Сергей Лавров - Пустырь Евразия

Авенир открыл рот в изумлении.

— Почему сдохла рыбка? — сурово спросил Юрий Карпович.

— Не знаю… — растерялся Можаев.

— Да я не вас спрашиваю! — отмахнулся от Авенира хозяин.

Михалыч неловко замялся под его взглядом.

— Может, ее отравили? В спросила Вероника, испуганно оглядывая мужчин.

— Не пори чушь!

— Кажется, я знаю,— выступил из-за плеча хозяина компаньон, деликатно пощипывая себя за острый подбородок.— Ночью в квартале отключали электричество. Мне кухарка жаловалась. Отключился аквариум — и рыбка задохнулась.

Девочка снова заревела.

— Идиоты! Эта рыбка стоит дороже их Днепрогэса! Вызывай ветеринаров, пусть дают заключение! И в суд! Я с них три шкуры спущу! Давно пора запустить свою электростанцию! — Юрий Карпович сдвинул брови, сжал бульдожьи челюсти.

— А ры-ы-б-ку?..

— Не реви, Ленка. Сегодня же позвоню в Израиль — через три дня привезут такую же. Все, утрись. Довольна?

— Не хочу-у такую… Хочу другую-у-у…

— Ну где я тебе дороже найду?! Сама не знаешь, чего хочешь! Заткнись!

Юрий Карпович грубо тряхнул ребенка. Белла, приблизившись к Авениру и встав у него за спиной, негромко сказала сквозь зубы:

— Если ребенок плачет и не может успокоиться — перестаньте его бить. Забавно наблюдать, как из бизнесмена лезет мурло пэтэушника.

Ленка разревелась пуще прежнего. Красавица Вероника присела, опустилась перед дочерью на колени. Готов был разразиться семейный скандал, но компаньон настойчиво отвел хозяина в сторону.

— Видишь ли, Юрчик,— сказал он насмешливо и жестко, снизу вверх бесстрашно глядя хозяину в жестокие бесцветные глаза,— есть вещи, которые не измеряются деньгами. Купи ребенку нормальных золотых рыбок. Ей наплевать, сколько они стоят — лишь бы они не дохли от каждого пустяка.

Белла осторожно потянула Авенира за рукав. Они вышли в соседнюю комнату.

— Всегда одно и то же,— с нескрываемым раздражением сказала женщина.— Стоит ее соплячке поскользнуться или чихнуть, и поднимается вселенский переполох. А до Петруши дела нет — будто он ему не сын! Вы видели?! Сейчас все бросятся заниматься ее рыбкой, а мальчика пятый день нет дома… Они скрывают от меня что-то… — Узкие персидские глаза ее наполнились слезами, она отвернулась, но справилась с собой.— Вы видели мальчика… Как он? Его не били? Он такой неугомонный, в любую историю влезет… Послушайте! Поищите его! Если он где-то там, рядом с вами, — найдите его! Скажите, чтобы шел ко мне! Что бы он ни натворил — мы все поправим… Вы же видите, он здесь никому не нужен! Они все даже рады, что он пропал! Отец… Ну разве это отец? Они забрали его у меня, они развратили ребенка — он и эта крашеная шлюшка! Она чудовище! Распутное чудовище! Отняла мужа, отняла сына… Я здесь никому не верю… Мы здесь чужие… Помогите, пожалуйста…

По ее увядшему, но все еще красивому тонкому лицу потекли-таки большие слезы.

— Завтра у меня день рождения… Мальчик всегда дарил цветы… Я люблю цветы…

— Да вы бы в милицию лучше… — озадаченно пробормотал Авенир.— Я всей душой, но сами понимаете… Я несколько не по тому профилю…

Он был старомоден и не мог обманывать людей.

— Они не хотят в милицию! Я не знаю почему, но они не хотят в милицию! Юра мне запрещает! Он сам, он всю жизнь все сам… Если деньги нужны, так вы не стесняйтесь! Вот, возьмите! А это мой телефон. Как только узнаете что-нибудь, пусть даже самое печальное, немедленно звоните!

Авенир, будучи человеком благородного воспитания, собрался было наступить на горло песне и наотрез отказаться от заманчивого до жути предложения, но тут в соседней комнате раздалось деликатное покашливание носорога и в комнату вошел всеми забытый оперативник. Маленькие глазки его под нависшим лбом смотрели хитро. Белла тотчас отдернула руки, достала невесть откуда кружевной платочек и принялась ликвидировать следы слез на покрасневшем лице.

Между тем девочку утешили, молодую няньку Катю снарядили на Невский, в зоомагазин за золотыми рыбками. Михалыч, бесстрастно доброжелательный, как замороженная щука, вручил Авениру конверт с обещанным вознаграждением. Красавица Вероника, щуря глаза, будто в прицел, и приподняв пухлую губку, приблизилась:

— Спасибо за помощь… Э-э… Авенир Аркадьевич. Вы пришли вовремя. Я в долгу перед вами за нападение Скорпи. Надо было вас предупредить, да вот видите… — Она беспомощно развела изящными загорелыми руками.— Вот, возьмите, пожалуйста. Нет-нет, не отказывайтесь! Я вас умоляю!

Никакой мольбы не было в ее чувственном хрипловатом голосе, одно кокетство. Однако в глазах, широко открывшихся на миг, когда никто из присутствовавших в комнате не мог их видеть, был такой призыв, такое настойчивое требование, что Авенир безропотно принял «Вашингтона», сложенного вчетверо, и сунул его в карман брюк.

Компаньон проводил его до дверей.

— Вы продемонстрировали нам свою феноменальную память,— сказал он напоследок, глядя темными усталыми глазами в голубые очи Авенира.— Теперь мне хотелось бы, чтобы вы показали свое умение забывать. Поверьте, это важное качество. Все, что здесь происходит, имеет вполне прозаическое объяснение. Я вижу, что вы человек, охочий до тайн и загадок. Так их здесь нет. Только чисто семейные вопросы.

Голова у Авенира шла кругом. Он даже забыл подсказать Юрию Карповичу несколько свежих идей для вложения его капитала.

Домой его везли Михалыч с Монументом, как выяснилось — старые приятели. Оказавшись в машине, подальше от хозяев, они вели себя свободно. Служебная вежливость покинула обоих. Оба за дверью европейски оснащенной усадьбы вмиг утратили свое «европство»: из мажордома и частного детектива превратились в простых русских ментов — бывшего и действующего.

— Завтра пойду в управление,— рассказывал сидевшему за рулем Михалычу толстый неповоротливый Монумент.— Подниму все, что есть по этим косоглазым. Организую облаву по линии незаконных мигрантов или по борьбе с наркотиками — не знаю еще. Где проще будет людей выбить. Дня через три буду готов.

— Раньше не можешь? — озабоченно спросил Михалыч.

— Это не так просто, сам знаешь. Официального обращения ведь нет. Карпыч вообще велел только наблюдать.

— Карпыч, если что с пацаном случится, все забудет, что велел, и башку мне оторвет! — воскликнул филер.— Никон приказал быть готовым как можно раньше. Он любит, чтобы слова не расходились с делом.

— Кто это? — спросил Монумент.

— Компаньон его. Николай Николаевич. Этот, черный. Домашняя кличка — Отец Никон.

— Чтобы слова не расходились с делом, нужно молчать и ничего не делать… — вздохнул опер.— Костюмчик у этого Никона роскошный…

— Красиво жить не запретишь, но помешать можно,— утешил его Михалыч.

— Если найду пацана, что делать?

— Изъять, доставить папочке, огрести благодарность, поделиться со мной. Дальше пусть сами разбираются. Будь он моим сыном, я бы научил его уму-разуму, а так… Их молодежь — не наше дело. Там такая молодежь — не задушишь, не убьешь! Поиграл с ребенком — положи его на место.

— Большая будет благодарность? — встрял с заднего сиденья Авенир, верный своей натуре при любых переменах климата.

— А тебе чего, красавчик? — пыхтя от натуги, попытался повернуть к нему свой рогатый профиль Монумент.— Тоже хочешь подхалтурить? Не выйдет! Место уже занято.

— А вы мне не тыкайте! Я с вами свиней на брудершафт не пас!

Михалыч и Монумент переглянулись и громко, обидно рассмеялись. Заржали, можно сказать.

— Вы меня за дурака принимаете? — обиженно спросил Можаев.

— Нет, что вы! — ответил Монумент, подмигнув Михалычу.— Мы никогда не судим о людях по первому впечатлению!

Вскоре въехали на пустырь.

— Показывайте,— подчеркнуто вежливо попросил Монумент, улыбаясь собственной культурности.— Где она, эта твоя Евразия? Придумал же словечко!..

Авенир хмуро обвел рукой вокруг себя, ткнул пальцем в старое здание общаги, где обитали вьеты, и вышел, простившись сухо и подчеркнуто независимо. Ему не терпелось остаться одному, чтобы порадоваться.

Дома он вывернул карманы, сосчитал деньги. Авенир был типичным питерским бессребреником и предпочитал тратить, а не копить. Не деньги ему были важны, а социальный статус. Теперь он мог гордо числить себя частным сыщиком, получившим немалый аванс за предстоящее расследование.

При подсчете барышей его ожидал сюрприз: в «вашингтона» от Вероники, пахнувшего ее кремами для автозагара и косметикой, была вложена короткая записка. На листке, выдранном из ежедневника, летящим косым почерком было набросано: «Завтра в три у рынка под бизоном! Очень важно!!! Очень!!!» Авенир даже задрожал, рассматривая и обнюхивая бумажку.

До наступления темноты он еще успел сгонять в магазин, где расстался с половиной аванса и обзавелся маленьким мощным биноклем с приставкой ночного видения. На эту штучку он давно положил глаз, как ребенок на дорогую, но недоступную игрушку. Перед тем как заступить на бессменную вахту у открытого настежь окна, он еще почаевничал на кухне с Ниной Петровной, поглядывая на освещенное закатным солнцем жилище неведомого восточного племени. Нищенка сегодня была к нему благосклонна: должок воротился с наваром, новенькой купюрой.