Элизабет Питерс - Седьмой грешник

— Да все цепляются к словам, — возразила Жаклин. Она улыбнулась Энни, которая ответила ей слабой улыбкой, но ничего не сказала. — Значит, Майкл и Энни представляют в вашем Институте искусств и археологии его первую половину. А вы и Джин — археологи, не так ли, Энди?

— Институт держит археологов в черном теле, — сказал Энди. — Джин являет собой компромисс. Она занимается историей искусств.

— С годами число археологов и людей искусства выравнивается, — серьезно заметила Джин. — В Институте стремятся к равновесию.

— Она являет собой компромисс во многих отношениях, — сказал Хосе и улыбнулся Джин. — Она старается сохранить мир между нами. А это не всегда легко.

— Верю. — Изумрудные глаза Жаклин обратились на Хосе, и он выдержал этот оценивающий взгляд спокойно и с улыбкой. Потом Жаклин перевела глаза на Майкла. Выражение ее лица не изменилось, но Джин дорого была дала, чтобы узнать, каково мнение их новой знакомой об этом молодом оригинале. Он напоминал борца. У него были тяжелые и грубые черты лица, за одним, правда, исключением, которое мог заметить только внимательный наблюдатель, — у Майкла был красивый рот, с тонкими губами, почти изящный по форме. Руки — большие, с толстыми, словно обрубленными пальцами, были, если верить законам хиромантии, скорее руками ремесленника, чем художника. Из-за широких сильных плеч и привычки сутулиться Майкл казался ниже ростом, хотя он был высок — почти шесть футов. Его рубашка походила на рубашки, столь популярные у молодых американцев, яркие, как галстуки, только ее радужная расцветка возникла постепенно, сложившись из красок, которыми Майкл пользовался в течение прошлого года. Рубашка была расстегнута, не до талии, а гораздо ниже, до того места, где утвердился ремень выцветших джинсов.

Жаклин через плечо поглядела на вход в кафе. Он был темен и мрачен, словно зев пещеры. И внутри не было заметно никаких признаков жизни.

— А где же наш гостеприимный хозяин? — спросила Жаклин. — Я бы выпила кофе.

Раздался дружный взрыв смеха, и у нее удивленно поднялись брови.

— Вот именно гостеприимный — как раз подходящее слово, — отозвался Энди, по-видимому присвоивший себе право говорить за всех. — Джузеппе всех нас терпеть не может. Я готов был отнести это за счет ненависти к иностранцам, но, по-моему, мы не нравимся ему как личности.

— Значит, он заставляет вас ждать, — задумчиво проговорила Жаклин и вдруг голосом, который, наверно, был слышен за квартал, прокричала: — Senta![3]

От неожиданности все подпрыгнули, только Майкл не пошевелился, он погрузился в собственный мир и ничего вокруг не слышал. Словно джинн из бутылки, как по мановению волшебной палочки, в дверях возник Джузеппе. Густые черные брови мрачно хмурились, небритые щеки блестели. Белый фартук, повязанный на животе, был запачкан кофе, вином и прочими пятнами, происхождение которых не поддавалось определению. Джин подозревала, что он вышел, движимый скорее непреодолимым любопытством, а вовсе не рвением, но никто не стал интересоваться его побуждениями.

— Un capuccino, per favore![4] — прозвучало мягкое контральто Жаклин.

Все поспешили воспользоваться немой яростью Джузеппе, чтобы сделать заказы, после чего тот скрылся в кафе, обведя всех негодующим взглядом.

— Magnifino![5] — восхитился Хосе. — Где вы этому научились?

— В течение десяти лет за мной держалась слава самой горластой мамаши в квартале, — самодовольно сказала Жаклин. — Мои дети были готовы вернуться домой на полчаса раньше, только бы мне не пришлось пускать в ход мой знаменитый голос.

— Сколько же у вас детей? — спросила Джин.

— Двое.

— Вот как? Может быть, покажете нам их фотографии? — предложил Энди, взглянув на объемистую сумку, стоявшую у ног Жаклин. Белая, огромная, бесформенная, она напоминала мерзкую одушевленную кожаную сумку из рассказа М.Р. Джеймса[6] о привидениях. Джин казалось, что того и гляди из нее высунутся тонкие зловещие ручки и схватят кого-нибудь за щиколотку.

— Нет, не покажу и вообще не хочу о них говорить.

— Почему же?

— Потому что, — Жаклин широко улыбнулась, — потому что я говорила о них, с ними и за них целые двадцать лет. А это — первое лето, когда они живут самостоятельно. По-моему, они благополучно пережили мою опеку, но говорить о них не хочу. Изменим тему. Где же остальные члены вашего тайного общества?

Энди театрально взмахнул рукой.

— "Но тише, видите? Они идут!" — провозгласил он, перефразировав цитату из шекспировского «Гамлета».

Джин подумала, что теперь уже не сможет подниматься на этот холм с прежней безмятежностью. Кафе являлось прекрасным наблюдательным пунктом для критически настроенного зрителя.

Невысокий, худощавый и серьезный Тед казался подростком лет шестнадцати, он носил большие очки и был коротко подстрижен «под квадрат». Однако на предплечье у него виднелся длинный белый шрам от удара штыком, который он получил во время Шестидневной войны[7]. Тед уже пользовался известностью в научных кругах из-за своих исследований скальных захоронений. Он был настоящий сабра — родился и вырос в Израиле; его отец — герой войны 1948 года[8], высокопоставленный правительственный чиновник — жил в Тель-Авиве. Это было почти все, что друзья знали о семействе Теда; он мог без умолку говорить о чем угодно, только не о себе.

Дейна же, наоборот, только о себе и говорила. В первые недели после того, как она присоединилась к их группе, все только и слышали от нее, что об охоте, слугах, теннисе на лужайке, у них даже зародились некоторые подозрения. В конце концов Энди сделал несколько язвительных замечаний насчет высшего общества, и Дейна поняла намек. Забываясь, она говорила с акцентом, очень напоминающим выговор битлов, словно всю жизнь прожила в Ливерпуле, — и Джин догадывалась, что так, наверное, и было.

Кто-то сказал Джин, что они с Дейной очень похожи, словно сестры. Сначала это доставило ей удовольствие. Действительно, у обеих девушек были прямые каштановые волосы, темные глаза, круглые лица, вздернутые носы. Они были примерно одного роста — пять футов и пять дюймов, но Дейна весила на десять фунтов больше, чем Джин, что, казалось бы, должно было быть ее минусом. Джин и сама, боясь набрать вес, вела постоянную борьбу с макаронами — непременным вкладом Италии в ограниченный аспирантский рацион. Однако Джин не могла не признать, что дополнительные фунты распределялись на фигуре Дейны крайне удачно. Правда, черты ее лица не отличались особой привлекательностью, кожа была землисто-серая, а каштановые волосы имели мышиный оттенок и не шли ни в какое сравнение, например, с красивым рыжевато-золотистым ореолом Энн. И тем не менее Дейна привлекала к себе всеобщие взгляды, а Энн...

Светская жизнь требует известной доли лицемерия. Пока все эти мысли занимали Джин, она приветствовала вновь прибывших и с натянутой улыбкой наблюдала, как Дейна втискивает свой стул между Майклом и Энди. Появился Джузеппе с подносом и поставил перед всеми чашки. Он явно злился и ставил чашки на столик со стуком, рука у него была тяжелая, но капуччино Жаклин был поставлен перед ней с особой осторожностью.

Хосе поднял свою чашку, которая чуть ли не плавала в блюдце.

— Вечно с моей чашкой обращаются хуже, чем с другими, — мрачно пожаловался он. — Ясное дело, Джузеппе настроен антиклерикально. Наверно, он коммунист.

— Антиклерикалу не обязательно быть коммунистом, — возразил Тед. — Надо же мыслить логически.

— Мой любимый противник, — пояснил священник, обращаясь к Жаклин. — Вы, верно, заметили, сколько конфессий представлено в нашей группе?

— Ну уж, конфессий, — фыркнула Дейна.

— А как же! У нас есть и католики, и протестанты, и евреи, и язычники...

Тут Энди отвесил дурашливый поклон.

— И вероотступники, — договорил Хосе, кивнув в сторону Майкла, который продолжал рисовать.

— Не хватает только мусульманина, — заметила Жаклин.

Энди рассмеялся.

— Не знаю, леди, кто вы и какую веру исповедуете, но что вы честный человек, сразу видно. Вы так и подбрасываете мне нужные реплики, но свою лучшую я уже использовал. Так что сейчас скажу одно: держитесь! Мусульманин уже на подходе.

Джин обернулась. И увидела поднимающегося на холм человека.

— Это всего лишь Альберт, — сказала она спокойно. — Ну и паяц же ты, Энди!

— Кто это Альберт? — спросила Жаклин. — Он тоже из вашей компании?

— Нет, я уже говорил вам о мистических числах. Нас — семь, Семь Грешников.

— Почему грешников?

— Такое название придумал Энди, — объяснил Тед. — Он считает, что это смешно. У него примитивное чувство юмора.

— Но мы же все грешники, — заявил Энди. — Все мы — несчастные грешники в греховном мире. Правда, Хосе?

Священник поднял глаза к небу и громко вздохнул. А Энди продолжал: