Игорь Тумаш - Чисто русское убийство

Сыскари, эксперты нахмурились: такого человека, как Петр Олегович, и — дефективным мечом! Даже если допустить «голубую» разборку — полнейший беспредел!

— Только не надо втирать! Не говорите, будто не курили! Я же вас тысячу раз предупреждал: до моего прихода… — Это появился, наконец, Сурков (по кличке даже не Сурок, а Мухтар — в честь подохшего несколько лет назад по старости лучшего поискового пса Краснопартизанского РУВДа). Единственный эксперт–одоролог, то есть «запаховед», на тысячу верст окрест. Имевший плебейское обыкновение по этой причине постоянно где–то «задерживаться». Генерал Карнач четыре часа назад приехал, а какой–то капитанишка… Незаменимый, блин.

— Не мы курили, — ответил Тарасюк. — Это гости убитого вчера накурили.

А Мухтар все принюхивался.

— Молоком еще пахнет, — вдруг радостно, словно новорожденный теленок, заявил он.

— Ну и что, вполне мирный продукт. Какое отношение может иметь молоко к убийству? — это возник на горизонте готовый стереть одоролога в порошок Карнач.

— А кто вам сказал, что запах молока имеет только молоко? — совершил откровенно хамскую попытку поставить генерала на место Мухтар. И тут же разразился пространной лекцией о природе запахов, что с его стороны выглядело и вовсе каким–то эпатажем на грани фола. — Запах каждого индивидуального объекта биологической группы, в частности молока, представляет из себя некий букет, состоящий из набора запахов молекул компонентов этого объекта. А неповторимость окраса запаха каждого конкретного объекта группы придает процентное соотношение этих компонентов. Однако стоит только поменять процентное наполнение местами и — чудеса! Например, клубника начинает пахнуть резиной. А резина, соответственно, клубникой…

— Выходит, реклама, утверждающая об отсутствии ароматизаторов в составе резины презервативов, не врет? — перебил Мухтара Фоминцев с видом человека крайне заинтересованного в получении на сей счет исчерпывающей информации. (Однако исключительно для того, чтобы как–то «приземлить» спеца, выглядевшего большим ученым в глазах неуча Карнача. И тем самым помочь генералу сохранить лицо. Из чувства служебного долга: ну должна же субординация хоть чуть–чуть соблюдаться.)

— Отсутствуют! — попался на уловку Мухтар. — Вы представляете, ни грамма ароматизаторов! Специалисты по молекулярной инженерии ведущей американской фирмы по производству кондонов сумели…

— Капитан Сурков, — рявкнул багровый Карнач. — Если вы приехали сюда исключительно для того, чтобы посвятить нас в тонкости производства гандонов, то можете сию секунду сдать служебное удостоверение.

— Извините, товарищ генерал! — встал во фронт одоролог. Затрапезный джинсовый костюм, бейсболка… — Разрешите заняться отбором проб запахов?

— О, да Сурков кое–что из Устава еще помнит! — Фоминцев, как бы удивляясь открытию, поднял брови. — Не совсем безнадежен.

— Не патология, — кисло согласился Карнач, терпевший Суркова по той единственной причине, что в управлениях МВД соседних областей одорологов не было ни одного, а у него — хоть и хам, — но был. И, повернувшись к Суркову, рявкнул: — Заняться отбором проб запахов — разрешаю!

Сурков выставил из спортивной сумки целую батарею обычных полулитровых банок с металлическими крышками и с фланелевыми — на дне — полосками, набросил белый медицинский халат и натянул резиновые перчатки.

Пробы отбирались с предметов и участков с предположительным присутствием запаховых следов преступника. Например, с ручек дверей, с перил лестницы, с того самого ларя. Ну и с меча, естественно. Мало ли что отпечатков пальцев не осталось, может, преступник, не зная о существовании на свете одоролога Суркова, протирал меч своим грязным носовым платком. Может, из суеверия плевался кругом.

Сурков увлажнял воздух над выбранным предметом из пульверизатора, затем обертывал его фланелью, покрывал несколькими слоями пищевой фольги и плотно пеленал скочем — для обеспечения тесного контакта. Минут через десять повторял операции в обратном порядке: то есть разматывал скоч, снимал фольгу, брал пинцетом фланелевые полоски и укладывал назад в банки. Тут же консервировал и подписывал бирочки, на коих указывал предметы, с которых взяты пробы. Вот как отбор запаховых следов для одорологической экспертизы делается–то, не каждый мент в курсах. Все же не зря, наверно, Карнач Суркова терпел.

— Ну и когда результаты? — спросил Капинос.

— Когда убийцу поймаете — тогда и результаты, — ухмыльнулся Сурков, снимая халат и стягивая перчатки. — Дадим собаке фланель понюхать — подведем к подозреваемому. Если опознает владельца запаха — можете смело отправлять в СИЗО.

— Это и все, чем ты можешь помочь следствию?

— Скорее всего — все, — продолжал ухмыляться Сурков. — А ты хотел, чтобы я фамилию убийцы назвал, да?.. Картотек, в которых бы хранились индивидуальные людские запахи, еще не завели. Даже в проектах таких не существует. У нас вообще нет пока никаких банков данных. Одорология в криминалистике — на фазе становления… Однако кое–какие наводки, может, и дам. В случае если биологический запах преступника содержит какие–либо технические примеси. А вдруг тот работает на каком–нибудь специфическом, с нашей точки зрения, производстве. Скажем, на кожевенном заводе, газонасосной станции… Или незадолго до убийства соприкасался с лаками, растворителями, красками…

Сурков собрал свои банки и был таков. Лето, воскресенье, кому охота? И генерал, кстати, укатил. Сказал, будто к вдове, выразить соболезнования. Но долго ведь не задержится, вернется на дачу — огурцы поливать. Фанат дачный потому что. А вот криминалисты и опера проработали в тереме до вечера. Все облазили, зафиксировали, дождались возврата кинологов.

Со следа предполагаемого преступника собаки сбились за первым поворотом дороги, где тот пересел в машину. Следов же охранника кругом было столько, что и собаки, и кинологи попросту запутались: какие куда ведут, где самые свежие. Ходил, бродил охранник целыми днями по терему, ошивался вокруг да около. Парился в хозяйской бане, купался в речке, читал книжки в дешевых переплетах, занимался в тренажерном зале. Единственным результатом работы кинологов стал вывод, что ни в тереме, ни в радиусе трех километров вокруг охранника нет. Ни живого, ни мертвого.

Остаток вечера Фоминцев, Тарасюк и Капинос провели в номере у Прищепкина. По инициативе Гунара Петровича поминали Миронова. План же на завтрашний день составили с ходу, еще в машине. Фоминцев предварительно взял на себя расследование «производственной» версии, то есть что убийство Миронова было связано с его деловой деятельностью, Прищепкин — бытовую и личную, Тарасюк и Капинос должны были разбираться с мироновской охраной комплексно и с исчезнувшим охранником в частности: кто таков, чем жил, дышал, на что способен?

— Знаю я, ребята, какое вы клеймо сейчас Миронову покойному поставили. Пусть даже Петр Олегович и извращенец, но мое личное к нему отношение все равно остается неизменным. Чтобы и вы смогли оценить Миронова по достоинству, расскажу–ка я вам один случай из его жизни, — заговорил Фоминцев. — Вспомнить этот случай и за поминальной стопкой сейчас уместно, и для вас полезным окажется: лучше представлять покойного живым будете, душу мироновскую почувствуете.

Давно это было, я еще в школе милиции учился, а Миронов детскую секцию по самбо вел. Окажись он, кстати, с вооруженным мечом преступником лицом к лицу, мы бы сейчас, наверно, уху за этим столом хлебали. Любил Миронов с пацанвой возиться, на спорт переключать. Тем самым он путевку в нормальную, человеческую жизнь многим из своих воспитанников обеспечил. Вы же помните атмосферу подворотен российских городов конца семидесятых? Это были инкубаторы преступности и парнасы блатной романтики. Если в других странах на путь преступлений становились, мечтая о красивой жизни, то у нас, в советские времена, исключительно по дури, подчиняясь законам мира «настоящих мужчин», — в тогдашнем толковании. В том мире правили грубая сила, гордыня закомплексованного в самой крайней степени эго, тяга к насилию и подспудному самоуничтожению, ложные авторитеты и неандертальский идиотизм. Дворовые песенки тех времен еще не забыли: «сижу на нарах как король на именинах». Или, надрывную: «а там над сырою могилою рыдает отец прокурор». Винцо, гитары, клеши под синие «мастерки», финки в карманах… В общем, атмосферка еще та, миазмы блатного мира. Наши курсанты даже форму–то вне школы надевать побаивались: запросто по темнухе перо в бок можно было получить… Помнится, милиционер один на мотоцикле разбился. То–то радости у «правильных пацанов» по всему городу было, со стороны можно было подумать, будто у Советов Белка и Стрелка на Луну высадились. Короче, насасывалась киселевградская пацанва из этой атмосферы дури, а как реализовывала? Одним из способов была война: улица на улицу, район на район. Воробьевские, помнится, вечно воевали с карпинскими, ребята с заводского района с центровыми. Сшибаясь на парковой танцплощадке, забивали стрелки и устраивали за городом такие побоища, что дело порой не ограничивалось сломанными носами да ребрами. До трупов доходило. А каждый труп тянул за собой шлейф из нескольких сломанных жизней пацанов, отправленных «на малолетку». Ведь зоны для несовершеннолетних никого не исправляют, зато там мальчишки превращаются в зомбированных преступников. Общеизвестная истина. На этом прелюдию заканчиваю, перехожу к конкретике.