Олег Егоров - Девятый чин

Этот ее дар Никита беззастенчивым образом эксплуатировал для собственных нужд. Но и Людмила не оставалась в долгу. В обслуживании Никитиных протеже она видела свой интерес. Все они довольно скоро делались ее товарками, что позволяло Людмиле быть в курсе интимных похождений супруга, если таковые случались. А таковые — случались.

На следующее после окончания съемок утро — а снимался Брусникин в мистическом триллере «Ангельское терпение» — Никита проснулся в отменном расположении духа. Накануне его цеховой приятель Сергей Зачесов телефонировал с радостной вестью: директор Лохнович настоял на том, чтобы роль Печорина в постановке популярного режиссера Васюка, ангажированного «Квадратом», досталась Никите. Жена Лохновича регулярно поправляла свою швабру у Людмилы. И Людмила, как всегда, не подвела.

Уронив ноги с кровати, Брусникин потянулся. На кухне его жена, вторя популярной сибирской диве, просила «отпустить ее в Гималаи». Кипр и Сейшельские острова она уже посетила.

— Не пой, красавица, при мне! — окликнул жену Брусникин.

Ответом была загремевшая на кухне посуда.

Отыскав под семейным ложем тапочки, Никита устремился на водную процедуру.

Бодрый и свежевымытый, он прибыл на кухню, поцеловал в щеку жену и приступил к завтраку. В эклектичном интерьере брусникинской кухни внимание постороннего глаза привлекали, прежде всего, две акварели, украшавшие стену по обе стороны буфета, каковые акварели Брусникины приобрели на выставке художника Игоря Олейникова, тонкого мастера и человека до крайности ироничного, что, безусловно, сказывалось на всем его камерном творчестве.

Левая акварель была выбрана Людмилой, и называлась она «Столпники». Два «столпника» — смиренный заяц с молитвословом и набожная белочка с четками — стояли на пеньках среди леса, потупив взор. Правую акварель, названную «Морской котик», предпочел Брусникин. Запечатлен был на ней самый что ни на есть обыкновенный сибирский кот, плывущий под водой среди медуз и актиний. При ближайшем рассмотрении выяснялось, что кот сплошь состоял из мелких ракушек, водорослей и улиток.

Возможно, для тонкого психолога подобный выбор послужил бы основанием утверждать, что характеры супругов и подсознательные их устремления весьма разнились. Рассмотренные произведения он бы условно разделил на иллюстрации к двум, в общем-то, совершенно разным темам: «из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши девчонки» и, соответственно, «из чего же сделаны наши мальчишки».

— Куда с утра пораньше? — равнодушно поинтересовалась Людмила за совместной трапезой.

— Кастинг, — уплетая бутерброд с бужениной, отчитался Брусникин. — На студии Горького боевик запускается. Нужен герой-одиночка с моими харизматическими данными. Туман сосватал.

Леша Туманов был агентом проворным и толковым. Под свое крыло Туманов брал исключительно перспективную молодежь и давно уже состоявшихся народных любимцев. Обоюдовыгодное сотрудничество Никиты с Тумановым пошло на третий год, и никто из бойкой пары не оставался в накладе. Чем выгоднее Брусникин подписывал контракт, тем значительнее вознаграждение получал с него Туманов. Такая вот наблюдалась закономерность.

— Герой-одиночка? — усмехнулась Людмила. — Это ты, что ли?

— Я самый, — кивнул Брусникин. — Герой нашего с тобой времени. Есть упоение в бою и койки брачной на краю.

— Сценарий прислали?

— Зачем? — пожал Никита плечами. — Я сумму гонорара выяснил.

— Не очень ты тянешь на одиночку. — Людмила, сидя напротив, свежевала ножиком яблоко, составлявшее весь ее утренний рацион.

— А кто тянет?

— Жан-Клод Ван Дамм, — отвечала диетическая жена, поглядывая на Никиту исподлобья. — Чак Норрис, в крайнем случае. Рыло как у больной собаки — это обязательно.

— Разживусь еще, — миролюбиво изрек Брусникин, допивая чай. — Все лучшее у меня впереди.

— Ну да, — согласилась Людмила. — Впереди. Причем ниже пояса. Этого у тебя не отнять, разве только маникюрными ножницами.

Брусникин поперхнулся и закашлялся. Натренированной дланью Людмила хлопнула его по спине, да так, что «герой-одиночка» накрыл грудью стол, словно там должна была разверзнуться амбразура вражеского дота.

— Соне Штейн обязательно надо было отдаваться?

— Сонька врет, стерва! — расстроился Никита, глядя на пропитавшуюся остатками чая свежую сорочку. — Ты что?! Мне?! Своему мужу не веришь?!

— Верю, — сокрушенно вздохнула Людмила. — На экскурсии по Сонькиным руинам даже у человека с твоим воображением гульфик не дрогнет. Но слух такой есть.

«Разве ей объяснишь? — думал с тоской Никита, переодеваясь в модную толстовку со стоячим воротничком. — Разве она поймет, что внучатый племянник Сони Штейн метит на должность Лохновича?»

И дальше все как-то вроде бы не заладилось. На Сущевском валу «Фольксваген» попал в аварийную пробку. У въезда на Калибровский мост Никиту остановил инспектор. Попросил техпаспорт и уставился на него, словно на свидетельство о приватизации собственного жилья.

«Не узнаёт, вымогатель, — огорчился Брусникин, извлекая из бумажника сотенную купюру. — Мексиканские сериалы, гад, смотрит по телевизору. И „Дорожный патруль“. Мурло свое надеется там увидеть».

Сотня, однако, сделала свое дело. Но зато все светофоры при каждом приближении машины Брусникина краснели, будто обнаженные призывники на медицинской комиссии. У Брусникина даже зародилась нелепая мысль, что кто-то, управляющий всем городским движением транспорта, не хочет, чтоб Никита попал на этот кастинг. Лишь миновав космический обелиск, он перестал дергаться. Серебряная стрела, увенчанная вечно взлетающей ракетой, подействовала на него успокаивающе. До студии оставалось рукой подать.

Шумная и весьма продуктивная в эпоху равных возможностей фабрика по производству детских и юношеских фильмов переживала упадок. Помимо сказок и оптимистических лент про счастливое советское детство, студия эта, сфабрикованная на базе киноателье под названием «Русь», выпустила множество замечательных картин, созданных плеядой мастеров полнометражного жанра. Никита помнил их, сколько помнил себя.

«А „Живет такой парень“ Шукшина? „А "Зори здесь тихие“? — думал он, пересекая просторное фойе. — Разве все было так плохо?“ Последним из стоящего, что произвела легендарная студия, был молодой амбициозный директор Ливнев. Поговаривали, мол, он нечист на руку. Но под его началом увидели свет „Мама, не горюй“ и „Змеиный источник“. Порадовали зрителей.

Пропетляв по обшарпанным коридорам студии, Никита не без труда отыскал комнату, в которой проводился упомянутый кастинг. У двери уже осталось не более дюжины претендентов. Среди них тусовались и знакомые лица: Шуйгин, Маневич, Пестряков, разумеется. Полный джентльменский набор неудачников.

— Кто последний? — бодро спросил Никита.

— Догадайся, — в тон ему ответствовал Шуйгин.

— И последние станут первыми, — блеснул Никита поверхностным знанием Библии.

— Анекдот клевый слышал? — подкатился к нему балагур Пестряков. — Ползут два таракана по баскетбольному кольцу…

— Достаточно, — огорчил его Никита. — Следующий.

— А что за проект? На деньги Роскино или частные инвесторы? — подключился к диалогу Маневич, имевший привычку задавать вопросы и сам же на них отвечать. — Говорят, крутые какие-то запускают. Сценарий никто в упор не видел, но бюджет, говорят, аховый. У Кулагина снимаешься, говорят?

— Плюнь тому в рожу.

Тертый Никита в естественной среде обитания предпочитал об успехах не распространяться.

— Кулагин бездарь, — предупредил его Маневич. — Небось опять на пару с Охламоновым пленку портит? Охламонов — полный бездарь. Представляю, какое говно у вас получится. Слушай, там для меня рольки нет эпизодической?

— Спрошу, — пообещал Брусникин.

— Обещал! — вцепился в его рукав Маневич. — А я за тебя на сериале похлопочу!

Маневич играл за условное вознаграждение молодого, но уже бесчестного политика в телевизионном сериале «Черный пиар».

«Как же! — про себя и про него подумал Никита, — похлопочем мы!»

Очередь продвигалась быстро. Актеры, окрыленные надеждой, скрывались за дверью, но уже через минуту-другую вылетали в коридор с вытянутыми лицами. Отмахиваясь от вопросов, они спешили поскорее исчезнуть.

— Ну что? — поинтересовался Маневич у покидающего кастинг Шуйгина.

— Утвердили, — буркнул Шуйгин. — На эпизод, скоты.

— Пустите меня вперед, а? — обратился Никита к Маневичу с Пестряковым. — Я все равно в отказе. Мне отметиться, чтоб Туман не бухтел.

Возражений со стороны менее удачливых товарищей по ремеслу не последовало. Менее удачливые товарищи с Брусникиным ссориться не спешили.