Оксана Обухова - Танцуют все

Дала команду и пристегнулась к сиденью ремнями безопасности.

Понятовский рванул с места, как крутой полицейский из штатовского боевика. Визг шин разогнал стаю Капиных котов, и мы вывернули на проспект.

— Есть идея? — переходя на пятую скорость, спросил Понятовский.

— Да. Зачем Алиске рисовать телевизор? В деталях, с указанием канала на экране… Она знала, что Оболенский уже месяц работает на MTV, а я нет… тогда… — вцепившись в ремень, я выкладывала Гоше свои не до конца оформившиеся предположения. — Тогда я еще не знала. Но зацепилась за значок канала. Если сейчас окажется, что я не ошиблась, то Алиса на даче Оболенского. Когда Митрофана увезли с перитонитом и, главное, откуда? Ты знаешь?

Гоша задумался и чуть не врезался в неизвестно откуда вывернувший грузовик.

Получив порцию матюгов от парня в кепке, Понятовский обогнул заглохший «КамАЗ» и помчался дальше.

— Митрофан попал в больницу в ночь с двадцатого на двадцать первое, — наконец ответил любимый. — Но откуда его увезли, не знаю.

— Жаль, — пробормотала я. — Звонить сейчас родителям Митрофана удобно? Речь идет о жизни и смерти нашей подруги, Гошенька…

Понятовский нашарил в кармане сотовый телефон и, не сбавляя скорости, держа руль одной рукой, принялся исследовать электронную память аппарата. Наблюдать за его манипуляциями мне не позволила больная нервная система, для которой выплывший из темноты «КамАЗ» стал последним ударом. Я закрыла глаза, попросила у бога: «Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой», — и вжалась в сиденье, как в утробу матери.

В памяти телефона «МТС» домашнего номера Оболенских не оказалось, и пытка скоростью продолжилась по программе «БиЛайн».

— Нету.

Я открыла глаза и полюбовалась рулем, крепко сжатым обеими любимыми руками.

— Но номер Оболенских должен быть в дачной записной книжке.

— Не годится, — вздохнула я. — Звонить уже не будем… и так, боюсь, поздно…

И Гоша до предела утопил педаль газа.

Уличные фонари замелькали, скользя светом по бокам автомобиля, ветер, свистя, гладил окна, мы неслись по проспектам ночной столицы и молчали.

— К Димону заезжать не будем, — выдохнула я. — Память меня подводит редко, — на экране стоял логотип MTV. Иначе вырисовывать телевизор не имело смысла.

Москва с редкими освещенными окнами закончилась, и мы вылетели на загородное шоссе в абсолютную темень, превращавшую второстепенную автостраду в пустой жуткий туннель.

Встречного движенияне было. Смог торфяных пожарищ висел над дорогой, и фантастическая картина смотрелась из салона автомобиля, словно фильм о пришельцах из глубин космоса. Спасательная капсула межзвездного лайнера и два последних пассажира, спасшихся с пылающего борта.

Но в космосе нет кустов, за которыми дежурят неусыпные работники ГИБДД. Полосатый жезл выскочил из тумана хвостом зебры и попытался настоять на воспитательной беседе.

Гоша всхлипнул: «Фиг тебе», — и понесся дальше.

Где-то далеко в глубинах космоса раздался мяукающий звук сирены.

— Может, остановимся? — предложила я.

— Поздно. Удираем, — ответил Понятовский, и, по-моему, мы пошли на взлет.

Меня затошнило.

Звук сирены проглотил смог, и на дорогу к даче мы вползли на мягких лапах, под царапающий тишину шорох гравия.

Поселок спал весь. Во дворах, среди пышных волн верхушек деревьев, маяками торчали фонарные столбы.

Дача Оболенских стояла темная, чужая и жуткая.

— Будем бить окна? — шепотом спросила я.

— Нет. Я знаю, где лежит запасной ключ. Понятовский достал из багажника фонарик, мы перемахнули через штакетник палисадника и на цыпочках подошли к крыльцу. Ключ лежал под камнем у ступеней, Гоша обтер его полой ветровки и вставил в скважину. Тихий скрежет, скрип несмазанных петель, и мы в доме.

— Алиса, — негромко позвала я.

Где-то мерно тикали часы, по стеклу, в такт порывам ветра, стучала ветка отцветшей сирени. Я задержала дыхание, но бешеные толчки сердца гремели в ушах.

— Алиса! — гаркнул Понятовский и, обходя дом, начал везде включать иллюминацию.

В центре зала, на столе, лежала обувная коробка, служившая семье Оболенских аптечкой. Коробка была пустой. Все ее содержимое в беспорядке валялось на скатерти — аспирин, анальгин, йод, бинты, что-то сердечное и использованный шприц на пачке ампул баралгина.

— Она здесь, — шепнула я и громко позвала: — Алиса!

Откуда-то снизу раздался шорох, Понятовский бросился к двери в подвал и, распахнув ее рывком, осветил длинную узкую лестницу в яму.

Алиса сидела на корточках у ящика со старым тряпьем. Исхудала она настолько, что вначале я усомнилась — моя ли подруга блестит глазами из темноты.

Алиса решила убить себя голодом и жаждой. Когда Понятовский поднял ее на руки, голова подруги бессильно моталась из стороны в сторону, словно в шее не осталось целой косточки.

Я подхватила ее затылок и, плача, зашептала:

— Алиска, Алиска, зачем ты так?!

Едва шевеля губами в черных трещинах, Алиса прохрипела:

— Если бы ты видела… как ему было больно… — и разжала кулак, из которого на пол вывалился разрядившийся сотовый телефон. Последняя, угасшая ниточка, связующая ее с жизнью. — Он так стонал… потом… сначала терпел…

Дальше глаза ее закатились, и Алиса обвисла в Гошиных руках, как пустой комок одежды.

— Быстро звони матери, — приказал Понятовский. — Пусть едет в клинику. Везем Фому туда.

К больнице мы подъехали в сопровождении бдительного гибэдэдэшника. Он таки выловил нас на автостраде, но, глянув на заднее сиденье, где распростерлось безжизненное тело, спросил сначала: «Куда?», потом произнес: «Ехай за мной», — и включенной мигалкой резал туман, помогая серому рассвету.

Я сидела за Гошиной взмокшей от напряжения спиной, гладила Алискино бледно-голубое лицо и умоляла:

— Только не умирай, только не умирай… Мы успели.

ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ

Отпуск проводили на турбазе «Голубые озера», в красивейшем месте недалеко от Вышнего Волочка. В деревеньке, на другой стороне цепи озер у дяди Миши — генерала жил двоюродный брат, и Сергей Яковлевич с Ириной Андреевной давно удили рыбу в этих местах.

Я к данному занятию, говоря мягко, была не расположена, но каждый год приезжала в Тверскую область по иным причинам.

Высокая ограда Вышневолоцкого женского монастыря. Верхушка нарядной, словно из бисквитного фарфора, церкви над оградой. Покой и воздух чистоты невероятной.

На стук в окошко двери появилось молоденькое лицо конопатой монашки в черном платке до бровей.

— Здравствуйте, — говорю я. Гоша смущенно топчется за моей спиной. — Матушка Серафима дала благословение сестре Агриппине на встречу с друзьями.

Монашка приветливо прошелестела что-то губами, и ворота раскрылись.

По двору от покоев нам навстречу двигалась Алиса… нет, сестра Агриппина. В черном одеянии, несмотря на жару, в черном платке.

Каждый раз на монастырском пороге на Гошу нападала оторопь. Муж старательно придавал лицу достойное выражение, но все равно смотрелся на фоне древних стен испуганным мальчишкой.

Я же, напротив, чувствовала себя вольготно на жесткой лавочке в тени деревьев, куда Агриппина провела своих гостей. Новый взгляд моей подруги делал все другим. Чистым, что ли?

Известие о решении Алисы произвело эффект взрыва влетевшего в аудиторию снаряда. Студенческая общественность шумела, спорила и не понимала.

— Служить надо людям, а не мифам! — больше всех горячился Вахрушев. — Хочешь служить, мучиться — иди в хоспис, облегчи страдания одинокого старика! Поклоны бить не велико наказание.

Приземленный, как булыжник, Солецкий пытался стать на чужое место:

— Представь, Пашок, всю жизнь за стенами, в молитве и покаянии, без любви, без семьи… Надь, телевизор у них есть?

— Еще дискотеку вспомни, — пыхтел Вахрушев.

Ребятам было тяжело понять, они не видели лица Алисы, отказавшейся жить. И спас ее бог.

Десяток светил психиатрии, которых приводила в Алисину палату Ирина Андреевна, не смогли заставить ее вернуться. Она уходила из жизни, как тонкая прогоревшая свечка. Но однажды решила исповедоваться…

Священник говорил с Алисой два часа. И… убедил… обратил… наставил? После их беседы Фомина первый раз выпила чашку бульона.

Я знала Алису семь лет. Три года института, полгода больницы, остальное время — монастырь.

Не знаю, кто нравился мне больше — студентка Фомина или сестра Агриппина, я люблю обеих. Ищу в монашке, сидящей рядом, следы Алисы и не нахожу. Пожалуй, покой и мир, которыми светится сейчас ее лицо, Алиса искала всю жизнь. И думаю, не нашла бы нигде. Только здесь.

Ужас и смерть, прогнавшие ее сквозь недельный кошмар, изломали все, данное с рождения Богом. Лишь он и смог вернуть умирающую душу к жизни.