Елена Колина - Наивны наши тайны

— Так, все! Сегодня ты не увидишь Ларисиных гостей, будут только свои. Быстро одеваться, быстро улыбаться!

— Я заранее знаю все наизусть! Ты будешь вилять хвостом перед Кириллом: «Изволите поиграть, изволите пошутить, изволите помолчать...» Почему в последнее время ты так странно себя ведешь? — красавица Ира зло скривила свеженакрашенные губы. — А Лариса спросила, где я купила платье... а эта ее дурочка Мариша сказала, что это прошлогодняя коллекция, а я...

— Ты самая красивая, и в платье, и без платья... ты только не мешай водку с шампанским, и жизнь покажется лучше.

— И это ты мне говоришь! Водку с шампанским!.. Когда у меня вся жизнь из-за тебя... когда ты мог бы... если бы ты... тогда бы я...

— Для нас с тобой, Ирочка, наступил решающий момент, и не исключено, что все решится как раз сегодня!

Ира не захотела уточнить, что именно для них решится сегодня, — она уже столько раз слышала, что все изменится, что перестала верить, поэтому просто отмахнулась от мужа — мелким небрежным жестом, как от мошки.

...Борис Аркадьевич Розин, отец культового писателя Кира Крутого... нет, не так... Борис Аркадьевич Розин, не имеющий ничего общего с культовым писателем Киром Крутым, отец Кирилла Ракитина, шел по набережной Фонтанки. Приближаясь к небольшой площади с клумбой посредине — вылитый плевок творога в школьной ватрушке, — он почувствовал легкое покалывание в груди.

От «ватрушки» Борис Аркадьевич, Б. А., как его называли все, включая сына, направился к Пяти углам, и при повороте на улицу Рубинштейна сердце вдруг закололо сильнее...

Не вдруг, не вдруг!.. Его сердце всегда покалывало, когда он подходил к этому месту, уже двадцать шесть лет как покалывало... Здесь, в доме номер двадцать семь по улице Рубинштейна, в третьем дворе, в крошечной квартирке жила Аврора.

Б. А. был знаком с Авророй двадцать шесть лет четыре месяца, и сегодня в шесть вечера будет три дня. Двадцать шесть лет назад они с Авророй так любили друг друга, что сегодня Б. А. просто не верилось, что он, тогда уже не мальчик, был способен на такое — неистовство, крушение, буйство, страсть...

Б. А. прошел сквозь первый двор дома с полуразрушенной аркой — обычный питерский колодец с провалами трещин на стенах, затем сквозь второй — как положено, извилистый и темный, а третий вообще больше напоминал лаз в нору, чем место человеческого обитания — и все это вместе было обычным питерским двором. Б. А. любил Аврору, а его учили, что если любишь человека, то любишь его всего, вместе с недостатками, и он любил Аврору вместе с ее двором и всем остальным. Даже ее пустой холодильник нравился ему больше своего пустого холодильника.

Б. А. зашел в угловой подъезд в третьем дворе, но вскоре вышел обратно и вытащил из кармана телефон, дешевую Nokia, подарок Кирилла семилетней давности. Нельзя сказать, что в течение семи последних лет они с сыном совсем не общались, нет-нет, они виделись почти каждый год. И каждый год на день рождения Кирилл дарил ему лично или присылал с кем-нибудь в подарок телефон последней модели. Б. А. подарок принимал, но не пользовался, а укладывал очередную коробку в дальнее отделение шкафа, таким простым жестом обозначая для себя самого что-то сложное. Стопка лежащих на дне шкафа ярких упаковок подтверждала, что сын всегда остается сыном, а он не пользуется подарками потому, что имеет к сыну принципиальные претензии. И претензий своих не снимает.

И ему казалось, что он поступает правильно, пока Аврора не разрешила неразрешимую эту ситуацию, сказав просто: «Мирись с сыном, старый ты дурак».

Б. А. злился и недоумевал. Аврора не открыла ему дверь, но это не обязательно означало, что ее нет дома. Может быть, она моется в ванной, громко распевая песни, а может быть, щебечет по телефону.

Телефон ее был занят, но это не обязательно означало, что Аврора дома. Возможно, она ушла, забыв положить трубку. Не исключено, что ей отключили телефон — за неуплату с прошлого века. Может быть, старенький, крест-накрест обмотанный изолентой телефонный аппарат упал, рассыпался на части, и Аврора забыла замотать его обратно.

А еще, раздраженно думал Б. А., она завела препротивную манеру — специально снимала трубку на пару часов, чтобы потом слабым хвастливым голосом сказать ему: «...Да, у меня было занято. Мне все время звонили, просто ни одной минуты свободной, я всем нужна по работе, ну просто всем...»

Когда-нибудь, совсем скоро, они с Авророй будут жить у него в Комарове, и вот тут-то он ей покажет! Вот тут-то он ее научит — быть дома, аккуратно класть трубку на рычаг и... и, может быть, сладострастно подумал Б. А., может быть, он даже научит Аврору оплачивать счета... и вовремя приходить домой, и еще...

Б. А. был бывшим театральным режиссером. Именно «был бывшим», потому что ощущал себя «бывшим» — все его профессиональное прошлое давно уже быльем поросло. Но в театральном человеке театр остается навсегда, и поэтому Б. А. по привычке всегда режиссировал мизансцену и всегда немного видел себя в этой мизансцене со стороны. И не избавится от этого никогда, и даже собственную смерть он срежиссировал бы, если бы это было можно.

Б. А. и сейчас словно видел себя со стороны — худой седой человек стоит в сером питерском дворе, стоит так, что зрителю понятно, что двор этот жутковатый, но до тоненькой щемящей боли любимый. Человек поднял голову к серому питерскому небу, и его тонкий профиль, как в черно-белом кино, стал отчетливо виден на фоне серого питерского неба... Зрителю странно — как можно любить эти треснувшие стены, темные грязные подтеки, впитавшиеся в асфальт, десятилетиями торчащий на виду осколок водосточной трубы — но он чувствует, что седой человек не то чтобы такой профессиональный страстный питерец, просто он с питерским двором одно...

— Гав! — рявкнула ему в ухо Аврора так неожиданно и свирепо, что Б. А. вздрогнул.

— Гав?! — уже примиряюще тявкнула она, слегка пихнув его в бок. — Ловко я подкралась?

— Женщина, — строго сказал Б. А., — чего это вы лаете на трудящихся?

Все-таки Аврору необходимо приструнить! Он уже не мальчик, чтобы ждать на улице, пока она нагуляется. Они с Авророй не виделись давно — со вчерашнего дня, и сегодня она ужасно его раздражала, собственно, как и вчера, и позавчера...

— А я уже двадцать три минуты стою... вот тут стою, — максимально строго проговорил Б. А, наслаждаясь чудесной безоговорочностью своей правоты. — А нас уже все ждут у Кирилла...

— Стоишь?! Я-жду-тебя-дома, а ты стоишь во дворе!

— Я... ты врешь... — задохнулся от такой несправедливости Б. А. — Тебя не было дома...

— Ну вот, я же и говорю! Я бегу, тороплюсь, а ты стоишь! — искусственно оживленным голосом сказала Аврора. — И вообще, сам ты врешь!

Если бы кто-то смотрел на них со стороны, он бы ужасно удивился, поскольку отчего-то между ними все стало нежно-розовым.

— Будешь сидеть у меня в Комарове под домашним арестом и перебирать свои грехи. Ты у меня все вспомнишь — и как пела песни в ванной, а я тут с ума сходил под дверью, и как...

— И как я в семнадцатом году сделала революцию... Да, кстати... меня тут попросили написать статью... — томно пропела Аврора, мгновенно принимая вид человека, крайне уставшего от единоличного обладания тайным знанием.

Вот всегда она так! Б. А. нахмурился. Как только дело оборачивается не в ее пользу, быстро переводит разговор на другую тему! Максимум ее возможностей по признанию своей неправоты — это увести беседу в сторону от своей несусветной глупости.

— Опять «мои встречи с Поэтом»? — нарочито зевнул Б. А. и нервно сказал: — Где же твой племянник? Я так и знал, что ему нельзя доверять...

Б. А. чувствовал, что после стольких лет, проведенных в ссоре, невозможно было, как ни в чем не бывало, просить сына заехать за ним на машине, а еще менее возможно было просить об этом чужую ему Ларису. В такой сложной ситуации предпочтительнее всего было быть независимым и иметь некоторый моральный тыл в виде чужого человека — в данном случае Аврориного племянника. Просить о бытовом одолжении — помочь, подвезти, — по мнению Авроры, означало крайнюю степень беспомощности, а она не терпела этого чувства. И Аврора проявила недюжинное понимание натуры Б. А. и одновременно необычную для себя кротость, которой очень гордилась, — она велела племяннику не только отвезти их в гости к Кириллу, но и забрать — на следующее утро, если, конечно, не придется уехать раньше. Она даже разработала специальный секретный код. Если из примирения ничего не выйдет и Б. А. будет чувствовать себя неловко, она наберет номер племянника и скажет: «Я забыла закрыть кран». И он приедет и заберет их. А если все пойдет нормально и они останутся в гостях ночевать, то пароль будет другой: «Я не забыла закрыть кран?»

Племянник — остренькая бородка, очки — наконец подъехал и усадил на переднее сиденье синего «фольксвагена» Б. А., а на заднее — Аврору.