Ирина Андросова - Девушка Бандераса

— Вадь, а где молоко? — прокричала я любимому, который налаживал газонокосилку.

Я уже давно заметила, что Вадька очень любит косить как в прямом, так и в переносном смысле.

— Я с Семеновной из поселка договорился, у нее все молоко берут… Сходи к Иван Аркадьичу, спроси, во сколько она молоко приносит?

Вот в этом весь Вадька. Договорился он! Знает, что дети приезжают, а заранее о молоке не позаботился. Думает, наверное, что достаточно просто договориться. Я выскочила за калитку и побежала к дому меломанствующего эстета пенсионного возраста.

В принципе наша дачная жизнь такова, что, как я уже говорила, друг о друге все знают абсолютно все. Иван Аркадьевич, насколько я помнила из разговоров соседей, много лет назад был виртуозным скрипачом. И однажды с ним приключилась неприятная история, о которой в их семье не любили вспоминать.

Сосед был женат на скрипачке Полине Родзянской. В начале семидесятых Полина родила Ивану Аркадьевичу сына Гришу, но это не помешало супругам, оставив ребенка на попечение бабушек, вместе с Государственным симфоническим оркестром, в котором оба они играли, отправиться на гастроли в Америку.

В самолете, где-то над Нью-Йорком, супруга вдруг призналась Ивану Аркадьевичу, что хочет навсегда остаться в стране победившего капитализма и намерена сразу, как только они прилетят в аэропорт, просить политического убежища. Времени на размышления у скрипача оставалось немного — только до посадки в аэропорту имени президента Кеннеди. И Зипунов принял, как ему казалось, единственно верное для советского гражданина решение — подошел к комитетчику, что был приставлен к их музыкальному коллективу, и сдал любимую женушку вместе со всеми ее планами и намерениями.

Был скандал. Полину тут же вернули в Москву и забрали на Лубянку, и с тех пор о скрипачке Родзянской никто ничего не слышал. Сам Иван Аркадьевич от греха подальше уволился из симфонического оркестра, в одиночку вырастил сына Гришу, но любовь всей жизни не отпускала. Скрипач так и не смог жить без музыки. Чтобы быть поближе к прекрасному, устроился гардеробщиком в филармонию, где не пропускал ни одного концерта, а во время отпуска, не обращая внимания на горячие протесты соседей, наслаждался дивными звуками классических произведений на даче, без устали включая магнитофонные записи то с фугами Баха, то с реквиемами Моцарта.

Вот и сейчас, несмотря на раннее утро, над участком Ивана Аркадьевича разносились меланхоличные звуки реквиема.

Сам хозяин покачивался в кресле-качалке под яблоней и в углу рта лениво мусолил потухшую беломорину.

— Доброе утро, Иван Аркадьевич, — приветливо поздоровалась я. — А вы совсем не изменились… Как поживаете?

— Ты знаешь, несмотря ни на что — прекрасно, — с легкой долей сарказма в голосе ответил сосед.

И сам Иван Аркадьевич остался прежним. Мрачным и нелюдимым. Думаю, в мизантропа он превратился потому, что из года в год пребывает в вечной ссылке на даче и смотрит за внучкой, чего делать ему совершенно не хочется. А хочется ему, напротив, попить с мужиками пива да забить козла во дворе у гаражей. Хотя в случае бывшего скрипача это скорее будет не пиво, а сухое «Арбатское» вино, и не козел, а концерт Рахманинова по каналу «Культура».

— Иван Аркадьевич, а молоко когда принесут?

— Инуля, отлей соседям молока! — прокричал он в направлении дома. И, повернувшись ко мне, ответил: — Завтра после обеда. Тогда и отдашь.

Из старенького деревянного двухэтажного домика, еще при постройке покрашенного облупившейся теперь синей краской, вышла хорошенькая девочка лет десяти и протянула мне литровую банку молока. Я помнила Инульку крохотной глазастой малышкой, которая толстеньким колобком перекатывалась между участками… Теперь же Инна здорово вытянулась, стала очень худенькой, а глаза так и остались большими и выразительными.

— А это кто же у нас такой? — ласково спросила я.

Дед самодовольно усмехнулся и ответил:

— Наша Инночка. Видишь, какая большая выросла…

— Нет, вы только посмотрите на нее! — донеслось из-за соседнего забора. — Приехала и даже не зайдет поздороваться!

Я оглянулась — да так и присела от неожиданности. В первый момент я даже не узнала Галину — так она похудела и похорошела. Когда-то Галка при росте метр шестьдесят весила около центнера и очень страдала из-за своего веса. Она сидела на разных диетах, изводила себя голоданиями, траволечением и грязевыми обертываниями, и все без толку. Теперь же от соседки осталась в лучшем случае лишь треть прежней Галки.

— Что, Галь, — диета? — стараясь не слишком таращить глаза, осторожно спросила я.

— Ха, щаз-з! — молодцевато крикнула соседка. — Заходи, чего покажу… Вон моя диета, смотри!

Я толкнула калитку и остолбенела. Участок Галины казался райским садом. Соседка везде разбила клумбы и цветники, альпийские горки и даже выкопала одно декоративное озерцо. Было даже странно, как на шести сотках можно уместить целый дизайн-проект. Неужели Галка сделала все своими руками?

— Ты же здесь сто лет не была, ничего не знаешь… Помнишь небось, как Динка по Максу сохла? Да, слава тебе, господи, бог отвел, бросил он тогда мою дуреху. Динка поплакала-поплакала да и замуж удачно вышла, муж рукастый попался, Славиком зовут. А Макс, между нами говоря…

Но закончить рассказ про Макса у Галки не получилось — ее прервал пронзительный женский крик из-за соседнего забора:

— Га-а-ал! А Га-а-ал! Выходи-и!

Галка вздрогнула, как будто ее ужалили, беспокойно оглянулась на забор, откуда кричали, потом значительно посмотрела на меня и тихо сказала:

— Ладно, не буду рассказывать, сама увидишь…

— Гала-а, ты гиде, я за тобою соскучила-ась! — доносилось теперь с дороги.

— Иди-иди, посмотри сама. Это Сима, жена Макса, — почему-то шепотом говорила Галка, подталкивая меня к калитке.

Мне стало ужасно любопытно, какую жену отхватил себе наш красавчик Макс. Что правда, то правда — двадцатилетняя Динка действительно была без ума от смазливого соседа-ровесника, а он крутил ее чувствами как хотел. Весь его самодовольный вид словно говорил словами песни Владимира Маркина: «…я себе красившее найду…» И вот представьте себе — выходит, все-таки нашел. Очень интересно, какая она, эта обладательница синеглазого суперприза по имени Максим Иванов?

Я вышла на дорогу и сразу же споткнулась о хозяйку суперприза. Сима сидела на раскладном брезентовом стульчике у забора и, широко расставив монументальные, как дорические колонны, ноги в тренировочных штанах, чистила картошку. Перед ней стояли два больших ведра — одно с водой, второе с еще не чищенной картошкой. Большая, как Кавказский хребет, грудь ее вздымалась под засаленной кофтой без двух верхних пуговиц. Арбузный живот не оставлял никаких сомнений — Сима глубоко и основательно беременна. Помимо солидного бюста и окладистого живота у Симы имелись крупный прямой нос, печальные глаза с трагическими веками актрисы немого кино и шикарная черная шевелюра, забранная в небрежный конский хвост аптекарской резинкой.

— Аккуратнее ходить надо! — проворчала Сима, убирая с дороги могучую ногу, обутую в растоптанный шлепанец.

Да, ничего не скажешь, нашел себе Макс «красившее»! Динка, если мне не изменяет память, стройная и беленькая, как горная козочка. Хотя что это я — разве во внешности дело? Может, эта Сима человек хороший… А в это время на участке Макса запищал грудной ребенок, и беременная Сима заорала:

— Макси-им! Ты чито, не слышишь, Йося плачет!

Я извинилась за неловкость, прижала к себе банку с молоком и побежала доваривать детям кашу. Итак, несмотря на мое длительное отсутствие, жизнь в «Шанхае» продолжалась…

Янка проснулась только к обеду. Она неторопливо умылась и, забросив на плечо полотенце, отправилась на речку. Вадька, по своему обыкновению, косил траву на участке. Он если не снаряжает удочки — значит, косит траву. Это у нас называется «работа по хозяйству». А я стала укладывать малышей спать. Тихий час, по моему глубокому убеждению, просто необходим детскому организму. Особенно на свежем воздухе. Только я с боем уложила детей в кровати и Алиска с Бориской даже притворились спящими, как за стеной раздался пронзительный крик:

— А ну-ка иди сюда, свинячий огузок! Ты мостки свернул? Что пялишься, оглох, что ли, недоумок поганый?

Окрик был резкий, голос грубый, но я все равно уловила в нем знакомые утренние нотки. И даже те самые интонации, с которыми рано утром звучало «Издалека льется тоска скрипки осенней…». Без сомнения, это кричала Виолетта Петровна. Но какова метаморфоза! Несколько часов назад читала Верлена, а теперь нате вам — свинячий огузок…

Я вышла за калитку с твердым намерением попросить соседку не шуметь. Прошла к ее забору и с удивлением увидела, что старушка, несмотря на ранний час, прямо на жаре принимает гостей. В гостях у нее сидели Семеновна из поселка, что носила по участкам молоко, и, как ни странно, нелюдимый Иван Аркадьевич. На столе под сливой стояли пластиковая «бомба» пива «Охота», бокалы и лафитничек с мутной жидкостью. Несколько пустых флаконов от «Охоты» уже валялись под столом. Тарелка с огурцами и пучком укропа венчала натюрморт.