Татьяна Луганцева - Белые тапочки от Версаче

Кристина питала особую нежность к этому преподавателю, считая профессионалом с большой буквы, и посещала его занятия почти всегда, что уже было для нее подвигом. Казимир тоже выделял Кристину из всех своих студентов за ее природный талант и неординарность.

– Все говорят, что я лентяйка, – пожаловалась Кристина Казимиру Натановичу.

– Я так не считаю, – улыбнулся он, – но вы сами знаете, что я к вам не могу относиться как к остальным. Меня и так все обвиняют в чрезмерно хорошем к вам отношении, – сказал Казимир Натанович, который был с женщинами – от студенток до уборщиц – очень учтив и галантен. Открывал двери, целовал руки, вставал, когда входила женщина, и снимал шляпу. Его прозвали Динозавр или Ископаемое. Внешне он походил на бывшего офицера-белогвардейца, который чудом уцелел до наших дней. Высокий, худой, с небольшой бородкой и седой шевелюрой. Старость уже согнула его некогда статную фигуру, и Казимир ходил с тростью. Он носил очки и все равно сильно щурил темные, уже по-старчески слезящиеся глаза. Лицо его было интеллигентным и породистым.

– Бедный Казимир Натанович, сколько вам, наверное, приходится заступаться за меня на педсоветах! – предположила Кристина.

– Приходится… все знают, что вы моя любимица. Знаете, Кристина, если бы не мой возраст, нас бы заподозрили в любовной связи, – усмехнулся профессор живописи.

– Я была бы только рада, вернее, сочла бы за честь, – вздохнула Тина.

– Вам ли вздыхать, юная дева? С такими внешними данными у вас наверняка отбоя нет в кавалерах? – спросил Казимир.

Он был прав. Кристина обладала незаурядной внешностью, но и таким же апломбом, поэтому к ней даже подойти было страшно, не то чтобы познакомиться. Она была очень хороша и манерна, словно актриса немого кино времен Веры Холодной. Может быть, поэтому они с Казимиром и прикипели друг к другу? Высокая, утонченно изящная, она много курила, жить не могла без кофе и обожала сладкое. Она могла есть сладости в неограниченных количествах, особенно шоколад. Кожа у нее была нежная, с тоненькими прожилочками синих венок. На бледном лице светились огромные прозрачно-голубые глаза с черными короткими, но густыми ресницами. Она никогда не пользовалась тенями и тушью для ресниц. Небольшой носик, маленький капризный рот и черные шелковистые волосы со стрижкой каре, высокий лоб и брови вразлет создавали пленительный облик. Кристина экстравагантно одевалась – у нее был отменный вкус, она не обходила своим вниманием не только дорогие бутики, но и секонд– хенд, и барахолки.

– Больше всего меня умиляет, что вы меня называете юной девой, а мне ведь уже тридцать лет. Я одна из самых великовозрастных студенток на курсе, – сказала Кристина. – Никому не говорите об этом.

– Это ни к чему, – ответил Казимир Натанович. – Так что у нас с женихами? Почему никого не осчастливили до сих пор?

– Эх, Казимир Натанович, ни один из моих знакомых не имел и капельки вашего обаяния. Романы у меня, конечно, были… – задумалась она, загибая пальцы и что-то подсчитывая в уме. – А, ладно! Вспоминать нечего!

– Я наблюдал за вами, Кристина, – сказал профессор.

– Правда? Это любопытно. Ваше мнение, профессор?

– Вы нарочно ведете себя вызывающе, иногда на грани вульгарности, словно боитесь серьезных отношений. Почему? Вы думаете, что не заслужили счастья?

Кристина помрачнела. Они сидели с Казимиром Натановичем в пустой аудитории. Была ранняя весна, и окна в аудитории были распахнуты. Воздух был прохладный, но все равно спертый – так пахнет в любой аудитории, где проходят занятия живописью: потом и красками.

Перед Казимиром лежала груда акварельных рисунков. В углу были свалены мольберты. Казимир просматривал рисунки, делал какие-то пометки на полях и за этим занятием разговаривал с Кристиной. Почему-то такая обстановка располагала девушку к откровенности.

– Ну, юная дева, ничего не хотите мне рассказать? Я – могила, как говорят молодые, хотя и сам уже от нее недалеко, – рассмеялся профессор.

– Типун вам на язык! Я имею в виду – долгих вам лет жизни! Я никому об этом не говорила… – задумалась Кристина.

– Может быть, зря?

– В каждой семье, наверное, есть свой «скелет в шкафу», – заискивающе глядя на него, сказала Кристина, не понимая, что для своих тридцати лет она сохранила наивность и непосредственность, что и давало право мудрому профессору называть ее «юной девой». Нет, за излишний инфантилизм он не стал бы ее упрекать.

– Знаете, прожив такую большую жизнь, в каких только передрягах не побывав, я сейчас бы с радостью обнаружил в своем доме какой-нибудь «скелет в шкафу», но, увы…

– Может, у вас предки были белогвардейцы? У вас ведь дворянские корни? – засмотрелась на него Кристина.

– Вы очень проницательны, моя любимая ученица, – улыбнулся Казимир Натанович.

– Нет, это вы проницательны. Прямо как психолог…

– Я десять лет провел в Сибири за то, что мой отец и старший брат были офицерами Белой гвардии, – сказал Казимир, поощряя Кристину на откровенность, рассказывая и о себе то, что никому до сих пор не говорил.

– Да вы что?! Правда?! Как я попала! Я всегда это чувствовала… Но чтобы вы и десять лет в Сибири… Не может быть!

– Я сидел с политическими, а умнее и интеллигентнее людей в то время не было. Не думайте, что, просидев десять лет с уголовниками, я сохранил бы себя как личность… Зона на все накладывает отпечаток, и сейчас бы и я жил по понятиям, – грустно оторвал взгляд от рисунка Казимир Натанович. – Но это я о вашем уме и проницательности, так что не принижайте своих достоинств.

– Мне это дается с трудом, так как все вокруг с детства говорили, какая я никчемная, инертная и ленивая, – махнула Тина рукой, украшенной массивными золотыми перстнями с большими камнями небесного цвета. – Боюсь, что мои «скелеты» имеют неприятный запашок, но вам я доверюсь как мудрому и старшему товарищу. Я вас почти люблю, Казимир Натанович.

– Я тронут, юная дева, – склонил голову профессор.

– Это было пятнадцать лет назад, и, может быть, кому-то покажется глупым думать о событиях такой давности…

– Есть события, у которых нет срока давности, и они важны для нас вне зависимости от того, сколько прошло времени, – сказал профессор.

Тина собралась с мыслями, вздохнула:

– Нам с моей подругой Катей тогда было по пятнадцать лет, а моему старшему брату – девятнадцать…

– У вас есть старший брат? Вы никогда о нем не говорили. Кто он? – спросил профессор.

– Он умер десять лет назад, – ответила Тина.

По аудитории от порыва ветра пронеслось дуновение прохладного воздуха, словно само провидение предостерегало старого профессора и его ученицу от того, чтобы они не ворошили прошлое.

Кристина и Казимир Натанович придержали рисунки руками.

– Моя подруга… Она… Как вам сказать… Она мне больше чем сестра!

– Подруга – это сестра, которую мы выбираем сами, – согласился профессор, цитируя кого-то.

– Мы вместе с детского садика, мы всегда доверяли друг другу… А Владик… Он был наркоман, человек, полностью слетевший с катушек. Катя часто у нас бывала, как я уже говорила, доверяла нам полностью… Ой, не могу, учитель! – Тина обхватила руками голову и крепко сжала ее, потом отпустила, словно сбрасывая с себя «черные», плохие мысли.

Казимир Натанович не останавливал ее, так как понимал, что ей надо выговориться.

– В общем, в один из дней, когда никого, кроме Влада, не было дома, Катя зашла ко мне… Он был под кайфом, предложил ей остаться подождать меня, она согласилась… Так было не раз, наш дом был для Кати родным… – снова мучительно замолчала рассказчица.

– Он изнасиловал ее? – произнес за Тину профессор.

– Да, а когда сообразил, что сделал, подтащил Катю к окну и выкинул с третьего этажа. Она сломала обе ноги, но выжила. А потом начался кошмар… Катя лежала в больнице, с ней работали врачи, психологи. Я думала, что она не захочет больше видеть меня никогда в жизни, но этого не случилось. Она спокойно приняла меня как ни в чем не бывало… Ей надо было написать заявление на Влада, но она этого не сделала. Мы никогда не говорили об этом, но думаю, что Катя так поступила ради меня, она не хотела потерять не то чтобы дружбу – ее бы она не потеряла, даже если бы Влада строго осудили, – а ту нить доверия, что всегда была между нами. Я до сих пор помню ее несчастное лицо и до сих пор осуждаю себя за малодушие, за то, что обрадовалась, когда узнала, что она не будет подавать заявление на брата.

– Он же ваш брат.

– Это был уже пропащий человек, а она была моей лучшей подругой, к тому же и так обиженная судьбой. Родители у нее погибли во время сплава на байдарках в Сибири, когда Кате было десять лет. Воспитывала ее бабушка.

– Вы считаете себя виноватой в чем-то? – поднял на Тину внимательные глаза профессор.

– Да… Конечно, я не виновата, что у Кати погибли родители, но наша семья перед ней виновата. Моя мама к Катюше всегда относилась с нежностью. Это, я думаю, тоже сыграло роль, что Катя не захотела сажать ее больного сына в тюрьму. Но этот жуткий случай сломал жизнь Кате, я уверена… Она ведь забеременела тогда… Да, это обнаружилось слишком поздно, чтобы принимать какие-то меры. Про физиологию женщин Катя ничего не знала, а бабушка Антонина не нашла времени рассказать внучке об этом. Бабушке решили ничего не говорить из-за ее больного сердца. Катя так захотела, чтобы не потерять последнего родного ей человека. Беременность было не утаить, и в шестнадцать лет она родила мальчика в хорошем роддоме, куда ее положила моя мама. Влад уже в то время с нами не жил, иногда являлся только для того, чтобы что-то утащить из квартиры. Кате пришлось уйти из школы из-за насмешек и непонимания. К нам домой идти с ребенком она наотрез отказалась, вернулась к себе. Антонина сразу же после этого слегла окончательно и через полгода умерла во сне, считая себя полностью виноватой, что не уследила за внучкой.