Иоанна Хмелевская - Девица с выкрутасами

— Какие исторические обещания? — осторожно спросила журналистка, машинально ища взглядом подходящую вазу.

— Если я правильно помню, некий Ричард Третий обещал всё, что угодно, за коня…

— Мне коня не надо. А кроме того, плохо ты помнишь, он полцарства обещал.

— Мне царств не надо, я хочу всё. И коня у меня нет, а зато есть литературное произведение твоего любимого автора.

Патриция вскочила из-за машинки:

— Шутишь? Судьи?! Не верю! Покажи!

— Оно колется, — заметил слегка обиженно Кайтусь, потрясая букетом.

Розы моментально оказались в вазе, а Патриция с горящими глазами обернулась к добытчику и, ни слова не говоря, протянула руку. Кайтусь извлёк из кармана документ. Колебался он лишь долю секунды, а затем, преодолев в себе все врождённые и приобретённые навыки, вручил ей драгоценную бумагу.

Патриция отлично понимала, чего ему стоил такой жест. Отдал свою добычу, даже не попросив подтвердить заманчивое обещание. За два года она успела хорошо узнать своего жильца. Кайтусь оказал ей доверие. А ведь доверия к людям в его натуре не было ни капли, считал, что доверять нельзя никому и ни при каких обстоятельствах…

И вот, пожалуйста, решился. Такой шаг её немного насмешил и немного тронул.

И вдруг Патриция почувствовала, что всё, баста! Хватит с неё этого почти двухлетнего сопротивления и притворного равнодушия, подкреплённого осуждением. Осуждать его могла и дальше сколько угодно и изо всех сил, что вовсе не мешало ему нравиться. Нравился ей с самого начала, и чем дальше, тем сильнее…

Прогнал чёрную немочь. Мучился от всего этого свинства. Жутко ревновал к Зигмунду… Нет, больше не могу!

— Прямо и не знаю, как быть, — сказала она с сомнением в голосе. — Судья у нас под рукой… Не последовать ли тебе примеру обвиняемого? А я попробую прикинуться жертвой…

Поначалу Кайтусю показалось, что он ослышался. Но уже в следующую секунду он бросился исполнять отведённую ему роль.

Без лишних слов.

На этот раз пани Ванда соблаговолила почтить своим присутствием зал судебных заседаний в славном городе Плоцке. Она, конечно, гордилась своими достижениями, но хотела лично убедиться, каков будет эффект её стараний. И убедилась.

С учётом того, что суд высшей инстанции, отгнусавив необходимые начальные формулировки, немедленно объявил непродолжительный перерыв, появилась возможность обменяться мнениями, на всякий случай не покидая зала. Ибо никто не знал, сколько времени может продолжаться непродолжительный перерыв.

— Фантазия у меня богатая, — сказала потрясённая Патриция, — но это превосходит всякое воображение. Если предыдущий судья был старым грибом, то этот — ещё старше и похож, скорее, на лишайник, в придачу раздавленный. Коровьим копытом.

— Да, на этот раз ты превзошла самоё себя, — похвалил господин адвокат, доставив пани Ванде невыразимое удовольствие. — Даже представить себе не могу, что он отчебучит. Заранее сдаюсь.

Патриции, как всегда, требовались дополнительные сведения:

— А те двое, рядом с лишайником, кто такие?

— Да так, подрабатывают мужики по мере возможности. Оба из глухой провинции, — радостно объяснила пани Ванда. — Один — алкоголик, но зато другой — склеротик. Ведь всё должно быть по правилам, не так ли?

Вот только на этом заседании ничто не отвечало правилам. Подсудимый и жертва сидели на своих местах, хотя в их присутствии не было никакой необходимости. Гонората, Карчевская и Павловская тоже имелись в наличии, в отличие от Зажицкой, которая презрительно выразила desinteressment и блистала отсутствием. Зигмунд торчал в углу, подпирая стену и ожидая нового представления.

Вернулся судья, сопровождаемый пани Вандиными провинциалами, и оттарабанил нечто совершенно невразумительное, поскольку заикался, половину букв не выговаривал и время от времени всхрапывал и фыркал как норовистый конь. Однако упрямый адвокат Островский решил трактовать это в качестве надлежащего вступления к своей речи. Он встал и начал:

— Граждане судьи! Позвольте мне в первоочередном порядке обратить внимание многоуважаемого суда на вопиющие процедурные упущения…

— Чё? — произнёс Многоуважаемый Суд.

Пан Островский вздрогнул, но повторил то же самое громче.

— Чё? — теперь уже возмутился Суд.

— Процедурные упущения…

— Да где там процедурные, ладно ерунду молоть, всё едино выходит. И воще, в чём дело? Ты кто будешь?

— Защитник подсудимого, адвокат, Ян Островский.

— Ну и чё?

Нет, это выглядело слишком фантастичным, чтобы быть правдой. У Патриции перехватило дыхание. Похоже, у господина адвоката тоже, поскольку тот резко замолчал и отчаянно раскашлялся. Кайтусь, сопровождая свои действия некими странными звуками, принялся вытирать нос. Двое провинциальных судей — помощников главного лишайника — уставились на представителей сторон, каждый на своего: алкоголик с интересом разглядывал Кайтуся, склеротик с возмущением — адвоката. Тем временем глава судейской троицы абсолютно невозмутимо взирал на обвиняемого.

Закалённый в судебных баталиях пан Островский первым пришёл в себя:

— Ну, и то, что primo: смена защитника за два дня до начала процесса, исключающая возможность ознакомиться с делом. Secundo: отсутствие каких бы то ни было вещественных доказательств…

Алкоголик принялся шептать что-то на ухо судье.

Адвокат продолжал:

— Tertio: не обнаружены и не допрошены двое ключевых свидетелей, а значит, предварительное расследование проведено небрежно, тем более что их показания могли заменить вещественные доказательства…

— Ты чё мне тут швоей латынью голову морочишь! — в сердцах расшепелявился достойный представитель древнего мира мхов и лишайников, яростно оплёвывая стол. — Пуговица есть! Вессественное доказательство! Подшудимый! — вдруг гаркнул он.

Застигнутый врасплох Климчак вскочил как ошпаренный, чуть не перемахнув через низенькую загородку.

— Здесь!

— Бил башкой по кочану или нет? Бил! Нарушение неприкошновенности доказано! Шобакой пугал? Пугал! Шедеть!

Обвиняемый плюхнулся назад на свою скамью в состоянии полного обалдения. Если насчёт запугивания собакой он ещё и хотел возразить, то кочаны с башками при общей шепелявости добили его окончательно.

Судья листал бумаги, наклоняясь ухом к нашёптывающему алкоголику. Пребывающая в восторге от хода дела Патриция готова была поклясться, что он не успел прочитать из этой макулатуры ни строчки. Или не хотел. Теперь же срочно искал аргументы в пользу обвинения, напрочь забыв о существовании ведущей протокол секретарши, которая от безработицы совсем осовела. Копаться в бумагах судье быстро наскучило, он рассеянно ещё немного послушал алкоголика, затем, выудив что-то в показаниях, фыркнул, всхрапнул, оплевал всё вокруг и, уперевшись диким взором в Гонорату, повелительным жестом указал на неё молотком:

— Потерпевшая, встать! — грозно приказал он.

Гонората, может, когда и чувствовала себя потерпевшей в некоторых ситуациях, но никак ни в этом случае. Однако, похоже, молоток обладал магической силой, заставившей её подняться. Неохотно и в полной растерянности.

— Я не… — начала она беспомощно.

Лишайник не желал слушать:

— Молчать! Отвечать! Кричала?

Конечно, в своей жизни Гонорате приходилось кричать не раз и при различных обстоятельствах, хотя бы во младенчестве, но уж никак не сейчас. Сегодня даже не скандалила, о злыдне Карчевской и то высказывалась вполголоса. Поэтому она ответила честно и откровенно:

— Нет…

— Кричала, — решительно опроверг её судья. — Хотела заниматься развратом с подшудимым?

Гонората была потрясена подобным обвинением. Заниматься развратом с Лёликом у неё не было ни малейшего желания, даже в голову такая гадость не приходила. Почувствовав себя обиженной, она не сдержалась и возмущённо воскликнула:

— Да он же мой брат!

На древнего представителя растительного мира это не произвело ни малейшего впечатления:

— Хотела или не хотела?

— Нет! Никогда в жизни!

— «Не хотела заниматься развратом с братом», — спокойно продиктовал судья первое предложение для протокола, а секретарша встрепенулась и старательно его записала.

По алкоголику было заметно, что он пребывает в некотором недоумении, склеротик же ни на что не реагировал. После вскрытия возмутительного факта кровосмешения судья выглядел очень довольным.

— Объявляется перерыв на того… как его там, — заявил он. — Да хошь на чаш.

Он с трудом выкарабкался из-за стола и удалился.

— Конец света! — поделилась впечатлениями с Зигмундом ещё не оправившаяся от потрясения Патриция, садясь за столик в баре. — Ради такого и пешком стоило идти. Просто представить себе не могу, чтобы об этом не стало известно и никто не отреагировал!