородки куриное яйцо.

Сковорода заговорщицки зашкворчала.

Я посмотрела на деда:

– Я вроде ни с какими вопросами в полицию не обращалась?

– Угу, – Гавросич энергично кивнул и в самый последний момент поймал полетевшие в яичницу очки. – Но кто ключи потерял в прошлом месяце?

Я перестала хмуриться.

Ключи я и вправду потеряла, о чем на всякий криминальный случай добросовестно уведомила нашего участкового. Менять замки в двери Гавросич отказался, объявив, что он дедушка неимущий, богатый исключительно воспоминаниями и жизненным опытом, каковые у него никто не украдет.

Шаркая тапочными кроликами, в кухню вошла Юля. Она встала на цыпочки у открытой форточки, шумно потянула носом сырой прохладный воздух с дымком от горящих листьев, сладко потянулась, вздыбив грудь Эверестом, и доверительно сообщила:

– Вот нравится мне такая осень! Прям есенинская. Сразу хочется в деревню, где такая, знаете, изба-старуха челюстью порога жует пахучий мякиш тишины… А что у нас на ужин сегодня?

– Таперича яешня, – показательно надтреснутым голосом отозвался Гавросич, в продолжение есенинской темы играя замшелого деревенского старичка. – Сидайте вечерять, девоньки!

– Гавриил Иосифович, вы же культурный мужчина и не из Рязанской губернии родом, вам не идет этот образ, – попеняла ему Юля, но к столу подсела без промедления.

– Пейсы мне тоже не идут, – нормальным язвительным голосом сказал Гавросич и потянул со сковородки колбаску. – Я старый интернационалист…

– И не знаю слов любви, – пробормотала я, укусив горбушку.

– В каком это смысле? – озадачилась Юля.

– Фильм «Здрасте, я ваша тетя!» помнишь? Это оттуда: «Я старый солдат и не знаю слов любви. Но когда я впервые увидел вас, донна Роза, я почувствовал себя утомленным путником, который на склоне жизненного пути узрел на озаренном солнцем поле нежную, донна Роза, нежную фиалку!» – с чувством процитировала я.

– Ох, как я мог забыть!

Гавросич со скрежетом отодвинул свою табуретку и рысью убежал на балкон.

Я вопросительно посмотрела на подружку:

– Что это было, я не поняла? Старый солдат внезапно вспомнил слова любви?

– Старый солдат вспомнил про свою нежную фиалку, – Юля невозмутимо хрустнула огурчиком. – Ты разве не заметила? Он уже неделю днем ставит горшок с Чучундрой на солнышко, а на ночь убирает в тень. Надеется, что Чучундра зацветет.

– Я заметила, – кивнула я.

Чучундру на подоконнике трудно было не заметить. Особенно, если смотреть в освещенную комнату с темного двора! Чучундра тогда выглядит в точности, как башка Шрека с прической «Ирокез».

Чучундра – это зеленый питомец Гавросича и ни разу не фиалка. В миру этот здоровенный колючий арбуз известен как Эхинокактус Грузона. Не знаю, кем нашей Чучундре приходится тот Грузон, но Гавросич с ней носится ну, просто как отец родимый! Как будто происходит от того Грузона по самой прямой линии.

– Девоньки, я там горшочек вам под окошко поставил, не зацепите, – старый солдат вернулся к столу, упал на табуретку и в хорошем темпе взялся за яичницу. – А вы с утреца, как встанете, опять его на солнышко поставьте.

– Поставим, – пообещала Юля.

А я отмолчалась, потому что поднять горшок с Чучундрой лично мне не под силу.

И вообще, как говорит Гавросич, за столом разговаривают только диетики и рахитики! В смысле, те, кто на финише трапезы гарантированно останутся голодными.

Сковорода стремительно пустела, я сосредоточилась на омлете насущном и заработала вилкой в челночном режиме.

– Никак, ушла?

Карлик в дождевике с капюшоном постучал одним сырым ботинком о другой и с чувством сказал:

– Брр!

– Да уж, бабенка страшноватенькая, – согласился рослый тип, по плечи спрятавшийся в глубокий, как колокол, прозрачный зонт.

В полусфере мутноватого пластика его щекастая физиономия виднелась неясно и напоминала собой раздутую давлением глубоководную рыбу в аквариуме. А карлик, с ног до головы упакованный в голубой целлофан, если бы не шевелился, не отличался бы от приготовленного на выброс мусорного мешка.

Взгляды прохожих эти двое не притягивали лишь потому, что вовсе некому было на них любоваться дождливым осенним вечером.

– Ясно, что страшненькая, – поддакнул карлик. – Иначе не жила бы у старого слепого деда.

– Он разве слепой? – усомнился гигант.

– Ну, полуслепой! Зрячий разве смог бы изо дня в день такую рожу наблюдать?!

Карлик вспомнил круглую, как арбуз, башку с торчащей щетиной коротких толстых волос и поморщился. Ей-богу, редкостная страхолюдина! Хорошо еще, из темноты в светлой комнате только черную тень разглядеть получилось, без подробностей. Небось лицо у страхолюдины такое, что ой-ой-ой.

– А мне ее даже жалко стало, – сказал гигант. – Сколько мы тут стоим, второй час?